Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
Когда душа вернулась в тело, они оставили меня.Я, плачась на судьбину, плакал, происходящее кляня.
А тот, из-за кого я плачу, — он для меня родней отца,Невыносима с ним разлука, жизнь солонее солонца.
Забыть не мог я взор опасный и сладостный румянец щек.И сумерки волос прекрасных, и ясный лоб забыть не мог.
И вот снялось терпенье с места, и объявилась скорбь взамен,А меж терпением и скорбью любовь мне учинила плен.
Кто горю моему поможет? Есть милосердный кто-нибудь?Кто маету мою разделит? Влюбленному укажет путь?
О! Всякий раз, когда в тревоге я одиноко слезы лью,Слепя, выплакивают слезы страсть и бессонницу мою.
И если я молю о взгляде, как молят в засуху дожди,Мне отвечают: «Все обрящешь, но сострадания не жди!
И взгляд не даст успокоенья, твоя неутолима боль!Взгляд — это молния, не боле; от сострадания уволь!»
Но я, увы, забыть не в силах, как умолял и уповал,И к молниям искал дорогу — я, пораженный наповал.
Назло всем воронам разлуки, ищу я молнию в песках!Пускай за карканье и злобу карает воронов Аллах.
Верблюд, ты ворону подобен, усугубителю разлук,—Невесть куда любовь уносишь, а с ней — моей надежды вьюк.
* * *
О погонщик верблюдов, не надо спешить, постой!Я за вами бреду спозаранку, больной и пустой…
Стой, погонщик! Помедли! Вниманьем меня удостой!Богом я заклинаю тебя и любовной своей маетой!
Слабы ноги мои, но душа окрылилась мечтой —Милосердья прошу и молю об услуге простой;
Ведь не может чеканщик узор проковать золотой,Если сбиты чеканы и крив молоточек литой.
Ты в долину сверни, к тем кострам — там их мирный постой.О благая долина! Мне сладостен дым твой густой.
О долина, ты всех собрала, кто мне верный устой,Кто — дыханье мое и души моей жаркий настой!
Я любовь заслужу, коль умру со своей тяготойНа коне ли, в постели иль в сирой степи, как святой.
* * *
Остановись у палаток, развалины обрыдай,Стенам обветшалым вопрос вековечный задай;
Узнай ты у них, где твоих ненаглядных шатры,Где след их в пустыне, поклажа, стада и костры.
Все словно бы рядом, но это всегдашний мираж:И пальмы, и люди, и груды лежащих поклаж.
Все так далеки, а пустыня окрест горяча,Они на чужбине кочуют у чудо-ключа.
Я ветер восточный спросил: «О, скажи, задувавший с утра,Где встретил ты их — на пути или возле шатра?»
И ветер ответил: «Они на вершине холмаПоставили нынче свои кочевые дома.
Они над любимой раскинули полог цветной,Чтоб ей не во вред оказался полуденный зной.
Верблюдов усталых уже разгрузили они.А ты собирайся! Седлай! Разыщи! Догони!
Когда же устанешь гостить по заезжим дворам,Когда поплутаешь по долам, пескам и горам,
Тогда их стоянку почует замученный конь —Увидишь костер их, похожий на страсти огонь.
Седлай! Собирайся! Ты страстью великой объят.А страхи пустыни пред нею беспомощней львят!»
* * *
Там, где в былые дни я ублажал прелестниц,Ни кровли, ни двора, ни галерей, ни лестниц,—
Лишь пустота и стон, и стены обвалились…А в прежние года здесь пели, веселились…
Но караваи ушел, и я не знал об этом.Не знали и они, что связан я обетом
Не забывать их, звать, стремиться в их пороги.Так будь, моя любовь, им проводник в дороге,
И в час, когда в степи поскачут под ветрами,И в час, когда в шатрах устелют пол коврами.
Поставь они шатры среди сухой долины —И травы зашумят, и закричат павлины,
И зацветет досель пустынная округа,И станет их привал благоуханней луга.
Но стоит им уйти — и место обратитсяКладбищем для того, кто сердцем к ним стремится.
