Корнелий Непот. - О знаменитых иноземных полководцах
Когда корабль достиг италийского города Фурий, Алкивиад, перебрав в уме все примеры необузданно своевольного и жестокого обращения народа со знатными лицами, счел за лучшее укрыться от надвигающейся беды и, ускользнув тайком из-под стражи, бежал сначала в Элиду, а затем — в Фивы[68]. Потом, когда он узнал, что его приговорили к смерти с конфискацией имущества, и что по обычаю народ обязал жрецов Эвмолпидов предать его проклятию, которое для вящего назидания было вырезано на столбе и выставлено на площади, — тогда он перебрался в Спарту. Оттуда повел он войну — не против отечества, но, как сам он не раз говаривал, — против своих врагов, которые одновременно были и врагами Спарты[69]; эти люди, утверждал он, понимали, что он может оказать государству большие услуги и вышвырнули его прочь, подчиняясь своей злобе, а не интересам общественной пользы. Итак, по совету Алкивиада, лакедемоняне заключили союз с персидским царем, а потом укрепили в Аттике Декелею и, поставив в ней постоянный гарнизон, держали Афины в осаде. Его же стараниями Иония вышла из Афинского Союза. После этого война продолжалась при явном преобладании Спарты[70].
5. Однако услуги Алкивиада вызвали у спартанцев не дружелюбие, но страх и недоверие. Когда они заметили, какой выдающийся ум выказывает этот решительный человек во всех делах, то убоялись, что когда-нибудь из любви к родине он предаст их самих, помирившись с соотечественниками. Поэтому они стали искать случай погубить его. Долго скрывать это намерение от Алкивиада не удалось — он обладал такой проницательностью, что обмануть его было невозможно, тем более что он держался настороже. Итак, он удалился к Тиссаферну, наместнику царя Дария, и завел с ним тесную дружбу[71]. Когда же увидел, что сила афинян, потерпевших поражение в Сицилии, тает, а сила лакедемонян, напротив, прибывает, то сначала стал сноситься через послов со стратегом Писандром, стоявшим с войском на Самосе, заведя переговоры о своем возвращении; этот человек был единомышленником Алкивиада, поскольку недолюбливал самоуправство народа и сочувствовал лучшим гражданам. Когда же Писандр не оправдал надежды, само войско, благодаря Фрасибулу, сыну Лика, первым призвало Алкивиада назад, и он стал стратегом на Самосе. Потом, по предложению Ферамена, народ проголосовал за восстановление его в правах и заочно назначил его командующим на равных правах с Фрасибулом и Фераменом[72]. Во время их командования все настолько переменилось, что лакедемоняне, уже торжествовавшие победу, устрашились и запросили мира. Потерпев поражения в пяти сухопутных и в трех морских сражениях, они потеряли 200 триер, захваченных противником и перешедших в его распоряжение. Вместе с товарищами Алкивиад отвоевал Ионию, Геллеспонт и многие греческие города, расположенные на побережье Фракии[73]; немало их взяли они силой — например, Византий, но не меньшее число склонили к союзу благоразумно милостивым обращением с пленными. Наконец, обремененные добычей, обогатив войско, одержав великие победы, они возвратились в Афины[74].
6. Когда весь город вышел им навстречу в Пирей, у всех было столь горячее желание видеть Алкивиада, что вся толпа устремилась к его триере, как будто прибыл он один, настолько народ был убежден, что и прежние несчастия и нынешние удачи выпали ему на долю из-за этого человека. Граждане, изгнавшие великого мужа, винили теперь себя и за потерю Сицилии, и за победы спартанцев. И они, по-видимому, имели на то основание. Ведь после того, как Алкивиад стал во главе войска, противник вынужден был уступить и на суше, и на море. И хотя Ферамен и Фрасибул, командовавшие теми же войсками, прибыли в Пирей вместе с ним, когда он сошел с корабля, весь народ повалил следом за ним одним, причем толпа задаривала его лавровыми венками и лентами, что прежде выпадало на долю лишь олимпийским победителям. Со слезами на глазах принимал он знаки горячей любви сограждан и вспоминал прежние обиды. Войдя же в город, произнес в Народном Собрании такую речь, что не нашлось ни одного черствого человека, который не оплакал бы его участь и не выразил бы возмущение против тех, чьи происки изгнали Алкивиада из отечества — как будто другой народ, а не этот, проливающий теперь слезы, осудил его за святотатство. Имущество его восстановили за счет казны; приказали, чтобы те самые жрецы Эвмолпиды, которые подвергли его отлучению, сняли свое проклятие, а столбы, на которых оно было высечено, сбросили в море.
7. Не слишком долгим оказалось это торжество Алкивиада. Хотя ему оказали всевозможные официальные почести и отдали в его единоличное распоряжение все государство с его внутренними и внешними делами[75], хотя просьба его дать ему двух помощников, Фрасибула и Адиманта, была уважена, но когда он, приведя флот к берегам Азии, повел дело при Киме не так успешно, как ожидали, снова пала на него немилость. Считали, что для него нет ничего невозможного, и поэтому малейшие неудачи ставили ему в вину, приписывая их небрежности или злому умыслу. Так и на этот раз его обвинили в том, что он не захотел взять Киму, будучи подкупленным персидским царем[76]. Вот почему я твердо уверен, что слишком высокое мнение о его таланте и доблести обернулось ему во зло. Боялись его не меньше, чем любили, подозревая, что возгордившись удачей и силой, он пожелает установить тиранию. Из-за этих подозрений он был заочно отрешен от должности, и на его место избрали другого[77]. Узнав об этом, Алкивиад не захотел возвратиться домой, переселился в Пактию[78] и воздвиг в тех краях три крепости — Орны, Бисанту и Неонтих. Собрав небольшую армию, первым из греков вторгся он внутрь Фракии, полагая, что приличнее обогащаться за счет варваров, чем соплеменников. В результате этого он увеличил как богатство свое, так и славу, и завоевал большую дружбу некоторых фракийских князей.
