Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
– Когда тебя забрали к начальнику гарнизона, – говорили Чэню, – отец наставник решил проверить сундуки. Он так тяжело воспринял исчезновение серебра и драгоценностей, что в полночь преставился. И ты после этого решаешься идти в обитель! Да тебя послушники убьют!
Цзинцзи с перепугу остановился. Показываться на глаза почтенному Вану было тоже неловко. Так и бродил он целыми днями по улицам, а на ночь забирался в ночлежку.
Как-то Цзинцзи стоял на улице. И надо ж было тому случиться! Как раз навстречу ему ехал на осле Ян Железный Коготь. Сверкали серебром седло и сбруя. Сам ездок, в новой креповой шапке, был облачен в белую шелковую куртку, поверх которой красовался подбитый пухом черный атласный халат. На блестящие белые сапоги были напущены цвета алоэ чулки. Его сопровождал слуга.
Цзинцзи сразу узнал Ян Гунъяня. Он выбежал на дорогу и, схватив под уздцы, остановил осла.
– А, брат Ян! – начал Цзинцзи. – Давненько не видались! А ведь дружили, вместе за товаром ездили. Помнишь, как джонку с шелками в Цинцзянпу ставили. Я тогда в Яньчжоу поехал сестру навестить, да в беду попал. Пока меня судили и под стражей держали, ты мои товары украл и был таков. Я к тебе потом по-хорошему приходил, а твой братец, Гуляй Ветер, голову себе черепицей разбил да ко мне в ворота ломился, избить грозился. Довел ты меня до нищенства. Я теперь гол как сокол, а ты живешь в свое удовольствие.
Свысока поглядел Железный Коготь на нищего Цзинцзи и усмехнулся.
– Провались ты пропадом, проклятый! – заругался он. И надо ж было встретить шелудивого! Да ты ж бродяга! Как ты с голоду не подох, побируха несчастный! Какие тебе шелка?! А ну-ка, отпусти осла! А то плеткой перетяну.
– Разорился я, – продолжал Цзинцзи. – Ты богат. Дай мне хоть немножко серебра на прожитие. А то я тоже знаю, куда мне обратиться. Тут Ян соскочил с осла и, бросившись к Цзинцзи, хватил его плеткой.
– А ну, угости-ка наглеца! – крикнул он слуге. – Убить мало побируху!
Слуга изо всех сил ударил Цзинцзи, отчего тот отлетел в сторону и рухнул на землю. Тут к нему подскочил Ян и начал отвешивать пинков.
На крик Цзинцзи сбежалась целая толпа. Из нее выступил стоявший в стороне мужчина в высокой черной шапке с платком вокруг шеи. На нем были лиловая куртка, белый холщовый жилет и тростниковые сандалии на босу ногу. Над глубоко запавшими глазами щетками нависали густые брови. Он был широкорот, с багровым цветом лица. На руках у него играли мускулы. Вино распирало его, и он с горящими глазами и поднятыми кулаками подступил прямо к Железному Когтю.
– Разве, брат, можно! – крикнул он. – Он молод и нищ, а ты бьешь его. За что?! Как говорится, кто с улыбкой, тот пощечин не получает. Чем он тебе помешал, что плохого сделал? Если у тебя есть деньги, так помоги ближнему, поделись, а нет, так поезжай своей дорогой. Чего ты к человеку пристал! Как говорится, когда сгущаться начинает мгла, ищут свечу или лучину.
– Он сам ко мне пристал, – отвечал Ян. – Я, говорит, у него полджонки товаров украл. А какой у него может быть товар, когда он голь перекатная!
– А мне кажется, он из состоятельного рода, – продолжал багроволицый. – Раз судьба довела его до такой нищеты, а вас, ваше сиятельство, так вознесла и сделала богачом, то было бы, по-моему, всего справедливее тебе, брат почтенный, как-то поделиться с бедняком, дать немного на расходы, а?
Выслушал его Железный Коготь, достал из рукава платок, в котором был завернут небольшой слиток серебра цяней на четыре-пять, и протянул его Цзинцзи. Потом, махнув рукой незнакомцу, Ян забрался на осла и поспешил удалиться.
Цзинцзи пал ниц перед заступником. Когда же он поднял голову и вгляделся в лицо незнакомца, то оказалось, что это был не кто иной, как его старый друг по ночлежке Хоу Линь. Тот самый Взмывший К Небу Демон, который спал с ним на одной циновке. Теперь Хоу Линь собрал артель человек в пятьдесят и нанялся на работу к настоятелю Сяоюэ – Предутренний Месяц из буддийской обители Неземной чистоты, где возводились храмовые постройки.
– А, брат! – воскликнул он и схватил Цзинцзи за руку. – Хорошо я подоспел, а то не видать бы тебе пол-ляна серебра! Ловко я ему, разбойнику, мозги вправил, а! Вовремя опомнился. Я б его угостил. Ну, пойдем в кабачок да выпьем.
Они зашли в небольшой кабачок, сели за столик и заказали два больших кувшина вина и четыре блюда закусок. Немного погодя половой старательно протер стол и подал закуски. Появились четыре блюда, небольшие блюдца и два больших кувшина свежей расхожей оливковой настойки. Пили не чарками, а большими фарфоровыми чашками.
