Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
Я в ней души не чаю — и томлюсь.И для нее любовь — нелегкий груз.
Ей угождаю, если рассердилась,Она уважит, если рассержусь.
Знать не хочу, что думают другие,Развеселится — я развеселюсь.
Из-за меня она с семьей в разладе,Я для нее с родней порвал союз.
Откажет мне в глотке воды прохладной,Когда томим я жаждой, — подчинюсь.
Нет у нее оружья боевого,Но с ней сразись — и победит, клянусь!
* * *
Я жалуюсь, моя изныла грудь,Меня терзает страсть, не обессудь:
Я в девушку влюблен, она живетВ далекой Мекке, в доме рода Сод.
Осталась в Мекке, длинен путь оттуда,Далеко Мекка от селенья Лудда.
«Мой дом — твой дом», — она не скажет мне,За страсть мою наказан я втройне.
Твои слова хранить мой будет слух,Доколь не испущу свой бедный дух.
Прощальный помню шепот в миг, когдаУже верблюжья звякнула узда.
Из глаз исторглась бурная струя,Она сказала: «Пусть погибну я,
Будь рядом всякий час, не позабудь —Увидимся опять когда-нибудь!»
* * *
О Абда. не забуду тебя никогда и нигде,Не изменится сердце ни в счастье своем, ни в беде,
Не изгонит любви ни усердие клеветника,Ни разлука с тобой, далека ли ты или близка.
От меня отвернулась? Другого успела найти?При любви настоящей — для новой закрыты пути.
Я раскаялся, — если раскаянье примешь, Абда,То меня упрекнуть не захочешь уже никогда.
Все желанья твои я исполню покорным слугой,А попросит другая, отказом отвечу другой.
Упрекаю себя. Ты моих не желаешь услуг,И лишь сердце, как друг, разделяет со мною недуг.
Лишь терпенье и стойкость — покоя вернейший залог,Где же взять мне терпенья? Мой разум уже изнемог!
Абда, белая ликом, любого ты сводишь с ума,Всех разумных и умных, но холодом дышишь сама.
На рассвете выходишь, куда-то торопишь шаги,—А шаги у тебя не длиннее овечьей ноги…
Не забыть этот день, не забыть, как сказала онаЧетырем горделивым подругам, чья кожа нежна:
«Не пойму, почему холоднее он день ото дня,—Иль другую нашел? Иль обиду таит на меня?»
* * *
Такие слова мне послала подруга моя:«Мне все рассказали, о чем не ждала и намека:
Что ты, — говорят, — изменил и покинул Рабаб.Мой друг дорогой, заслужил ты за дело упрека!
Ты бросил Рабаб, ты Суди теперь полюбил,Все клятвы свои растерял во мгновение ока.
Нет, жизнью клянусь, — я утешусь, другого найду,Пускай нечестивца любви обольщает морока,—
А я из тех женщин, которых, как видно, прельститьУмеешь обманом, — и вот дожила я до срока.
Вдобавок, ни слова не молвив, ты бросил меня,Я вижу — ты лжец, а на свете нет хуже порока.
Где шепот ночной, уверенья и клятвы твои?Все вышло навыворот, близкое стало далеко.
Ты клялся Рабаб, что ее полюбил навсегда,—И что же? Отринул, покинул — и я одинока!
О брат мой! Ты втайне готовил измену свою,Все знал наперед, поступил ты с любимой жестоко.
О, если ты снова захочешь свиданья со мной,—Будь проклята я, коль не стану умней от урока!
Пожалуй, нашептывай клятвы, потом нарушай —Для женского сердца от них — ни отрады, ни прока».
* * *
Ты, девушка верхом на сером муле,Иль Омара ты вздумала известь?
Сказала мне: «Умри иль исцеляйся!Но я тебе не врач, хоть средство есть.
Я гневаюсь, и гнев мой не остынет,За столько лет во мне созрела месть.
О, если бы твое, изменник, мясоМогла я, не поджарив, с кровью съесть!»
«Клянусь я тем, кого паломник молит:Моя любовь — не прихоть и не лесть.
Мои глаза туманит плач печали,Бог весть где ты, и не доходит весть.
Твоей красы слепительное солнцеВсе звезды тмит, а в небе их не счесть.
Ты на дары скупа, но я не грешен —Свидетелями жизнь моя и честь!»
* * *
С той, чьи руки в браслетах, мне ворон накаркал разлуку.Злая птица разлук обрекла мое сердце на муку.
Поломались бы крылья у птицы, пророчицы горя!Занесла б ее буря на остров пустынный средь моря!
С караваном я шел, заунывно погонщики пели,—Наконец заглянул в паланкин черноокой газели.
Чуть раздвинулась ткань, и за узкой шатровою щельюЯ увидел глаза и точеную шею газелью.
Вдвое краше она показалась в таинственном блеске,В полумраке сверкали жемчужины, бусы, подвески.
Я смутился, не знал, что же делать мне с сердцем горячим,Кто меня упрекнет? Или редко от страсти мы плачем?
Мне сказали: «Терпи, должен любящий быть терпеливым,А иначе весь век проживешь бобылем несчастливым!»
Нет прекрасней ее — так откуда же взять мне терпенье?Как осилить себя, как умерить мне сердца кипенье?
Ее кожа бела, и налет золотистый на коже.Сладки губы девичьи, на финик созревший похожи.
Вся — как месяц она, засиявший порою вечерней!И когда моя страсть разгорелась еще непомерней,
Сладострастных желаний не мог я уже превозмочь,Саблю я нацепил и ушел в непроглядную ночь.
У шатра ее долго сидел я, противясь хотенью.И в шатер наконец проскользнул неприметною тенью.
На подушках спала она легким девическим сном,И отец ее спал, и рабы его спали кругом,
А поодаль вповалку — его становая прислуга,Как верблюды в степи, согревая боками друг друга.
Я коснулся ее, и она пробудилась от сна,Но ночной тишины не смутила ни звуком она,
Губы в губы впились, испугалась она забытья,«Кто ты?» — чуть прошептала, ответил я шепотом: «Я!»
«Честью братьев клянусь, — прошептала, — и жизнью отцовой,В стане всех подниму, если ты не уйдешь, непутевый!»
Тут ее отпустил я — была ее клятва страшна,А она улыбнулась — я понял: шутила она!
Обхватила мой стан — поняла: это я, не иной.Были ногти ее и ладони окрашены хной.
И я взял ее за щеки, рот целовал я перловый,Льнет так жаждущий путник к холодной струе родниковой.
* * *
Тобой, Сулейма, брошен я, душа изранена моя.И по плащу стекает слез неистощимая струя.
Поднялся я на плоский холм, гадал я, вспугивая птиц,Кружили сбивчиво они, ответ желанный затая.
Лишь странный доносился шум от черных, в белых пятнах крыл:Разлуку предвещала мне густая стая воронья.
Приятно сердцу моему, когда любимой слышу речь,А речь из нелюбимых уст мне неприятна, как змея,
Но ненавистнее всего мне скрытность женская в любви —Откройся же, и будем впредь — спокойна ты и счастлив я.
* * *
Безумствую! На ком вина,Что охмелел я без вина?
Кто о прекрасных вел рассказТому, чей пыл едва угас?
Я у горы Сифах сказал:«Устроим, други, здесь привал,
В том нет беды — дождемся дня:Играя в стрелы, у меня
Соседка выиграла здесьИ душу всю, и разум весь,
Тогда-то меткая стрелаГлубоко в тело мне вошла.
Всех стрел стрела ее больней —А лука не было при ней».
* * *