8. Но не мог отрешиться он от любви к родине. И вот, когда афинский стратег Филокл встал со своим флотом у реки Эгос, а неподалеку расположился спартанский военачальник Лисандр, изо всех сил старавшийся затянуть войну, поскольку спартанцев щедро снабжал деньгами персидский царь, а у афинян казна истощилась, и ничего у них не осталось, кроме оружия и кораблей, тогда Алкивиад явился к афинскому войску и там повел перед солдатами такую речь: он ручается, что если они захотят, то он принудит Лисандра или вступить в сражение, или просить мира; лакедемоняне не хотят биться на море, потому что сила их заключается в сухопутной армии, а не в кораблях, он же, Алкивиад, легко может уговорить фракийского князя Севта прогнать Лисандра с берега, после чего тому придется либо сразиться на море, либо кончить войну. Хотя Филокл признавал, что Алкивиад говорит дельные вещи, но принять его предложение отказался, понимая, что в случае возвращения Алкивиада к войску сам он потеряет здесь всякое значение, и что если им выпадет успех, то он окажется к нему непричастным, а если случится какая-нибудь неприятность, то отвечать за ошибку будет он один. Перед уходом Алкивиад сказал ему: «Если ты против того, чтобы родина одержала победу, прошу тебя об одном — перенеси морской лагерь поближе к противнику; а не то смотри, как бы из-за беспечности ваших солдат Лисандр не нашел случая покончить с вашим войском врасплох». И предчувствие не обмануло его. Выведав от лазутчиков, что афинские моряки сошли на берег за добычей, оставив корабли почти пустыми, Лисандр не упустил возможности нанести удар и тем самым кончил всю войну[79].
9. После поражения афинян Алкивиад решил, что оставаться на старом месте ему небезопасно и удалился вглубь Фракии, к северу от Пропонтиды[80], надеясь, что легко может укрыть там свое добро. Напрасно! Приметив, что он явился с большими деньгами, фракийцы устроили ему западню. То, что он привез с собой, им отнять удалось, но самого его захватить не смогли. А он, понимая, что в Греции при господстве лакедемонян для него убежища нет, перебрался в Азию к Фарнабазу[81] и так очаровал сатрапа своей обходительностью, что сделался его лучшим другом. Тот отдал ему крепость Гриний во Фригии, с которой он получал 50 талантов дохода. Но Алкивиад не был доволен своей участью и не мог снести того, что побежденные Афины покорялись лакедемонянам. Все помыслы его были направлены на освобождение отечества. Понимая, однако, что без помощи персидского царя ничего не получится, он решил стать его другом и привлечь его на свою сторону, не сомневаясь, что легко достигнет этой цели, если получит разрешение на свидание. Ведь Алкивиад знал, что царский брат Кир при поддержке спартанцев тайно готовит мятеж, и предвидел, что открыв это дело царю, войдет к нему в большую милость[82].
10. Пока он обдумывал этот план и убеждал Фарнабаза, чтобы тот направил его к царю, в это самое время Критий и другие афинские тираны послали к Лисандру в Азию верных людей с уведомлением, что все порядки, которые он установил в Афинах, окажутся недолговечными, если он не уничтожит Алкивиада, так что дорожа прочностью своего дела, он должен схватить этого человека. Обеспокоенный таким предупреждением, лаконец решил предъявить Фарнабазу решительное требование. И вот он грозит разорвать все соглашения, которые были у спартанцев с царем, если сатрап не выдаст ему Алкивиада живым или мертвым. Тот не выдержал натиска и предпочел попрать милосердие, чем допустить умаление царского могущества. Итак, он послал Сузамитру и Багея[83] умертвить Алкивиада, который был тогда во Фригии и готовился отправиться к царю. Посланцы тайно перепоручили это убийство жителям того местечка, где он находился. Те не посмели напасть на него с оружием в руках, но, обложив ночью хворостом домишко, в котором он спал, разожгли пожар, дабы огнем уничтожить того, кого не надеялись одолеть силой. Алкивиад проснулся от треска пламени, а поскольку меч у него похитили заранее, выхватил из-за пояса у друга кинжал; так случилось, что рядом с ним был один гостеприимец его из Аркадии, который не покидал его ни при каких обстоятельствах. Приказав ему следовать за собой, Алкивиад сгреб всю бывшую под рукой одежду и, набросив ее на огонь, прорвался через его жар. Увидев, что он выскочил из пожара, варвары забросали его издали копьями и убили, а голову его отправили Фарнабазу. Женщина же, которая сожительствовала с ним, облекла его в свое женское платье и сожгла мертвого на пожарище того дома, в котором собирались спалить его заживо. Так в возрасте около 40 лет Алкивиад встретил свой конец[84].
