Ихара Сайкаку - История любовных похождений одинокой женщины
Позабыв всякий стыд, вне себя от нетерпения, мы вбежали в первую попавшуюся харчевню на берегу реки возле моста Сукиябаси. Мы заказали для вида немного лапши, а хозяин тем временем взглядом указал нам на лестницу.
Мы поднялись на второй этаж. Хозяйка нас остерегла:
— Берегите головы!
И в самом деле, потолок там был такой низкий, что трудно было встать во весь рост. Маленькая клетушка, величиной в две циновки, была обклеена внизу, у самого пола, грубой бумагой. В углу было маленькое чердачное окошко, а на полу лежали два деревянных изголовья. Видно было по всему, что не первый раз сюда приходят на свидание.
Я легла рядом со стариком и стала говорить о радостях любви так долго, что самой надоело, но он весь как-то сжался и сделал вид, что никак не может развязать пояс, будто бы узел туго затянут.
Старик немного одурел.
— Не думай, что нижний пояс у меня грязный. Я его стирал всего четыре-пять дней тому назад…
Нашел в чем извиняться! Схватив его за уши, я притянула его к себе и стала тереть так усердно, что даже поясницу заломило. Билась-билась, а толку никакого! Какая досада!
— Солнце еще не зашло, — сказала я старику и крепко обхватила его руками, но он уже с трудом поднялся на ноги.
— Был успех? — спросила я его.
— Увы, прежний меч стал простым кухонным ножом. Он побывал в горе сокровищ, но возвращается бесславно.
С этими присловьями он стал завязывать на себе пояс, но я снова потянула его на ложе.
Пока велись между нами такие речи, хозяин поднялся к нам по лестнице и нетерпеливо крикнул:
— Извините, пожалуйста, но лапша потеряет вкус. — И старик совсем отступился.
Я поглядела вниз. Туда пришел какой-то слуга самурая, с головой, выбритой почти до самого затылка, вместе с молодым дзоритори [113] лет двадцати четырех — двадцати пяти, с челкой на лбу. Заметно было, что они тоже явились по любовным делам.
Слуга сказал:
— Нам нужна комната, и поскорее.
«Ого! В каком он нетерпении», — подумала я и поторопилась достать немного мелких денег из платочка, в который они были завернуты, положила на край круглого подноса и, поблагодарив хозяев, поспешила к выходу. Но не успели мы еще дойти до ворот, как меня разобрал страшный смех:
— Выпало мне счастье, какое и во сне не снилось: такой старикашка! Во всем огромном Эдо лучшего не нашлось!
— Обидно, когда щупают живот, который не болит! Напрасно ты это… В молодости все легко удается, а старость тяжела на подъем. Чем я, старик, виноват! — так сетовал он о бренности всего земного на краю отверстой могилы.
Наконец я вошла в дом для свиданий в Сим-бас и.
— Все ли у вас по-старому? — спросила я. Хозяева заплакали:
— Наша дочка О-Камэ умерла этой зимой, не проболев и трех дней. Она так вас любила! Все о вас говорила до последнего вздоха: «Тетушка то, тетушка это…»
— Невинное дитя, она еще не знала мужской любви…
Но, впрочем, что мне-то за дело? В кои-то веки я вырвалась на свободу — не затем, чтобы слушать эти россказни. Скажите-ка мне лучше, не знаете ли вы какого-нибудь мужчины моложе того самурая, с которым я встретилась в прошлый раз?
Молитва о том, чтобы в следующей жизни родиться мужчиной
Женщина может встретить много интересного, бродя по свету в поисках работы. Я долгое время служила у разных хозяев в Эдо, Киото и Осаке, а однажды осенью отправилась в город Сакаи [114] в провинции Сэнсю, надеясь и там увидеть немало любопытного.
На западном краю Парчовой улицы, в том месте, которое называется Накабама, жил посредник по имени Дзэнкуро. У него-то я и поселилась в ожидании работы. Я платила ему шесть бу в день, и мне не терпелось скорее найти службу. Через несколько дней понадобилась горничная для го-инкё-сама [115] в семье одного богача с улицы Дайдосудзи, только для того, чтобы стелить и убирать постель в спальне.
Ко мне пришла старушка, как видно давно служившая в этом доме, и, увидев меня, сразу сказала:
— Эта женщина как раз подходящего возраста, ногти на руках у нее красивые, манеры и обхождение самые приятные. Она придется по душе хозяевам. — И дала мне задаток в счет жалованья, не торгуясь.
Старуха с радостью взялась проводить меня в господский дом, а по дороге стала давать советы, полезные на моей новой службе. Лицо у нее было довольно неприятное, но сердце доброе. «Во всем широком свете черта не встретишь», — вспомнила я пословицу и навострила уши.
