Лукиан - Избранное
Убрав новинки, Птоломей уже не придавал им той цены, что раньше: верблюд, оставленный без ухода, околел, половинчатого же человека Птолемей подарил флейтисту Феспиду за его прекрасную игру во время попоек.
5. Вот я и боюсь, не похоже ли создаваемое мною на птолемеевского верблюда, так что люди, может быть, дивятся только уздечке да пурпурной накидке. Ибо то, что мое произведение слагается из двух частей философского диалога и комедии, которые сами по себе прекрасны, этого еще не достаточно для красоты целого. Ведь и две прекрасные вещи могут в соединении дать нечто чудовищное — взять хотя бы, чтобы не далеко ходить, гиппокентавров: вряд ли кто-нибудь назовет эти существа привлекательными; напротив, они в высшей степени дики, если верить живописцам, изображающим их пьяные бесчинства и убийства. И обратно: разве не может произойти из сложения двух превосходных вещей прекрасное целое? Например, наиприятнейшая двойственность смеси, составленной из вина и меда? Но заявляю: я отнюдь не имею притязаний, будто именно таковы мои произведения; напротив, я опасаюсь, как бы смешение не погубило красоты обеих составных частей.
6. Надо сознаться, что первоначально не очень были родственны и дружны между собою диалог и комедия: первый заполнял собою досуг домашнего уединения, а равно и прогулки с немногими друзьями; вторая, отдав себя на служение Дионису, подружилась с театром: играла, шутила, подсмеивалась, выступала размеренным шагом, иногда под звуки флейты, и вообще, обычно уносимая легкими анапестами, издевалась над приятелями диалога, величая их любителями высоких материй и гуляками заоблачными и тому подобными прозвищами. Комедия поставила своей единственной целью высмеивать их, изливая на них всю свою вакхическую свободу, выводя философов то шагающими по воздуху и ведущими беседы с облаками, то измеряющими блошиные прыжки, и тем намекала, конечно, на то, что они-де занимаются неземными тонкостями.19 Напротив, диалог создавал величавые беседы, философствуя о природе и добродетели. Таким образом, говоря языком музыкантов, диалог и комедия звучат как самый высокий и самый низкий тона, разделенные дважды полною гаммой. И все же я дерзнул сблизить и согласовать в едином ладе столь далекие друг другу роды искусства, хотя они были и не очень послушны, нелегко давались в руки и с трудом шли на такое соглашение.
7. Итак, я боюсь, не оказалось бы снова, что я поступил подобно твоему Прометею, примешав к мужскому женское, и не навлек бы я тем самым на себя обвинения. А еще больше другого боюсь: что могу показаться, быть может, Прометеем, ибо обманул моих слушателей и кости подсунул им, прикрытые туком,20 то есть преподнес комический смех, скрытый под философической важностью. Только одного — воровства, ибо Прометей, является божественным покровителем и воровства — только этого не подозревай в моих сочинениях. Да и кого бы я мог обокрасть? Разве только одно: может быть, я не заметил, что кто-то еще до меня тоже складывал таких чудовищ: морских коней и козлооленей. А, впрочем, что же делать? Надлежит остаться верным тому, что раз выбрал, ибо изменять начатому — дело не Прометея, а Эпиметея.
ПОХВАЛА РОДИНЕ
1. Старая это истина, что «нет ничего сладостнее отчизны».21 В самом деле, разве существует что-либо не только более приятное, но и более священное, более возвышенное, чем родина. Ведь всему, что люди считают священным и исполненным высокого смысла, научила их родина, ибо она дает им жизнь, вскармливает и воспитывает их. Пусть многих восхищает могущество и великолепие чужих городов, пышность строений, зато все любят отечество. Многие наслаждались — и даже слишком — созерцанием бесчисленных чудес в чужих краях, но никто не был настолько обольщен их обилием, чтобы забыть родину.
2. По-моему, каждый, кто гордится тем, что он гражданин богатого города, не знает истинного смысла любви к отчизне; ясно, что такой человек стал бы скорбеть душой, достанься ему в удел родина поскромнее.
Мне же приятнее чтить само слово «отчизна». Тот, кто станет сравнивать между собой разные города, пусть сопоставит их величину, красоту, изобилие в них товаров. Но когда нужно сделать среди городов выбор, никто, пожалуй, не отдаст предпочтения самому великолепному из них, пренебрегая отчизной; нет, он будет молить богов о том, чтобы родина сравнялась богатством с другими городами, но выберет только ее, какой бы она ни была.
