Авл Геллий - Аттические ночи. Книги I - X

Потому я решил, что следует привести также то, что Марк Варрон думал об этом слове, словами самого Варрона из шестой книги „О латинском языке“, посвященной Цицерону. „Вместо extremum (в конце концов, наконец), — говорит он, — повсеместно стали говорить novissimum, чего на моей памяти избегали как Элий, так и другие старые авторы, поскольку слово было слишком необычным; что до его происхождения, то как от vetus (старый, древний) — vetustius (старше, древнее) и veterrimus (старейший, древнейший), так и от novus (новый, ранний) произведены novius (новее, раньше) и novissimus (новейший, самый ранний)“. [1858]

Избранный фрагмент из книги Платона под названием „Горгий“ о поношениях со стороны ложной философии, с которыми нападают на философов незнающие благ подлинной философии

(1) Платон, человек, ревностно приверженный истине и всегда готовый всем ее открыть, то, что, бесспорно, можно утверждать о тех праздных и невежественных [лицах], под прикрытием имени философии проводящих время в бесполезном досуге и в шепоте и уединении, [1859] высказал, пусть от имени персонажа не авторитетного и не достойного, однако искренне и чистосердечно. (2) Ведь хотя Калликл, [1860] устами которого он это произносит, и возводит на философов позорные и бесчестные [обвинения], не зная истинной философии, все же следует принять сказанное с тем, чтобы мы понимали, что нам исподволь напоминается, дабы мы сами не заслужили такого рода упреки и не подменяли уважение и приверженность философии бездельной и суетной праздностью.

(3) Я выписал из сочинения под названием „Горгий“ слова самого Платона на эту тему, не решившись их перевести, поскольку латинская речь [вообще], а тем более моя, совершенно не могут приблизиться к их своеобразию: (4) „Да, разумеется, есть своя прелесть и в философии, если <заниматься ею умеренно и в молодом возрасте, но стоит задержаться на ней дольше, чем следует, и она погибель для человека! (5) Если даже ты очень даровит, но посвящаешь философии более зрелые свои годы, ты неизбежно останешься без того опыта, какой нужен, чтобы стать человеком уважаемым. (6) Ты останешься несведущ в законах своего города, в том, как вести с людьми деловые беседы — частные ли, или государственного значения, безразлично, — в радостях и желаниях, одним словом, совершенно несведущ в человеческих нравах. (7) И к чему бы ты тогда не приступил, чем бы ни занялся — своим ли делом, или государственным, ты будешь смешон, так же, вероятно, как будет смешон государственный муж, если вмешается в наши философские рассуждения и беседы>“. [1861] [8, 9]

(10) Немного далее он добавляет следующее: „<Самое правильное, по-моему, не чуждаться ни того ни другого. Знакомство с философией прекрасно в той мере, в какой с ней знакомятся ради образования, и нет ничего постыдного, если философией занимается юноша. (11) Но если он продолжает свои занятия и возмужав, это уже смешно, Сократ, и, глядя на таких философов, я испытываю то же чувство, что при виде взрослых людей, которые по-детски лепечут и резвятся. (12) Когда я смотрю на ребенка, которому еще к лицу и лепетать и развиться, мне бывает приятно, я нахожу это прелестным и подобающим детскому возрасту свободного человека, (13) когда же слышу маленького мальчика, говорящего вполне внятно и отчетливо, по-моему, это отвратительно — мне это режет слух и кажется чем-то рабским. (14) Но когда слышишь, как лепечет взрослый, и видишь, как он по-детски резвится, это кажется смехотворным, недостойным мужчины и заслуживающим кнута. (15) Совершенно также я отношусь и к приверженцам философии. (16) Видя увлечение ею у безусого юноши, я очень доволен, мне это представляется уместным, я считаю это признаком благородного образа мыслей; того же, кто совсем чужд философии, считаю человеком низменным, который сам никогда не найдет себя пригодным ни на что прекрасное и благородное. (17) Но когда я вижу человека в летах, который все еще углублен в философию и не думает с ней расставаться, тут уже, Сократ, по моему мнению требуется кнут! (18) Как бы ни был, повторяю я, даровит такой человек, он наверняка теряет мужественность, держась вдали от середины города, его площадей и собраний, „где прославляются мужи“, по слову поэта; [1862] он прозябает до конца жизни в неизвестности, шепчась по углам с тремя или четырьмя мальчишками, и никогда не слетит с его губ свободное, громкое и дерзновенное слово>“. [1863] [19–23]

(24) Так Платон рассуждал — от лица человека, как я сказал, недостойного, — тем не менее с верностью смысла и общего понимания и с некоторой нескрываемой правдивостью, разумеется, не о той философии, которая является наукой всех добродетелей, которая возвышается как среди общественных, так и среди частных занятий, и которая, если ничто не препятствует, постоянно, и доблестно, и умело руководит городами и государством, но о том бесполезном и ребяческом упражнении в хитросплетениях, не способствующем ни защите, ни устроению жизни, в котором, пребывая в зловредной праздности, дряхлеют те, которых философами как раз и считает простой народ, и считал тот, от лица которого это сказано.

