Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Джарир

{100}

Дохнул в долину ветер медленный, стирая память о былом,Как плащ красавицы из Йемена, он прошуршал в песке сухом.

Пусть даже каждый, кто мне встретился, со мною встречи не желал,—Спеша за ней и не заметил я, что всех в пути я растерял.

Зачем напрасно упрекать меня за страсть к возлюбленной моей:Ведь я, упреки ваши слушая, люблю ее еще сильней.

Ушла, поблекла под гребенкою былая смоль моих кудрей,—Смеются дерзкие красавицы над горькой старостью моей.

Не стоит ждать вестей из Сирии, к нам Дабик{101} не пришлет гонца,Лишь Неджд мерцающей надеждою способен отогреть сердца.

Я принял горечь расставания, покинув замок Ан-Наммам,—Сквозь море страха и страдания я в путь пустился по волнам.

Теперь страшусь врага открытого — он может разлучить сердца —И тайного врага, чьи помыслы еще грязней его лица.

Когда в невзгодах вспоминаю я о племени родном тамим,Вражду и злобу забываю я, тоской предчувствия томим.

Но удержать меча булатного без перевязи и ножон,—Так я, в изгнание заброшенный, поддержки родственной лишен.

Я не стерпел, сказал красавице, какою страстью грудь полна,Но, душу обнажив признанием, любви не вычерпал до дна.

Мне шепчут женщины из племени: «Передохни в пути! Постой!»Но я, в ответ коня пришпоривши, спешу на встречу с красотой.

Забуду ль ущелье Гауль в короне седых вершинИли долину Дарийя — жемчужину всех долин?

Я слышу твои упреки, но я говорю: «Не смей!Ведь нет никакого дела тебе до судьбы моей!»

О, как избежать наветов, придуманных злой молвой?О, как избежать сомнений, грозящих из тьмы ночной?

Вода в источнике чистом прозрачна и глубока,А я, измученный жаждой, не смог отпить ни глотка.

По жажде моей Сулёйма ничем не смогла помочь,—Стремился ли к ней я страстно иль страстно стремился прочь,

Хоть грязного скопидома я сделал своим слугой,Хоть грозному племени таглиб на горло я стал ногой.

Напрасно презренный Ахталь рискует играть с огнем:Ведь я сокрушу любого, кто встал на пути моем.

Он думал: я — подмастерье и подмастерьям брат,А я из славного рода, смирившего племя ад{102}.

А я из всадников смелых, из всадников рода ярбу,Которые в смертной схватке решают свою судьбу.

Не робкие подмастерья врага погнали назадПри встрече с племенем зухль в становище бану-масад.

А где вы были, герои, в ту памятную весну,Когда ваш славный Хузеиль томился у нас в плену?

Никто не спешил на помощь, когда, замедляя шаг,Он плелся навстречу смерти в позорных своих цепях.

{103}

Неужто мог я не узнать родного пепелищаИ рвов у стойбища Асбит, засыпанных песком?Неужто мог забыть я Хинд, нещедрую для нищих,Хоть и со щедростью ее я вовсе незнаком?

Клянусь, что я влюбленный взгляд скрывал, борясь с собою,Боясь, что заведет любовь в опасные края.Но прогнала она меня, чтоб страсть мою удвоить,—Как будто бы возможна страсть сильнее, чем моя!

Что ж, если завтра я умру, меня оплачут братьяВ ночь, когда хлынут с дальних гор потоки пенных вод,Но Ахталю, при встрече с ним, в лицо хочу сказать я,Что роду таглиб все равно позор он принесет.

Не так уж этот род высок, чтоб к небу лезть ветвями,Не так силен, чтоб из ручья он первым пить посмел,—И если Ахталь не сумел прославиться стихами,Напрасно встал он под удар моих каленых стрел.

Давно бы Ахталю понять: он злит меня напрасно,Он стал мишенью для сатир по собственной вине,И для него борьба со мной не менее опасна,Чем с всадником из рода кайс на взмыленном коне.

Наездники из рода кайс подобны волчьей стае —На гребне битвы их волна кровавая несет.На племя таглиб мы идем, преграды прочь сметая,То ложно повернем коней, то вновь летим вперед.

{104}

Ты тут останешься, Маррар, а спутники твои уйдут,—Возьмут верблюдов, а тебя они навек оставят тут.

