Олег Творогов - Литература Древней Руси
Приведем лишь несколько примеров. Дракула призывает к себе со всей своей страны нищих и спрашивает их: «Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете, и ничим же нужни будете (и ни в чем не будете нуждаться)?» Получив утвердительный ответ, он приказывает запереть их в сарае и сжечь и объясняет свой поступок тем, что освободил свою землю от нищих, а их избавил от нужды и недугов. В другой раз, увидев крестьянина в рваной и ветхой одежде, он велел привести к себе его жену. Та оказалась молодой и здоровой женщиной. Установив, что в доме есть из чего прясть и ткать и только из-за лени своей она не «чинит» мужу своему «одежю светлу и лепу», Дракула приказывает отрубить ей руки, а тело водрузить на кол.
Однако в чем-то жестокость Дракулы и благотворна: он не терпит воровства и разбоя. И вот поэтому в его земле у колодца, в безлюдном месте может стоять «чаша велика и дивна злата», все пьют из нее, но никто не смеет ее украсть.
Как воспринимал древнерусский читатель «Повесть о Дракуле»?
Не похожая на историческое повествование — без дат, с малым числом исторических «деяний», состоящая по существу из эпизодов анекдотического характера, сочетавших в себе страшное и веселое, мудрость и шутовство, повесть эта была типичным для позднесредневековой литературы произведением, в котором отражался «жестокий уклад жизни»; и автор, и читатель как бы раздумывали над вопросом: не есть ли сочетание жестокости и справедливости — неизбежное свойство правителей в это сложное и страшное время?[96]
«Повесть о Басарге». Иной характер носила «Повесть о купце Дмитрии Басарге и сыне его Борзосмысле». Сюжет ее непритязателен и напоминает народную сказку о мудром простаке. Купец Басарга, плывший на своем корабле из Царьграда, попадает в бурю, «ветры велия» носят его по морю «тридесят дней». Так он оказывается в Антиохии, где правит жестокий царь Несмеян, который «томит и мучит» своих подданных, заставляя их принять «латинскую веру». Прибывающим в Антиохию купцам Несмеян загадывает три загадки, которые, однако, никто не может отгадать. Купцы попадают в темницу, где «терпят скорбь и нужду велику». Узнав, в какой стране он оказался, Басарга спешит ее покинуть, но «царевы стражи» не дают кораблю отплыть. Купец пытается откупиться от Несмеяна дарами, однако тот, выяснив, что Дмитрий Басарга исповедует православие, велит ему, как и другим, явиться через три дня и отгадать три загадки. Басарга в горе возвращается на корабль. Его семилетний сын, беззаботно игравший в момент возвращения отца, узнав о случившемся, успокаивает его и обещает сам отгадать загадки Несмеяна. Мальчик по имени Борзосмысл действительно отгадывает загадки, а царю отсекает мечом голову. Жители Антиохии избирают его царем. Борзосмысл восстанавливает в Антиохии православие, выпускает из темниц патриарха и томящихся там купцов.
Этот наикратчайший пересказ сюжета повести позволяет тем не менее судить о ее характере и месте в литературе XV в. Она свидетельствует о вторжении в литературу откровенного вымысла. Даже доверчивые читатели не могли бы воспринять повесть, несмотря на имеющийся в ней «точный» географический ориентир (упоминание города Антиохии), как историческое предание: слишком веяло сказкой от победы семилетнего Борзосмысла над грозным царем Несмеяном (которому мальчик даже отрубает голову на глазах у всего народа!) и от беспрепятственного восшествия отрока на царский престол. Фольклорные мотивы в повести подчеркнуто заявляют о себе: это и неоднократно используемое эпическое число три (тридцать дней буря носит корабль, триста и тридцать купцов томятся в темницах. Несмеян загадывает три загадки, дает Басарге сроку для раздумий три дня, Борзосмысл втроем отправляется к Несмеяну,[97] отгадывание загадок происходит в течение трех дней и т. д.), и «говорящие» имена (Несмеян, Борзосмысл), и, как уже сказано, типично сказочная фабула (мудрый простак), и сказочная же развязка — победа слабейшего над сильным, счастливая женитьба Борзосмысла на семилетней, но «красной и мудрой» дочери Несмеяна.
Известно, как резко разделялись литература и фольклор. Лишь в летопись проникали фольклорные предания, но это были исторические легенды, которые воспринимались как быль. Теперь же в высокую литературу входит несомненно сказочный сюжет. Это стало возможным лишь в обстановке Предвозрождения, когда начинает разрушаться жесткая система литературных жанров. Впрочем, повесть эта, несомненно, осложнена и типично книжными мотивами: вспомним хотя бы латинство Несмеяна или заимствованный из «Сербской Александрии» эпизод с тремя золотыми чашами, которые Борзосмысл берет у Несмеяна для себя, отца и раба со словами: «Царево даяние не ходит вспять», но в дальнейшем это «царево даяние» не играет никакой роли.[98]
Итак, литература XV в. представляет собой очень сложное явление. В это время необычайно расширяется мировоззренческий кругозор: создаются обширные летописные и хронографические своды, в сферу литературных интересов входят отголоски античного эпоса. В книжной традиции получают широкое распространение так называемые энциклопедические сборники, содержавшие разного рода справочные статьи: сведения исторического характера (хронологические выкладки, перечни императоров, деятелей церкви), географические и астрономические сведения.
