Абульхасан Рудаки - Ирано-таджикская поэзия

Жанр кыта (фрагмент) представляет собою небольшое (до 10–12 бейтов, обычно не более 5–7) монорифмическое стихотворение, которое формально отличается от газели тем, что в кыта первые две строки между собою не рифмуются, по содержанию кыта преимущественно носит характер размышления, дидактического высказывания, философского обобщения и т. д.

В настоящий раздел включены фрагменты, которые являются скорее всего законченной кыта (первые двадцать три отрывка) либо отрывком кыта, а возможно, и касыды. Начиная с «загадки» и до конца раздела приводятся четверостишия, которые, однако, не являются рубаи, а скорее всего — обрывками кыта либо касыды.

«Как тебе не надоело…» (стр. 55). — Безосновательно приписывается также поэту Ашрафи Самаркандскому.

«На рассвете слышу я звуки тихого стенанья…» (стр. 50). — Авторство этого стихотворения, попавшего в старинную энциклопедию «Братьев чистоты» («Ихван ас-Сафа», XI в.), определено С. Нафиси. Стихотворение написано по типу загадки.

«О время! Юношей богатым…» (стр. 57). — Это стихотворение носит автобиографический характер.

«Ожесточась, изгнал я из дому тебя…» (стр. 58). — Этот фрагмент приводится в качестве цитаты из Рудаки в стихотворении Сузани Самаркандского (XI п.), посвященном прощанню со своим сыном. Возможно, что и у Рудаки идет речь о размолвке с родным сыном (хотя соответствующий факт из его биографии неизвестен).

«Ты — лев, который стал потомком дива…» (стр. 58). — Фрагмент содержит, вероятно, восхваление коня. Возможно, это загадка (подобно нижеприведенной), а разгадка: конь, скакун.

«Ты на доске, где моют мертвецов…» (стр. 58). — Вероятно, это отрывок из автобиографического стихотворения; возможно, фрагмент траурной касыды-марсия.

«На мир взгляни разумным оком…» (стр. 60). — Отрывок сохранился в арабском переводе в известной антологии Саалиби (XII в.) и переведен С. Нафиси на фарси в стиле Рудаки.

«Как ни ласкай змею…» (стр. 60). — Приписывается также младшему современнику Рудаки — Абушакуру Балхи.

Загадка (стр. 62). — Разгадка: калам — тростниковое перо.

«Не для того свои седины…» (стр. 62). — По преданию, это стихотворение было написано в ответ на упрек, сделанный Рудаки другим поэтом — Абутахиром Хусравани:

Удивляюсь старым людям,Что бороду свою красят.Ведь крашением от смерти не избавиться,Лишь мучают себя.

Как выяснил индийский ученый У.-М. Даутпота, этот фрагмент Рудаки представляет собою перевод стихов арабского лирика Али ар-Руми (IX в.).

Я красил седины не ради красавиц,Чтобы этим любви их добиться.Ведь то, что я покрасил, — это в память о юности;Когда она ушла, я надел на себя траур.

Книга на среднеперсидском языке, представляющая собрание притч и басен, систематизированных вокруг рассказа о двух шакалах, «Калилак ва Димиак», была переводом древнеиндийской обрамленной повести «Панчатантра». Эта индийская книга, переведенная на разные языки, стала известной во всем цивилизованном мире и питала басенный репертуар многих писателей, вплоть до Лафонтена и Крылова. Знаменитый почитатель иранской старины, поплатившийся за это жизнью, будучи обвинен в ереси, Ибн ал-Мукаффа перевел в VIII в. книгу со среднеперсидского на арабский (прозой), а в X в. Рудаки целиком переложил ее на фарси стихами (под названием «Вращение солнца»). До наших дней дошли лишь несколько десятков разрозненных бейтов этого перевода.

«Закладывай крепко основы…» (стр. 65). — Приписывается также поэту Фаралави (современник Рудаки).

«Пусть одежда будет грязной…» (стр. 65). — Приписывается также поэту Кисаи (XI в.).

«Один только враг…» (стр. 67). — Приписывается также поэту Шахиду Балхи.

«Кто следует за вороном…» (стр. 68). — Приписывается также поэту Унсури (XI в.).

«Так как создан ты из праха…» (стр. 68). — Это двустишие воспроизводит один из бпблейско-коранических мотивов.