Не уходите далеко! — ведь каждый обратится в прах,Ведь каждый, кто сегодня жив, в свой срок останется в песках,

Тебя сравнил бы я, Маррар, с твоим прославленным отцом:Всегда гордился мой народ таким вождем и мудрецом —

Тем, кто опорой был в беде, кто слабых защищал не раз,Кто в души робких и больных вселял надежду в трудный час.

Боль и тоска мне душу рвут, но я спасенья не ищу,И слезы горькие мои рекой стекают по плащу.

И над могилой я кричу: «Какой тут гордый дух зарыт!Какого славного вождя скрывает свод могильных плит!»

Душа моя рвалась к тому, кто, словно месяц молодой,Прохладой ветры одарял и насыщал дожди водой,

Чья смерть для преданных сердец была страшнее всех потерь,С кем ни в долинах, ни в горах никто не встретится теперь!

Я утешения в беде прошу, рыдая и скорбя:Мой край родимый опустел и стал пустыней без тебя!

Пускай седые облака плывут к могиле от Плеяд,Пускай обильные дожди слезами землю оросят.

{105}

Вчера пришла ко мне Ламис, но не с добром пришла она:Пришла расторгнуть связь любви с тем, чья душа любви полна.

Друг, я приветствую твой дом, я щедро шлю ему привет,Но горькой старости моей ни от кого ответа нет.

Уходят девушки, смеясь над сединой в кудрях моих,А ведь когда-то без труда я вызывал любовь у них,

Пока беспечно и легко несла меня страстей волна,Пока я юности своей не исчерпал еще до дна.

Зубайр и родичи его теперь узнали наконец,Что доверять нельзя тому, что говорит Фараздак-лжец,

Что не за племя, не за род, а за себя он встал горой,Что в битве он — ничтожный трус и только на словах — герой.

Не сразу поняли они, что их надежда — только в нас:Лишь мы сумеем защитить и поддержать в тяжелый час.

Лишь мы удержим рубежи и защитим гнездо свое,А не Фараздак — жалкий трус, одетый в женское тряпье.

Беги, Фараздак, — все равно нигде приюта не найдешь,Из рода малик день назад ты тоже изгнан был за ложь.

Твоим обманам нет конца, твоим порокам нет числа,Отец твой — грязный водоем, в котором жаль купать осла.

Ты хуже всех, кого за жизнь я встретил на пути своем,Ты думаешь, ты человек?. Нет, ты — ослиный водоем!

Для нас ты больше не герой! О, кем ты был и кем ты стал!Какой позор, какой позор на наши головы упал!

{106}

Затем Мухаммада послал на землю к нам Аллах,Чтоб был тот мудр и справедлив во всех земных делах.

Ты, десятину отменив, мой доблестный халиф,На благо вере, как пророк, был мудр и справедлив.

По всей земле идет молва о мудрости твоей,И люди добрые в беде к тебе спешат скорей.

Не обойди же и меня доясдем своих щедрот,Ведь вынужден влачить поэт ярмо земных забот.

А в мудрой книге завещал пророк нам на века:«Будь милосерден к бедняку и к детям бедняка».

{107}

Мне сказали: «За потерю бог воздаст тебе сторицей».Я ответил: «Что утешит львят лишившуюся львицу?

Что меня утешить может в скорби о погибшем сыне?Был мой сын зеницей ока, соколом взмывал к вершине.

Испытал его я в битве, испытал в лихой погоне,Когда вскачь к заветной цели мчат безудержные кони.

Что ж, пускай тебя в Дейрейне враг оплакивать не станет —Будут плакальщицы плакать над тобой в родимом стане!

Так верблюдица в пустыне стонет жалобно и тонко,Когда, выйдя в час кормленья, видит шкуру верблюжонка.

А казалось, что смирилась, позабыла о потере,—Но опять она рыдает, гибели его не веря.

Сердце мается, и плачет, и тоскует вместе с нею…Наше горе так похоже, но мое еще сильнее.

Ведь остался я без сына, без пристанища, без дела,Старость взор мой погасила, кости ржавчиной изъела.

Плачьте, вдовы Зу-Зейтуна, над лихой моей судьбою:Умер сын, ушел из жизни, жизнь мою унес с собою!»

{108}