Расширяется диапазон тем и мотивов: в литературу проникают элементы чистой занимательности (приключения и фантастика в «Сербской Александрии», зловещие, но занимательные анекдоты «Повести о Дракуле», удивительная история юного Борзосмысла); получает права литературного гражданства тема чувственной любви (в «Сербской Александрии» и особенно в сказаниях о Троянской войне).
Эмоциональная жизнь персонажей изображается по-разному: то этикетно велеречиво (как в житиях, в «Сказании о Мамаевом побоище», в «Сербской Александрии»), то с удивительно искренней непосредственностью (как в «Житии Михаила Клопского»). Психологизм, пусть даже «абстрактный психологизм», присущ почти всем без исключения повествовательным жанрам. Эмоционально-экспрессивный стиль, проявившийся первоначально в агиографии, начинает завоевывать все более широкие сферы, он решительно вторгается в XV в. и в историческое повествование.
Наконец, литература рассматриваемого периода соединяет в себе памятники разных литературных тенденций: «Повесть о Дракуле», «Повесть о Басарге», некоторые новгородские жития отражают стремление своих создателей отойти от канонов традиционных жанров как в структуре своих сюжетов, так и в речевых средствах.
Все эти тенденции, как можно было бы ожидать, подводили русскую литературу к новому этапу ее развития — к русскому Ренессансу.
ЛИТЕРАТУРА XVI В.
На рубеже XV-XVI вв. в русской литературе наступает решительный перелом. Те гуманистические тенденции, которые позволяли говорить об эпохе русского Предвозрождения XIV-XV вв., не получили дальнейшего развития. Начавшийся процесс освобождения литературы от регламентирующего влияния церкви и религиозных догм был насильственно прерван.
Этот перелом хорошо заметен при сопоставлении русской литературы XVI в. с литературами западных славян. Во многом сходные в предшествующем столетии, они теперь начинают существенно различаться. В Чехии и в Польше в XVI в. в переводах и латинских оригиналах распространяются сочинения античных авторов и западных гуманистов, появляется множество произведений чисто беллетристического характера: рыцарский роман, сатирическая и бытовая новелла; создается национальный театр.
На Руси же, напротив, из рукописного репертуара в XVI в. исчезают как раз те литературные памятники, в которых наиболее отчетливо проявлялись черты предвозрожденческой жанровой свободы — памятники, не имеющие какого-либо делового назначения. В списках XVI в. нам не известна ни «Сербская Александрия», ни басенный цикл, получивший на Руси именование «Стефанит и Ихнилат», ни «Повесть о Дракуле», ни «Повесть о Басарге», ни такие произведения более раннего периода, как «Повесть об Акире Премудром» или «Сказание об Индийском царстве».
Наблюдения над составом монастырских библиотек позволили установить, что среди книг, сочиненных, переведенных или переписанных в XVI в., значительно ниже, чем в предшествующем столетии, удельный вес памятников светского содержания. В основном библиотеки пополняются теперь либо богослужебными книгами, либо церковно-догматическими сочинениями, либо памятниками, предназначенными для соборного, то есть коллективного, чтения: житиями, поучениями отцов церкви и т. д.
Если бытовая повесть или занимательная легенда почти совершенно исчезают из круга чтения книжников XVI в., то широкое распространение получают жития, хроники, исторические повести. Огромное значение приобретает в XVI в. публицистика. В публицистических сочинениях Ивана Грозного, Андрея Курбского, Ивана Пересветова поднимаются важнейшие проблемы государственного управления, взаимоотношений государя и подданных, церкви и великокняжеской или царской власти. В сочинениях церковных иерархов (Иосифа Волоцкого, Нила Сорского, митрополита Даниила) ведется полемика с еретиками, обличаются общественные пороки, ведутся споры по вопросам церковного быта и т, д. Расцвет публицистики в XVI в. совершенно естествен — это было время сложных процессов государственного строительства, напряженной идеологической борьбы. К решению этих важнейших общественных задач и были привлечены основные литературные силы. В этом одна из причин, почему литература вновь становится по преимуществу деловой. Но другая и, пожалуй, основная причина происшедших изменений в развитии литературы состоит в том, что влиятельные церковники не только беспощадно расправились с еретиками, а заодно и со всякого рода проявлением свободомыслия, но и объявили решительную борьбу светскому началу в литературе — «неполезным повестям», «глумам и смехам», «писаниям внешним».[99] Церковь решительно требует, чтобы христиане не избегали «душеполезных повестей», «божественного писания». Эту идею регламентировать круг душеполезного чтения в наилучшей степени реализовал гигантский кодекс, созданный по инициативе новгородского архиепископа Макария (впоследствии митрополита), — «Великие минеи-четьи» — свод всех «святых книг», которые «обретаются» на Руси.