Отрывок из речи Марка Катона об образе жизни и нравах древних женщин; и здесь же о том, что у мужа было право убить жену, застигнутую во время прелюбодеяния

(1) Писавшие о быте и образе жизни римского народа говорят, что женщины в Риме и в Лации проводили жизнь в трезвости, то есть совершенно воздерживались от вина, называемого на древнем языке temetum, и было учреждено, чтобы они целовали родственников для уличения, чтобы, если выпила, выдал запах. [1864] (2) Обыкновенно же они, как передают, пили вино из виноградных выжимок (lorea), вино из изюма (passum), мед (murrina) и [другие] такого рода сладкие на вкус напитки. Это неоднократно описано в тех книгах, о которых я упомянул. (3) Но Марк Катон сообщает, что женщины не только осуждались, но и наказывались судьей, если [пили] вино, не меньше, чем если бы допустили постыдный поступок и прелюбодеяние.

(4) Я приписал слова Марка Катона из речи под названием „О приданом“, [1865] где сказано также о том, что мужья имели право убивать жен, застигнутых в прелюбодеянии: „Муж, — говорит он, — когда совершил развод, судья жене вместо цензора, имеет фактически полную власть [над ней]; если женщина совершает что-либо непристойное и позорное; наказывает (multatur), если выпила вина; если совершила что-либо недостойное с другим мужчиной, осуждает (condemnatur)“. [1866] (5) А о праве убивать [жену] написано так: „Если застанешь свою жену в прелюбодеянии, можешь без суда безнаказанно убить ее. [1867] Она же тебя, прелюбодействуешь ли ты или позволяешь себя обольщать (adulterarere), [1868] пальцем пусть не смеет тронуть, и не имеет права“. [1869]

О том, что изъясняющиеся более изысканно, говорили diepristini (накануне), diecrastini (завтра), а также diequarti (на четвертый день) и diequinti (на пятый день), а не так, как сегодня это повсеместно произносится [1870]

(1) Слышу я, что сегодня образованные [люди] произносят die quarto и die quinto также, как греки говорят ει̉ς τετάρτην καὶ ει̉ς πέμπτην, и того, кто говорит иначе, презирают как невежду и неученого [человека]. Но в эпоху Марка Туллия и раньше говорили, я полагаю, не так: ведь diequinte и diequinti произносилось как наречие, слитно, и второй слог в нем становился кратким. [1871] (2) Даже божественный Август, будучи весьма сведущ в латинском языке и следуя за своим отцом в изяществе речи, [1872] в письмах неоднократно использовал именно такое, а не иное обозначение дней. [1873] (3) Но для демонстрации постоянной привычки древних достаточно будет привести ежегодные слова претора, которыми он, по установлению предков, обыкновенно объявляет празднества под названием Компиталии: [1874] „На девятый день (dienoni) будут у римского народа, у квиритов Компиталии; когда они будут объявлены, будет неприсутственный день (nefas)“. [1875] Претор говорит dienoni вместо die nono.

(4) И не только претор, но и все в старину говорили по большей части так. (5) Вот, пришел на ум стих Помпония [1876] из ателланы под названием „Мевия“:

Dies hie sextus, cum nihil egi; [1877] diequarti emoriar fame.(Вот день шестой, как ничего не делал: а на четвертый(diequarte) я умру от голода). [1878]

(6) Вспомнилось также и следующее из второй книги „Истории“ Целия: „Если ты пожелаешь дать мне конницу и сам последуешь за мной с другим войском, то я позабочусь, чтобы на пятый день (diequinti) в Риме на Капитолии тебе приготовили обед“. [1879] (7) А и рассказ, и это слово Целий взял из <четвертой [книги]> [1880] „Начал“ Марка Катона, где написано так: „Поэтому начальник конницы убеждал предводителя карфагенян: „Пошли со мной на Рим конницу; на пятый день тебе будет приготовлен обед на Капитолии““. [1881]

(8) Я читал последний слог этого слова написанным как через „е“, так и через „i“, ведь у древних, доподлинно, было обыкновение использовать эти буквы, по большей части, безразлично, как, например, по-разному произносили: praefiscine и praefiscini (не сглазить бы), proclivi и proclive (под гору) и также многие другие [слова] такого рода; таким же образом diepristini, что означало die pristino (вчера, в прошлый день), то есть в предшествующий [день], что обычно произносят [как] pridie, перевернув порядок сочетания [слов], как будто [говорится] pristino die. Подобным образом также произносилось diecrastini (завтра), то есть crastino die (в завтрашний день). (9) И священнослужители римского народа, назначая [что-либо] на послезавтра, говорят: „die perendini“. (10) Но как многие [говорят] „die pristini“, так Марк Катон в речи „Против Фурия“ сказал „die proximi“, [1882] а Гней Маций, [1883] человек весьма ученый, в „Мимиябмах“ употребил <die> [1884] quarto вместо того, что мы называем nudius quartus (третьего дня, то есть позавчера) в следующих стихах: [1885]