* * *
Из-за томной, стыдливой и скромной я тягостно болен.Вы сказали о ней — я утешен, польщен и доволен.
Стонут голуби горько в полете крутом и прощальном;Их печали меня навсегда оставляют печальным.
Мне дороже всего это личико с мягким овалом,Среди прочих красавиц сокрыто оно покрывалом.
Было время, глядел я влюбленно на это светило,Но оно закатилось, и душу печаль помутила.
Вижу брошенный угол и птиц, запустения вестниц;Сколько прежде в шатрах я знавал полногрудых прелестниц!
Жизнь отца своего я отдам, повинуясь желанью,Повинуясь пыланью, в душе моей вызванном ланью.
Мысль о ней в пламенах, осиянная сказочным светом.Разгорается свет — и пылание меркнет при этом…
О друзья, не спешите! Прошу вас, друзья, не спешите!У развалин жилища ее — вы коней вороных придержите!
Придержите, друзья, скакуна моего за поводья,Погорюйте со мною, друзья дорогие, сегодня!
Постоимте немного, оплачем мою неудачу,Или лучше один я свою неудачу оплачу!
Словно стрелы каленые, выстрелы яростной страсти,И желания меч порассек мое сердце на части.
Вы участьем меня, дорогие друзья, подарите,Вы отчасти хоть слезы мои, дорогие друзья, разделите!
Расскажите, друзья, расскажите о Хинд и о Лубне!О Сулейме, Инане и Зейнаб рассказ будет люб мне.
А потом, когда станем блуждать, как блуждали доселе,Расскажите о пастбищах тех, где резвятся газели.
О Маджнуне и Лейле скажите, мое утоляя пыланье,Расскажите о Мейй, и еще о злосчастном Гайляне.
Ах, сколь длительна страсть к той — которой стихов моих четки,Россыпь слов, красноречье и доводы мудрости четкой.
Родовита она, ее родичи царского сана,Властелины великого града они Исфахана.
Дочь Ирана она, и отец ее — мой же учитель.Я же ей не чета — я пустынного Йемена житель.
И отсюда тревожность моя и счастливых минут невозможность;Мы неровня друг другу — мы просто противоположность.
Если б ты увидал за беседою нас, в разговорах,Где друг другу мы кубки любви подносили во взорах,
Где в беседе горячечной, пылкой, немой, безъязыкойНаша страсть оставалась взаимной и равновеликой —
Был бы ты поражен этим зрелищем дивным и странным,Ведь в глазах наших Йемен соединился с Ираном!
Нет, не прав был поэт, мне, наследнику, путь указавший,Нет, не прав был поэт, в достославное время сказавший:
«Кто Канопус с Плеядами в небе высоком поженит?Кто порядок всегдашний в чертогах небесных изменит?
Вековечный порядок незыблем, един и всевремен:Над Ираном — Плеяды, Канопуса родина — Йемен».
* * *
В Сахмад веди, погонщик, дорога туда не долга,Там тростники зеленые и сладостные луга,Яркая молния в небе сверкает жалом клинка,Утром и вечером белые скопляются облака.Песню запой, погопщик, в песне этой воспойСтыдливых дев длинношеих, сияющих красотой.В черных глазах красавиц черный пылает свет,Каждая шею клопит, словно гибкую ветвь.Каждая взглядом целит — не думай сердце сберечь!Ресницы — острые стрелы, взгляд — индостанский меч.Шелка тоньше и мягче, белые руки нежны —Алоэ и мускусом пахнут, как у индийской княжны.Заглянешь в газельи очи — грусть и влажная тьма,Их черноте позавидует даже сурьма сама!Чары их столь убийственны, столь карминны уста!В ожерелья надменности убрана их красота!По одной из красавиц желанья мои не милы.Она холодна к человеку, сложившему ей похвалы.Черным-черны ее косы, каждая — словно змея;Они следы заметают, а это — стезя моя…Аллахом клянусь, я бесстрашен и презираю смерть!Единственное пугает — не видеть, не ждать, не сметь.
* * *
