Сюань Лин - Путь к Заоблачным Вратам. Старинная проза Китая
Нечто подобное наблюдалось и в прозе. Хань Юй (768–824) провозгласил «возврат к древности» в жанре «высокой» эссеистической прозы, которую он пытался обновить и приблизить к требованиям реальной жизни. К тому же стремился и его соратник Лю Цзунъюань (773–819). Они мечтали о ясной, лишенной стилевых украшательств словесности, похожей на творения древних авторов. Требуя от литературы простоты языка, они призывали наполнить ее злободневным содержанием, освободить от искусственных параллельных построений (именно параллелизмы считались едва ли не главным признаком «высокой» прозы). И хотя эти реформы они осуществляли в сфере классической словесности, их отзвук докатился и до новеллы, тем более что как жанр более демократический новелла была «открыта» свежему ветру перемен.
Танская новелла унаследовала от предшествующей прозы тягу к фантастике. Но теперь все чаще сквозь фантастический сюжет проступает реальная жизнь с ее заботами, тяготами, успехами. В новелле Ли Гунцзо «Правитель Нанькэ» ее герой, удалой вояка Фэнь Чуньюй проживает во сне целую жизнь: попадает в чужеземное государство, которое оказывается муравьиным царством, женится на дочери правителя, управляет областью, воюет. Нравы и порядки там — точь-в-точь как в Китае. Фантастика оборачивается сатирой. Не случайно новелла завершается знаменательными словами: «Правда, в истории Чуньюя было много сверхъестественного и, казалось бы, мало похожего на реальные события. Однако для тех, кто захватывает власть, она послужит хорошим уроком… Знатность, богатство и чин высокий, власть и могущество, что крушат государство, с точки зрения мудрого мужа, мало отличны от муравьиной кучи». Перед нами не просто фантастика и не только сатира — это новелла-поучение, в ней отчетливо отразилось одно из главных свойств средневековой китайской словесности: проповеднический пафос.
В классической литературе, в «высоких» ее жанрах почти отсутствовала любовная тема, разве что воспевалась верная жена, эдакая Пенелопа, отвергающая в отсутствие супруга злодейские домогательства бесчестного соблазнителя. Зато в фольклоре любовь, пожалуй, доминировала надо всем прочим. Не случайно в демократической танской новелле любовно-бытовые сюжеты — в числе наиболее популярных. Герои подобных новелл словно бы «дублируют» их авторов: это студенты, готовящиеся стать чиновниками, чиновники, имеющие ученую степень. Писатели лучше всего знали жизнь людей своего круга и ее описывали со всеми проблемами, характерными деталями быта и пр.
Обширная империя требовала все больше чиновников. Молодке и не очень молодые соискатели, сумевшие пройти первые экзамены в уезде и провинции, съезжались на столичные испытания в Чанъань. Город завораживал неопытных провинциалов, многие из которых впервые покинули дом, родные края. Для воспитанного в конфуцианской строгости человека городские нравы представлялись апофеозом распутства. В столице, к примеру, любой мужчина отправлялся в квартал Пинканли и знакомился там с прелестными женщинами, искушенными в музыке, танцах, поэзии, обученными искусству легкой беседы и вовсе не такими уж доступными, как жрицы «древнейшей из профессий» в Европе. Их любовь можно было завоевать, но, за редким исключением, невозможно купить.
Сочувственное описание любви юноши из благородной семьи и девицы из веселого квартала часто составляет сюжет танской новеллы. Весьма любопытна в этом отношении «Повесть о красавице Ли». В ней отсутствует фантастика, не происходит никаких чудес, но невольно возникает ощущение, что и сам автор удивлен своим рассказом. То, что знатный юноша влюбляется в красавицу гетеру, — случай по тем временам вполне обычный. Она как будто отвечает ему взаимностью, но едва у возлюбленного кончаются деньги, которые он на нее же и истратил, бросает его на произвол судьбы. Это — первое испытание, которое юноша преодолевает. Потом его жестоко наказывает родной отец — юноша чудом побеждает смерть; это — второе испытание. Третье испытание ждет его, когда он, соединившись с возлюбленной, начинает по ее воле готовиться к экзаменам и успешно их сдает. Судьба влюбленных устраивается наилучшим образом. Однако характер героини словно бы не до конца ясен автору. Юноша — тот мягок, благороден, честен, а вот девица и прямодушна, и коварна разом, одним словом, певичка из веселого квартала. Не случайно новелла завершается пассажем, в котором автор, не скрывая своего удивления, обращается к читателю: «Вот видите, была ведь когда-то гетерой, а стала женой, да еще какого образцового поведения. Даже самые добродетельные женщины прежних времен и те не могли бы сравниться с ней! Как же тут не восхищаться!»
