Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.

– За это, конечно, тоже, – кивнула головой госпожа Ван, – но есть еще и другая причина.

– Больше я ничего не знаю, – заявила Сижэнь и, помедлив, добавила: – Я, госпожа, набралась смелости и хочу сказать вам несколько слов. Может быть, это дерзость, но, говоря откровенно…

Она замолчала.

– Говори, говори, – подбодрила ее госпожа Ван.

– Я осмелюсь сказать лишь в том случае, если буду уверена, что вы не рассердитесь.

– Говори, говори же, – кивнула госпожа Ван.

– Говоря откровенно, – продолжала Сижэнь, – проучить Баоюя следовало. Ведь неизвестно, что может он натворить, если все будет сходить ему с рук.

Госпожа Ван, печально вздохнув, кивнула.

– Девочка моя! Я хорошо тебя понимаю! И вполне согласна с тобой. Разве я не знаю, что за Баоюем нужен глаз да глаз? Воспитала же я старшего сына, и как будто неплохо, но, к несчастью, он умер. С Баоюем по-другому. Он мой единственный сын, а мне – пятьдесят. К тому же Баоюй слаб здоровьем, да и бабушка им дорожит как сокровищем, так что нельзя с ним обращаться чересчур строго, может случиться несчастье, и бабушка нам этого не простит. Потому-то Баоюй и распустился. Прежде, бывало, отругаю его или же урезоню, при этом поплачу немного, он слушается. Теперь и это не помогает. Своевольничает, делает что хочет, вот и пострадал! Но если бы он остался калекой, что бы я делала на старости лет без опоры?

На глаза госпожи Ван навернулись слезы. У Сижэнь стало тяжело на душе.

– Разве вы можете не любить Баоюя всем сердцем, – чуть не плача, произнесла Сижэнь. – Ведь это ваш родной сын! Когда у него все хорошо, и нам спокойно, мы чувствуем себя счастливыми. Но если дальше все будет так, как теперь, не видать нам покоя. Поэтому я изо всех сил стараюсь уговорить второго господина впредь не совершать глупостей. Однако мои уговоры не помогают. А тут, как назло, появился этот актер со своей компанией, вот и случилась беда… Не усмотрели мы, сами виноваты, не смогли его удержать. Кстати, госпожа, поскольку вы сами об этом заговорили, я хочу у вас попросить совета. Боюсь только, что вы рассердитесь, и тогда, мало того, что все мои старания окажутся напрасными, придется мне бежать куда глаза глядят.

Госпожа Ван уловила в ее словах скрытый намек и нетерпеливо произнесла:

– Говори, пожалуйста, милая! Тебя часто хвалят последнее время. Я же в ответ говорю, что ты просто внимательна к Баоюю или же что ты очень учтива, а то вообще пропускаю эти похвалы мимо ушей. Сейчас, мне кажется, ты собираешься говорить о том, что давно меня беспокоит. Мне можешь сказать все, только пусть другие об этом не знают.

– Ничего особенного я говорить не собиралась, – сдержанно ответила Сижэнь. – Хотела только спросить, нельзя ли под каким-нибудь предлогом переселить второго господина Баоюя в другое место? Это пошло бы ему на пользу.

Госпожа Ван только руками развела и не удержалась от вопроса:

– Неужели Баоюй позволяет себе лишнее?

– О госпожа, ничего такого я не имела в виду! – вскричала Сижэнь. – Я только хотела сказать, что второй господин уже вырос, да и барышни стали взрослыми. И хоть они между собой родня, но он мужчина, а они женщины. И лучше им не быть вместе, а то ведь сделают что-нибудь не так, не то слово скажут, сразу начинаются толки да пересуды. А мне неприятно – ведь я в услужении у второго господина и тоже живу в саду. Вы же знаете, госпожа, что люди все преувеличивают, истолковывают по-своему, любую, даже самую маленькую оплошность, особенно когда дело касается второго господина и барышень. Потому я и говорю, что лучше соблюдать осторожность. Ведь вам, госпожа, хорошо известно, что второй господин все время вертится возле барышень. Добром это, пожалуй, не кончится, пересудов, во всяком случае, не избежать. Злых языков больше, чем людей. К кому они благоволят, того превозносят, как самого Бодхисаттву. А не понравится кто, хулят всячески, ни на что не смотрят. Если второго господина будут хвалить, все подумают, что он взялся за ум, а станут ругать – мы, служанки, окажемся виноватыми, а о втором господине худая слава пойдет. Вот и получится, что ваши старания напрасны. У вас, конечно, дел много, госпожа, но лучше сейчас принять меры. Грешно было бы не сказать вам об этом. Признаться, в последнее время я ни о чем другом не могла думать. Однако молчала. Боялась вас рассердить.