– Брат, тебе лапши или риса? – спросил Хоу.
– У нас только лучшая лапша и отборный рис, – вставил половой.
– Давай лапши, – отвечал Цзинцзи.
Подали в чашках лапшу. Хоу Линь съел чашку, Цзинцзи обе остальных. Принялись за настойку.
– Нынче ты у меня переночуешь, – обратился Хоу Линь к Цзинцзи, – а завтра я тебя провожу в загородный монастырь Неземной чистоты. Мы у настоятеля Сяоюэ работаем, храмовые постройки и кельи возводим. У меня под началом артель в полсотни человек. Тяжелого я тебя делать не заставлю. Несколько корзин земли перенесешь, и вся твоя работа. Четыре фэня серебра в день платит. А я комнату сниму. Будем жить вместе, ладно! И готовить можно будет самим. Я тебе ключи и все хозяйство передам. Все лучше чем в ночлежке с бродягами прозябать да в колотушку бить, правда? И солиднее как-то.
– Лучше и желать не надо! – воскликнул Цзинцзи. – Я был бы тебе очень благодарен. Но надолго ли хватит этой стройки?
– Да всего месяц назад начали, – успокоил его Хоу. – К десятому месяцу вряд ли закончим.
Так за разговором пропускали они чашку за чашкой оливковую настойку, пока не осушили оба кувшина. Половой подал счет на один цянь и три с половиной фэня серебра. Цзинцзи уже хотел было достать только что обретенные пол-ляна, но его удержал Хоу Линь.
– Не дури, брат! – проговорил он. – Неужели я допущу, чтобы ты тратился! У меня есть деньги.
Он достал узелок и отвесил полтора цяня серебра. Хозяин вернул ему полтора фэня сдачи, которые он спрятал в рукав. Потом Хоу Линь обнял Цзинцзи, и они направились домой спать. Оба были навеселе. Как только они легли, Хоу Линь приступил к «охоте за цветком с заднего двора». «Дорогой братец», «милый мой», «муженек мой ненаглядный», «милостивый батюшка» – какими только ласкательными именами не называл его за ночь Цзинцзи!
Когда рассвело, они отправились за город на юг в монастырь, где Хоу Линь и в самом деле снял неподалеку небольшую комнату, которая обогревалась каном, накупил посуды и всего, что было необходимо в хозяйстве.
С утра они ходили на работу. Смазливый белолицый малый лет двадцати пяти сразу бросился всем в глаза. Никто в артели не сомневался, что Хоу Линь нашел себе наложника, и по адресу Цзинцзи посыпались колкости и шутки.
– Эй ты, малый! – крикнул один. – Как тебя зовут?
– Меня? Чэнь Цзинцзи.
– А, Чэнь Цзинцзи – умей ложе трясти!
– Ты же совсем молод! – заметил другой. – По твоим ли силенкам хомут? Чего доброго, раздавит.
– Ишь, голь перекатная! – цыкнул на зубоскалов Хоу Линь и разогнал толпу. – Ну чего вы к нему пристали!
Тут он раздал кирки и лопаты, корзины и коромысла. Одни принялись таскать землю, другие – готовить известь, а третьи – забивать сваи.
Жил-был в обители монах Е. Вот ему-то, надобно сказать, и поручил настоятель Сяоюэ кормить рабочую артель. Кривому монаху было уже лет пятьдесят. Ходил он босой, в длинном черном халате, перетянутом плетенным из тесьмы потрепанным поясом. Читать не умел, а молитвы знал хорошо, но славился он гаданием по лицу способом Наставника в Рубище,[1730] за что в артели его прозвали Пророком.
Как-то однажды после работ накормил монах работников, но те не расходились: одни стояли, другие присели на корточки, третьи расположились прямо на земле. Тут к Пророку Е подошел Цзинцзи и попросил налить чаю. Пророк оглядел его с головы до пят.
– Этот малый у нас новичок, – пояснили повару. – Ты б ему будущее предсказал.
– Да-да! Погадай-ка ему! – поддержал другой. – Чем-то он наложника напоминает.
– Какого наложника?! – подхватил третий. – Двусбруйный он.
Пророк Е велел Цзинцзи подойти поближе, вгляделся в лицо и сказал:
– Нежного цвета лица и женственных манер мужчине надлежит остерегаться. Женоподобный голос и нежный нрав – дурное совпаденье. Когда у старца нежный цвет лица, он испытания себе готовит. Коли юнец с нежным лицом, он на всю жизнь останется и слаб и мягкотел. Страдаешь ты от нежности лица. У тебя никогда не будет недостатка в поклонницах. В восемь лет, восемнадцать и двадцать восемь, как явлено с обеих сторон чела – снизу горной основой, сиречь переносицей, сверху власами, подвержены распаду сами истоки средств существования твоего. В тридцать лет,[1731] смотри, остерегайся, как бы злого духа не занести в клеймения палату – межбровье. В блеске глаз твоих светится талант, таятся в сердце ловкость и удача. Ученую премудрость не постигнув, ты и без нее достойным можешь стать. Твои проделки всем милы, приятны. Пусть даже голову морочишь ты другим, тебе все верят. Не обижайся, но по натуре ты крайне резв и весьма ловок. Поклонницы не раз твои дела поправят. А сколько тебе лет?