— Во-первых, нужно тебе сказать, что младшая невестка — настоящая ханжа. Она не любит, чтобы служанки болтали с приказчиками из лавки, и напускает на себя такой вид, будто бы не то что между людьми, а и между птицами на дворе никаких любовных дел никогда не видела. Потом имей в виду, что она из секты Нитирэн [116], так что не вздумай при ней читать молитвы во славу Амитабы. Госпожа очень любит белую кошку в ошейнике — не гони ее, даже если стащит рыбу. Когда старшая невестка будет чваниться и задирать нос, делай вид, что ничего не замечаешь. Она пришла к нам в дом с первой женой старшего сына, и тогда она была простая девица для услуг по имени Сюн, не более того, а когда ее госпожа померла от заразной простуды, молодому господину взбрело в голову жениться на этой самой Сюн. И что только он в ней нашел! А теперь, как все выскочки, она не знает удержу своим прихотям. В паланкин велит накладывать горы подушек, чтобы, видите ли, спина у нее не покривилась. Чудеса, да и только! — так всю дорогу злословила старуха про своих хозяев, а я потешалась…
— В других домах на завтрак и ужин варят дешевый красный рис, но у нас в ходу только самый лучший, из Харимы. Мисо по мере надобности берут самое дорогое, у зятя в винной лавке. Каждый день греют воду для горячей паровой ванны. Какой убыток из-за того, что не желают помыться холодной водой!
В канун Нового года от всех родственников к нам приносят столько рыбы и моти [117], что просто страх берет. Уж на что велик наш город Сакаи, а не найдешь в нем никого к югу от улицы Осёдзи, кто не был бы должен нашему семейству.
Примерно в двух те отсюда стоит «под дьявольским углом» [118] один домик. Им владеет приказчик, который прежде служил в нашем доме и, как видишь, вышел в люди. Тебе, верно, не случалось еще видеть праздника в честь бога Сумиёси? [119] До него еще долго ждать. Уже с вечера накануне мы всей семьей отправляемся на праздник. А затем, когда расцветают глицинии в Минато [120], мы ездим на них любоваться. Дно складного ларца устилаем листьями нандина и берем с собой целые горы риса с красными бобами. Большое счастье попасть на службу в такой богатый дом! Ты помни, что если будешь служить у нас честью и правдой, то, может быть, тоже заживешь своим домком. Только сумей понравиться го-инкё-сама! Что тебе ни прикажут, не вздумай перечить. Никогда не рассказывай чужим про наши домашние дела. У го-инкё-сама характер от старости стал раздражительный, но зато отходчивый. Ты будь внимательна, старайся во всем угождать. Если го-инкё-сама завтра закроет глаза навеки, то неизвестно, какое счастье тебе выпадет. Может, много денег откажет! Ведь уже за седьмой десяток перевалило, все тело покрыто морщинами. Старость неизбежна, что ни говори, бесполезно об этом печалиться. Мы с тобой еще не знакомы, но я обо всем тебе рассказываю, жалея тебя, — так болтала мне обо всем без утайки старая служанка.
Я слушала ее рассказы краем уха и все поддакивала, а в голове строила разные планы. Вот бы хорошо прибрать к рукам старика! Если бы связь эта продолжалась годами, я бы уже нашла способ завести себе мужчину на стороне, а если бы я забеременела и родила сына, то, может быть, старик отписал бы мне все свое добро, чтобы мне дожить мой век в довольстве.
— Вот мы и пришли. Входи, пожалуйста! — с этими словами старуха прошла вперед. У входа на внутренний двор я сняла свои соломенные сандалии и присела в комнате позади кухни.
Как вдруг выходит ко мне старуха лет семидесяти, но очень крепкая на вид, и прямо сверлит меня взглядом насквозь:
— Ну что ж, она не хуже других. Подойдет! Конец всем моим мечтам! Я точно с облаков на
землю свалилась. Знай я, что го-инкё-сама — старуха, а не старик, навряд ли я пошла бы к ней на службу. Но, сдавшись на ласковые слова, я все же решила наняться на полгода — срок небольшой. Пришлось мне, как говорится, мочить ноги в соленой воде этого залива.
Внешняя часть дома, где находилась лавка, была такая же, как в столице, но внутри кипела работа. Слуга обдирал рис при помощи ножной мельницы, служанки шили носки не покладая рук. Во всем был строгий порядок.
В доме этом было пять-семь служанок, каждая исправляла особую работу. Я одна смотрела на все сложа руки, словно мне и дела нет. Только к ночи мне говорили: «Постели постель».
Мне было очень противно спать на одном изголовье со старой хозяйкой. Но нельзя же было ослушаться господского приказа! Велит потереть ей поясницу, а потом начинает вести себя как мужчина с женщиной, всю ночь напролет забавляется. В немалую беду я попала! Свет широк, у каких только господ мне не довелось служить!