3. Так же поступают добрые сыновья и справедливые отцы. Прекрасный и благородный юноша не предпочтет родному отцу чужого человека, а истинный отец не полюбит чужое дитя, пренебрегая родным. Полные любви к своим детям, отцы отводят им особое место среди всех прочих, и им кажется, что их сыновья самые красивые, самые сильные, самые безупречные. И мне думается, каждый, кто иначе судит о своем сыне, смотрит на него не отцовскими глазами.
4. Нет слова ближе и дороже, чем слово «отчизна», как нет для нас ничего дороже отца. Если юноша полон должного почтения к отцу (таково повеление закона и природы), разве он тем самым не почитает и родину? Ведь и отец его — частица родины, и отец отца, и все предки, пращуры и отчие боги, до чьих имен мы дойдем, поднимаясь от поколения к поколению.
5. Сами боги любят свою родину: как им и подобает, они наблюдают за людскими делами, считая всю землю и море своим владением; однако среди всех городов каждый из бессмертных больше всего почитает тот, в котором появился на свет.
Конечно, города, где родились боги, особенно священны, и благословенны острова, на которых празднуется рождение богов. Даже жертвы, которые человек приносит, приехав на родину бога, считаются угодными небожителям. И если имя отчизны дорого самим богам, то как же людям не дорожить родиной особенно сильно?
6. Ведь и Солнце каждый человек увидел впервые на родине. И хотя Солнце — общий бог всех людей, каждый считает его отчим, так как в первый раз поднял на него взор с родной земли; и говорить каждый начал в отчем краю, раньше всего научившись лепетать на родном языке, и там же познал богов.
Если же человеку в удел досталась родина, из которой ему приходится уехать в чужие края для приобретения больших познаний, то пусть будет он благодарен отчизне и за скромную науку: ведь он не знал бы даже слова «город», если бы на родине не постиг, что существуют города.
7. Я думаю, что все навыки, все знания люди накапливают для того, чтобы принести больше пользы родине; и богатства они умножают из честолюбивого стремления истратить их для блага отчизны. И по-моему, они правы: не следует быть неблагодарным, получив такие великие блага. Ведь если мы благодарны одному человеку, который сделал нам добро (так требует справедливость), то гораздо больше должны мы платить родине подобающей ей любовью.
В городах существуют постановления, карающие дурное обращение с родителями; родину же следует считать общей для всех матерью и приносить ей дары в знак признательности за то, что она вскормила и вспоила людей и дала им знание законов.
8. Никому еще не довелось увидеть человека, настолько забывшего родину, чтобы не думать о ней в чужой земле. Те, чьи дела на чужбине складываются неудачно, в один голос восклицают, что родина — самое великое из благ. И даже преуспевающие считают, что при всем их благоденствии им не хватает главного, ибо они живут не на родине, а в чужой стране. В жизни на чужбине есть даже доля бесчестья. И часто можно наблюдать, как те, кто, живя на чужой земле, прославился, приобрел большие богатства или снискал почет и всеобщее признание подлинным мужеством или обширными знаниями, всей душой стремится на родину, словно не находя в чужих краях свидетелей, достойных оценить их успех. И чем большей славы достиг человек в другой стране, тем сильнее он рвется в объятия родины.
9. Родина желанна для юношей. Но у стариков тяга на родину настолько же сильнее, насколько сами они мудрее молодых. Каждый старец стремится и желает окончить жизнь там же, где начал ее, и сложить свой прах во вскормившую его землю, и разделить отчую гробницу.
10. Лишь по коренным жителям ты сможешь судить, с каким благоговением относятся к родине подлинные ее уроженцы. Иноземцы же, словно незаконнорожденные, с легкостью переселяются, то ли не ведая слова «отечество», то ли не дорожа им, считая, что всюду они сыщут себе пропитание, они измеряют благополучие радостями желудка. Тем, кому отечество — мать, дорога сама земля, на которой они родились и возмужали, даже если земля эта не обширна, «камениста и скудна плодородною почвой».22 И даже если нелегко найти, за что хвалить землю, — все же не будет у них недостатка в похвалах родной стране. А услышав, как иноземцы похваляются широкими равнинами и лугами, изобилием всевозможных растений, они и тут не преминут воздать хвалу своей родине; пренебрегая землей, вскармливающей коней, они восславят землю, «питающую добрых юношей».23