Бо Синцзянь обработал народный рассказ, и именно фольклорной версии обязана новелла благоприятным концом. Сословные перегородки с трудом преодолевались не только в жизни, но и в литературе.
Не угасает в танской новелле традиция исторической прозы. Не всегда в основе подобных произведений лежит реальный исторический факт (такова, например, новелла «Чужеземец с курчавой бородой», повествующая о событиях, предшествовавших воцарению танской династии), но герой, как правило, наделен исключительными качествами и этим напоминает знаменитых персонажей исторических преданий. Впрочем, и здесь очевидно стремление к демократизации: на смену традиционным героям исторической прозы приходят мелкие чиновники, горожане, купцы, даже женщины. В новеллах на историческую тему сохраняется дидактическая направленность — обращение к истории подчас только повод к критике современных порядков.
Танская новелла занимает как бы промежуточное положение среди литературных жанров — она демократичнее традиционной бессюжетной прозы с ее приверженностью к цитате, намеку; стиль большинства танских новелл ясен и сравнительно прост, главная цель автора — развитие фабулы; вместе с тем новелла изощреннее народного рассказа, былички, литературнее их, в ней явственнее установка на художественность. Лучшее, чего достигла танская новелла, было подхвачено в прозе следующих эпох.
Сунская династия (960–1279) пришла на смену короткому периоду раздробленности эпохи Пяти династий. Это уже была иная империя, чем при Танах, как будто могучая по-прежнему, но и ощущавшая невиданное доселе давление со стороны северных приграничных народов. Кочевники-северяне в конце концов и приведи династию к гибели.
Поначалу же сунский Китай процветал. Сравнительно высокому уровню хозяйства соответствовал безусловно высокий уровень культуры. Пытливая философская мысль отливалась в четкие формулы так называемого нового конфуцианства, деятели которого попытались примирить рациональную сухость учения Конфуция с даосской мистикой и прозрениями буддистов. На новую ступень постижения мира шагнула классическая поэзия; после достижений танских стихотворцев это казалось почти невозможным, но гений Оуян Сю, Су Ши сумел совершить невозможное. Если поэзия процветала в сельских усадьбах богатых сановников, в тиши ученых кабинетов, то для демократических жанров прозы питательной средой служила городская жизнь.
Города сунской эпохи отличались даже от поражавшего своим блеском Чанъаня танского времени. Сунские столицы Бяньлянь, позднее Линьань были не только средоточием торговли, но и центрами развлечений. Актеры, фокусники, акробаты, гадатели собирали на свои представления толпы слушателей и зрителей. Городская жизнь не замирала ни днем, ни ночью. Для массовых зрелищ предназначались крытые балаганы — «вацзы», внутри которых на расположенных рядами скамейках помещались зрители, а представление шло на сценических площадках «гоулань» («изогнутые перила»). Как писал современник, «невзирая на ветер, дождь, холод и жару, зрителей в балаганах каждый день бесчисленное множество». Среди развлечений, которые предлагались жадной до зрелищ публике, пожалуй, наибольшей популярностью пользовались сказители, с профессиональным умением излагавшие широко известные сюжеты о великих героях, истории из цикла «судебных новелл», буддийские сутры или рассказы о чудесах, легенды о святых небожителях.
Традиция устного народного сказа бытовала в Китае с незапамятных времен. К сунской эпохе уже сложилась жанровая система сказа, исполнители обладали отточенным мастерством, владея специальными приемами общения с публикой: прозаические монологи перемежались пением, стихотворными вставками, даже лицедейством и сопровождались музыкальным аккомпанементом. Профессиональная память, конечно, помогала сказителю удерживать в голове множество историй, но со временем большинство из них стали записывать хотя бы канву повествования, на основе которой можно было свободно импровизировать, расцвечивать свой рассказ красочными деталями и подробностями.
Из подобных записей в эпоху Сун сложился особый жанр словесности, произведения этого жанра были более демократичны по языку, чем новеллы; как правило, авторы их неизвестны, да и были ли у них авторы в собственном смысле слова? Живая сказительская интонация, прямое обращение к читателям типа «но сначала я поведаю вам о таком случае», или «а сейчас речь пойдет о другом», или «сегодня я расскажу вам» и т. п., множество пословиц, ярких сравнений — все это свидетельствует о длительном периоде устного бытования сюжетов.
