Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1 - Коллектив авторов
А иноге два Василия бешаные бывали у меня прикованы, — странно и говорить про них.
А еще сказать ли, старец, повесть тебе? Блазновато кажется, да уже сказать — не пособить. В Тобольске была девица у меня, Анною звали, как вперед еще ехал. Маленька ис полону, ис кумык, привезена. Девство свое непорочно соблюла, в совершенстве возраста отпустил ея хозяин ко мне. Зело правильне и богоугодне жила. Позавиде диявол добродетели ея, наведе ей печаль о Елизаре, о первом хозяине ея. И стала плакать по нем, таже и правило презирать, и мне учинилась противна во всем, а дочь мне духовная. Многажды в правило и не молясь простоит, дремлет, прижав руки. Благохитрый же Бог, наказуя ея, попустил беса на нея: стоя леностию в правило, да и взбесится. Аз же, грешный, жалея по ней, крестом благословлю и водою покроплю, и бес отступит от нея. И тово было многажды. Таже в правило задремав и повалилася на лавку, и уснула, и не пробудилась три дни и три нощи: тогда-сегда дохнет. Аз же по временам кажу ея, чаю, умрет. В четвертый же день встала и, седши, плачет, есть дают — не ест и не говорит. Того ж дня в вечер, проговоря правило и распустя всех, во тме начал я правило поклонное, по обычаю моему. Она же, приступи ко мне, пад, поклонилась до земли. Аз же от нея отшел за стол, бояся искусу дьявольскова, и сел на лавке, молитвы говоря. Она ж, к столу приступи, говорит: «Послушай, государь, велено тебе сказать». Я и слушать стал. Она же, плачючи, говорит: «Егда-де я, батюшко, на лавку повалилась, приступили два ангела, и взяли меня, и вели зело тесным путем. На левой стране слышала плачь с рыданием и гласы умильны. Таж-де, привели меня во светлое место: жилища и полаты стоят, и едина полата всех болши и паче всех сияет красно. Ввели-де меня в нея, а в ней-де стоят столы, а на них послано бело. И блюда з брашнами стоят. По конец-де, стола древо многоветвенно повевает и гораздо красно, а в нем гласы птичьи умильны зело — не могу про них ныне сказать. Потом-де меня вывели из нея. Идучи спрашивают: „Знаешь ли, чья полата сия?“ И я-де отвещала: „Не знаю, пустите меня в нея“. И оне мне отвещали сопротив: „Отца твоего Аввакума полата сия. Слушай ево, так-де и ты будешь с ним. Крестися, слагая персты так, и кланяйся Богу, как тебе он наказывает. А не станешь слушать, так будешь в давешнем месте, где слышала плакание то. Скажи жо отцу своему. Мы не беси, мы ангели; смотри — у нас и папарты[443]“. И я-де, батюшко, смотрила: бело у ушей-тех[444] их». Потом, испрося прощения, исправилася благочинно по-прежнему жить. Таже ис Тобольска сослали меня в Дауры. Аз же у сына духовнаго оставил ея тут. А дьявол опять зделал по-своему: пошла за Елизара замуж и деток прижила. Егда услышала, что я еду назад, отпросясь у мужа, постриглась за месяц до меня. А егда замужем была, по временам бес мучил ея. Егда ж аз в Тоболеск приехал, пришла ко мне и робятишек двоих положила пред меня. Кающеся, плачет и рыдает. Аз же пред человеки кричю на нея. Потом к обедне за мною в церковь пришла, и во время переноса напал на нея бес: учала кричать кокушкою и собакою и козою блекотать. Аз же зжалихся, покиня «Херувимскую» петь, взяв крест от олтаря и на беса закричал: «Запрещаю ти именем Господним! Изыди из нея и к тому не вниди в нея!» Бес и покинул ея. Она же припаде ко мне за нюже вину. Аз же простил и крестом ея благословил, и бысть здрава душею и телом. Потом и на Русь я вывез ея, имя ей по иноцех Агафья. Страдала много веры ради, з детми моими на Москве, с Ываном и Прокопьем. За поруками их всех вместе Павел-митрополит волочил.
Ко мне же, отче, в дом принашивали матери деток своих маленьких, скорбию одержимы грыжною. И мои детки, егда скорбели во младенчестве грыжною ж болезнию, и я маслом помажу священным с молитвою презвитерскою чювства вся и, на руку масла положа, вытру скорбящему спину и шулнятка. И Божиею благодатию грыжная болезнь и минуется. И аще у коего младенца та же отрыгнет скорбь, и я так же сотворю, и Бог совершенно исцеляет по своему человеколюбию.