Слушая Сижэнь, госпожа Ван невольно вспомнила об истории с Цзиньчуань, помрачнела и погрузилась в раздумье. В душе ее все больше и больше росла симпатия к Сижэнь.

– Девочка моя, эти мысли давно приходили мне в голову, – произнесла она наконец, – но события последних дней отвлекли меня от них. Спасибо, что напомнила! Ты очень милая! Ладно, я что-нибудь придумаю. А тебе вот что скажу: я решила отдать Баоюя целиком на твое попечение. Прошу тебя, не спускай с него глаз и смотри, чтобы он сам себе не навредил. А уж я тебя не обижу!

– Если вы приказываете, госпожа, – скромно потупившись, произнесла Сижэнь, – я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие.

Когда Сижэнь вернулась во двор Наслаждения пурпуром, Баоюй только что проснулся. Он очень обрадовался «ароматной росе», которую прислала мать, и велел тотчас приготовить из нее напиток. Аромат и в самом деле был превосходный.

Все мысли Баоюя были заняты Дайюй, он решил за ней послать, но предварительно отправил Сижэнь за книгами к Баочай, чтобы не помешала его встрече с Дайюй.

Не успела Сижэнь уйти, как Баоюй позвал Цинвэнь и приказал:

– Сходи к барышне Дайюй, посмотри, что она делает. Если спросит обо мне, скажи, что я чувствую себя хорошо.

– Как же это я пойду безо всякого дела? – возразила Цинвэнь. – Для приличия надо хоть что-нибудь передать.

– Неужели ты не найдешь что сказать? – с досадой произнес Баоюй.

– Пошлите что-нибудь, – предложила Цинвэнь, – или прикажите у барышни что-нибудь попросить. Если же я просто так пойду, опять станут злословить и насмехаться!

Баоюй подумал немного, затем вытащил два старых платочка, с улыбкой протянул их Цинвэнь и сказал:

– Вот возьми! Скажешь, что от меня!

– Зачем барышне старые платки? – удивилась Цинвэнь. – Она непременно рассердится и скажет, что вы над ней издеваетесь!

– Не беспокойся, барышня все поймет, – снова улыбнулся Баоюй.

Цинвэнь ничего не оставалось, как взять платки и отправиться в павильон Реки Сяосян. Там у ворот Чуньсянь развешивала на перилах террасы выстиранные полотенца. Увидев Цинвэнь, она замахала руками:

– Барышня спит!..

Цинвэнь все же вошла. В комнате было темно, лампы не горели.

– Кто там? – вдруг раздался голос Дайюй.

– Это я, Цинвэнь.

– Зачем ты пришла?

– Второй господин велел отнести вам платочки.

Дайюй, несколько разочарованная, подумала: «Что это ему вдруг взбрело в голову?» И, обращаясь к Цинвэнь, спросила:

– Эти платочки ему прислали в подарок? Они, наверное, очень хорошие? Но мне не нужны. Пусть отдаст их кому-нибудь другому!

– В том-то и дело, что платочки старые, домашние, – возразила Цинвэнь.

Дайюй окончательно разочаровалась, но потом вдруг все поняла и сказала:

– Оставь, а сама можешь идти.

По дороге Цинвэнь размышляла, что бы это могло значить, но так и не догадалась.

А Дайюй тем временем думала:

«Баоюй знает, что я тоскую о нем, и это меня радует. Если бы не знал, не посылал бы платочков – ведь я могла посмеяться над ним! Но неизвестно, пройдет ли когда-нибудь моя тоска? И это меня печалит. Неужели он хотел сказать мне о своих чувствах! Боюсь думать об этом! Ведь я целыми днями терзаюсь сомнениями, не верю ему. Даже стыдно!»

Дайюй быстро поднялась с постели, зажгла лампу, растерла тушь, взяла кисть и на платочках написала такие стихи:

Наполняются очи слезами,Тщетно плачу я дни и ночи,

Кто причиной слез безутешных?В чем причина печали большой?

Молодой господин от душиДарит шелковые платочки, —

Как же мне состраданьем к немуНе проникнуться всей душой?

Жемчужинами и нефритомСбегают слезы непослушно,

Весь день не нахожу я места,И день, и ночь душа болит,

Глаза напрасно утираюЯ рукавами у подушки,

Нет, не унять мне эти слезы,И вот уж плачу я навзрыд…

О, на нить не нанизатьВсех жемчужин-слез.

С берегов Сянцзян исчезЖен прекрасных след.[259]

За окном везде бамбукВысоко возрос,

Сохранятся ли следыСлез моих иль нет?

Вдруг Дайюй обдало жаром. Она подошла к зеркалу, отдернула парчовую занавеску и увидела, что щеки ее порозовели, как цветок персика. Дайюй и не подозревала, что это начало смертельной болезни!

Она отошла от зеркала, снова легла в постель. Из головы не шла мысль о платочках.