Носир Хисроу родился в 1004 году в Кабадияне (ныне район Таджикской ССР). Бросил высокую государственную должность надзирателя над сбором налогов и отправился странствовать в поисках правды и справедливости. «Справедливость — венец мироздания», «ищущий находит» — были его жизненными девизами. Признал правдой карматскую (раннеисмаилитскую) ересь и стал страстным ее проповедником у себя на роднне — Трансоксиане и Хорасане, выступая с разоблачением деспотизма правящей династии Сельджукидов и в защиту угнетенного люда. Гонимый, он был вынужден скрываться и умер в нищете после 1072 года (предположительно в 1088 году) в глухом памирском кишлаке Юмган (ныне территория Афганистана) на руках у своих восторженных почитателей, таджикских горцев-крестьян. Посмертная судьба его еще более трагична: преследуемый при жизни, он после смерти был объявлен исмаилитским духовенством святым, дабы имя его превратилось в олицетворение религиозного благочестия и изуверского мистицизма. Истинный облик Носира Хисроу восстановлен в социалистическую эпоху советской наукой.

Носир Хисроу гневно обрушивается на ортодоксальных богословов, буквоедов, законников, догматиков, задушивших свободную мысль: «Так как эти мнимые ученые, — пишет он в трактате «Гармония двух мудростей», — считали врагами веры всех тех, кто обладает научным знанием о сотворенных вещах, то искатели «как?» и «почему?» стали немыми, те, кто обладал этими познаниями, хранят молчание. Невежество овладело людьми, особенно в наших краях, в Хорасане и в землях Востока… Лжеученые объявили, что философ враг веры, и в результате в нашей стране не осталось больше ни религии истинной, ни философии».

Отстаивая причинную связь предметов и явлений, Носир Хисроу ополчается против богословов, обвиняющих философов в том, что их концепция детерминизма отрицает наличие творца-бога: «Можно ли представить себе более чудовищную глупость, чем скудоумие тех, кто считает безбожником всякого, заявляющего о своем знании свойств оккамония и оксимела (напиток из меда и уксуса)… Медик, знающий эти свойства, ведь не претендует на то, что он и создал оккамоний. Если же расценивать эти научные объяснения свойств предметов как атеизм, то всякий, кто знает, что вода утоляет жажду и хлеб насыщает голодного, также должен считаться атеистом».

Сын своего времени, чья мысль была сдавлена самым тяжелым, добровольно надетым обручем веры в сверхъестественного творца-бога, Носир Хисроу в своем подвижническом правдоискательстве бросает в лицо своим гонителям гордые слова о ираве на самостоятельное мышление, больше того, об обязанности человека перед самим богом — думать и рассуждать: «Если справедливость означает осуждение насилия, терзающего угнетенного человека, тогда помочь несведущему прийти к знанию есть, несомненно, дело величайшей справедливости, ибо неведение — очевидная тирания. Приобщить людей к знанию, в котором и состоит достоинство человека, поистине означает служен не богу. Бог создал в человеке ищущую душу, беспокойную и вопрошающую: «Почему?» Бог как бы обращается к душе, говоря: «Вопрошай! Ищи, почему данная вещь такова, и не воображай, что творение тщетно». Искание, по мнению Носира, как хорошо формулирует его взгляды французский ученый Корбон, — это божественная инвеститура, а мыслящая душа для того и создана, чтобы проникать в суть вещей, вопрошать, допытываться и расследовать.

Носир Хисроу верит в силу человеческого познания. Исходя из двух субстанций, лежащих в основе всех существующих творений — духовной и телесной, — он делит объекты познания на умозрительные и чувственные и отмечает независимость этих объектов от человеческого сознания и их познаваемость. Уверенность в истинности человеческого познания выражена Иосифом в прекрасном определении, данном им науке как «познанию вещей такими, какими эти вещи являются в действительности». Под наукой Носир имеет в виду не экспериментальную, точную науку в нынешнем смысле слова, а мистическое проникновение в потустороннюю сущность предмета, равно как под действительностью он понимает не материальное бытие, а идеи вещей, реально, по его мнению, существующие. Это придает его формуле, с точки зрения основного вопроса философии, не материалистическое, а идеалистическое содержание. В этом состоит историческая ограниченность, слабость его мировоззрения. И все же это выражает и рациональное зерно его философии — уверенность в постигающей силе человеческого разума, который он считает «познавателем вещей, как они суть». Источником же для деятельности разума Носир считает подлинные человеческие ощущения. И здесь он также делает шаг вперед к материализму.