А егда еще я попом был, с первых времен, егда к подвигу стал касатися, тогда бес меня пуживал сице. Изнемогла у меня жена гораздо, и приехал к ней отец духовной; аз же из двора пошел во церковь по книгу с вечера глубоко нощи, по чему исповедывать больную. И егда пришел на паперть, столик маленький тут поставлен, поскакивает и дрожит бесовским действом. И я, не устрашася, помолясь пред образом, осенил ево рукою и, пришед, поставил ево на место. Так и перестал скакать. И егда я вошел в трапезу, тут иная бесовская игрушка. Мертвец на лавке стоял в трапезе, непогребеной; и бесовским действом верхняя доска роскрылась и саван стал шевелитца на мертвом, меня устрашая. Аз же, помолясь Богу, осенил мертваго рукою, и бысть по-прежнему паки. Егда же вошел в олтарь, ано ризы и стихари[445] шумят и летают с места на место: дьявол действует, меня устрашая. Аз же, помоляся и престол поцеловав, благословил ризы рукою и, приступив, их пощупал, а оне висят по-старому на месте. Аз же, взяв книгу, и вышел ис церкви с миром. Таково то бесовское ухищрение к человеком.
Еще скажу вам о жертве никониянской. Сидящу ми в темнице принесоша ми просвиру, вынятую со крестом Христовым. Аз же, облазняся, взял ея и хотел потребить наутро, чаял, чистая, православная над нею была служба, понеже поп старопоставленой служил над нею, а до тово он, поп, по новым служил книгам и паки стал служить по-старому не покаявся о своей блудне. Положа я просвиру в углу на месте и кадил в правило в вечер. Егда же возлег в нощь-ту и умолкоша уста моя от молитвы, прискочиша ко мне бесов полк, и един щербать, чермен взял меня за голову и говорит: «Сем-ко ты сюды, попал ты в мои руки», — и завернул мою голову. Аз же, томяся, еле-еле назнаменовал Исусову молитву, и отскочиша, и исчезоша беси. Аз же, стоня и охая, недоумеюся: за что меня бес мучил? Помоля Бога, опять повалился. Егда же забыхся, вижу на некоем месте церковь и образ Спасов, и крест по латыне написан, и латынники, иным образом приклякивая, молятся по-латынски. Мне же некто от предстоящих велел крест той поцеловати. Аз же егда поцеловах, нападоша на мя паки беси и зело мя утрудиша; аз же после их всталщился зело разслаблен и разломан, не могу и сидеть. Уразумел, яко просвиры ради от бесов обруган, выложил ея за окошко, и нощ ту и день препроводил в труде и немощьствуя, разсуждая, что сотворю над просвирою. Егда же прииде нощ другая, по правиле возлегшу ми, и, не спя, молитвы говорю. Вскочиша бесов полк в келью мою з домрами и з гутками, и один сел на месте, идеже просвира лежала, и начаша играти в гутки и в домры; а я у них слушаю лежа; меня уж не тронули и исчезоша. Аз, после их возстав, моля Бога со слезами, обещался жжечь просвиру-ту, и прииде на мя благодать Духа Святаго, яко искры во очию моею блещахуся огня невещественнаго, и сам я в той час оздравел — благодатию духовною сердце мое наполнилося радости. Затопя печь и жжегше просвиру, выкинул и пепел за окошко, рекох: «Вот, бес, твоя от твоих тебе в глаза бросаю!» И на ину пощ един бес в хижу мою вошед, походя и ничего не обрете, токмо чотки из рук моих вышиб и исчезе. Аз же, подняв чотки, паки начал молитвы говорити. И во ино время, среди дня, на полу в поддыменье лежа, опечалихся креста ради, что на просвире жжег, и от печали запел стих на глас третей: «И печаль мою пред Ним возвещу», а бес в то время на меня вскричал зело жестоко больно. Аз же ужасся и паки начах молитвы говорити. Таже во ину нощ забытием ума о кресте том паки опечалихся и уснух, и нападоша на мя беси, и паки умучиша мя, яко и прежде. Аз же разслаблен и изломан, насилу жив, с доски сваляся на пол, моля Бога и каяся о своем безумии, проклял отступника Никона с никонияны, и книги их еретическия, и жертву их, и всю службу их, и благодать Божия паки прииде на мя, и здрав бысть.
Виждь, человече, каково лепко бесовское действо християном! А егда бы съел просвиру-ту, так бы меня, чаю, и задавили беси. От малаго их никониянскаго священия таковая беда, а от большаго агнца причастяся, что получишь? Разве вечную муку. Лутче умереть не причастяся, нежели причастяся осуждену быти.
