Лариса Печатнова - История Спарты (период архаики и классики)
С какой легкостью спартанцы, прошедшие школу криптий, убивали людей по первому же подозрению, видно, например, из рассказа Ксенофонта о спартанском офицере периода Пелопоннесской войны Этеонике. Он, разыскивая заговорщиков из числа собственных наемников и приняв за такового первого же встреченного им хиосца, не задумываясь, приказал его убить (Hell. II, 1, 3).
4. ВЫДЕЛЕНИЕ ПРИВИЛЕГИРОВАННЫХ ГРУПП СРЕДИ ИЛОТОВ
Античная традиция утверждает, что илотская угроза была основным фактором спартанской истории. Представители современной историографии, среди которых находятся такие общепризнанные специалисты по Спарте, как Д. Лотце, П. Олива или П. Кэртлидж, разделяют в целом идущий еще от античности взгляд на илотов и спартанцев как на две резко враждебные друг другу социальные группы. Но в то же время они не отвергают и те немногочисленные данные, прямые или косвенные, которые являют собой примеры сотрудничества и взаимопомощи между этими двумя основными категориями спартанского населения.
Д. Лотце в своей монографии "Между свободными и рабами" уже коснулся этого сюжета и рассмотрел известные случаи сотрудничества илотов и спартиатов. Главным образом, это факты, относящиеся к военной истории Спарты. У историков, начиная с Геродота, мы действительно встречаем ряд упоминаний, правда, весьма немногочисленных и подчас противоречивых, об участии илотов в военных кампаниях Спарты за рубежом. Геродот рассказывает об одном илоте, который сопровождал своего больного господина к Фермопилам (VII, 229). Этот случай иногда толкуют как образец лояльности илотов по отношению к своим господам. Но стоит прислушаться и к более осторожным оценкам. Так, по мнению М. Клаусса, "этот пример имеет чуть ли не символическое значение и является слишком прекрасным для того, чтобы быть еще и аутентичным"[012_77]. Д. Лотце, хотя и ссылается на подобные случаи, однако интерпретирует их с известной осторожностью. Приводя в качестве хрестоматийного примера участие илотов в Платейской битве (Her. IX, 28, 2 - 35 тыс. легковооруженных), Д. Лотце добавляет, что не совсем ясно, какую роль в этом сражении играли илоты. Общий его вывод неутешителен. По словам Д. Лотце, малочисленность и фрагментарность источников не дает нам возможности однозначно ответить на вопрос, какой тип отношений господствовал между илотами и спартиатами. "Как мало мы в действительности знаем об отношениях между спартанцами и илотами! - восклицает он. - Вероятно, они были не столь уж напряженными, как нам хотелось бы их себе представить"[012_78].
В том же духе высказывается и П. Олива. По его словам, "отношения между спартанцами и илотами не всегда были столь уж плохими... и нет недостатка в рассказах о дружеских отношениях между рабами и их хозяевами". Как подметил П. Олива, все известные в истории факты приязненных отношений между спартанцами и илотами обычно носят частный характер и не могут поколебать нашу уверенность в наличии "фундаментального конфликта между этими двумя группами, располагающимися на двух противоположных полюсах спартанского общества"[012_79].
П. Кэртлидж, как и Д. Лотце, полагает, что точный характер отношений между спартанцами и илотами из-за недостатка источников выяснить довольно тяжело. По его мнению, эти отношения носили диалектический характер и могли меняться в зависимости от времени и обстоятельств. Однако вслед за М. Финли П. Кэртлидж рассматривает илотов как социальную группу, имеющую более высокий статус, чем классические рабы. Именно в силу своей привилегированности илоты, по мнению П. Кэртлиджа, "имели смелость требовать себе и большие права, и большие свободы", чем обыкновенные рабы-варвары в прочих греческих полисах[012_80].
В целом для современной западной историографии характерна тенденция дифференцировать всю массу илотов. Этот процесс идет как бы по двум линиям, национальной и социальной, т. е. илоты делятся, с одной стороны, на мессенских и лаконских, с другой стороны, из всей илотской массы выделяется так называемая элита. Античные источники вполне отчетливо фиксируют случаи социальной дифференциации илотов. Этот процесс, по мнению некоторых ученых, начался во 2-й половине V в. и связан был непосредственно с тем кризисом, в котором оказалась Спарта в ходе Пелопоннесской войны. И. А. Шишова отмечает, что хотя политика в отношении илотов в целом сохраняла свой жесткий стиль, однако постепенно она становилась, в силу крайней необходимости, все более гибкой[012_81]. Однако мы не осмелились бы вслед за Г. Коуквеллом заявить, что подход спартиатов к своим рабам в этот период изменился настолько, что можно говорить о наступлении новой эры сотрудничества и согласия между ними[012_82].
Правда, новый тип отношений коснулся только илотской элиты, из среды которой и набирались новые контингенты спартанских солдат. Они получили наименование "новых граждан" - неодамодов. Ж. Дюка, оценивая эту новую для Спарты практику - пополнять собственную армию за счет илотов, - считает ее экстраординарной и очень опасной для спартанского гражданского коллектива мерой. Комментируя колебания спартанцев в 369 г. по поводу очередного набора илотов в спартанскую армию, Ж. Дюка замечает, что "этот эпизод обнаруживает всю двойственность социальных отношений: спартиаты боятся илотов, но вооружают их, когда этого требует ситуация; илоты ненавидят спартиатов, но завербовываются в их армию, чтобы защищать Спарту"[012_83].
Мы согласны с мнением большинства исследователей, которые связывают появление элитарной группы в среде илотов с Пелопоннесской войной. По их мнению, первыми представителями этой "гоплитской элиты" стали 700 илотов, взятых Брасидом в 424 г. во Фракию (Thuc. IV, 80, 5). Сам факт использования илотов в качестве основной военной силы в армии Брасида - бесспорное свидетельство значительных перемен в умонастроениях спартиатов. Они были вынуждены осознать наконец, что без илотов, этого неиссякаемого ресурса для пополнения спартанской армии, им уже не обойтись. Важно отметить, что военная служба илотов в качестве гоплитов была добровольной повинностью и воспринималась, конечно, как шаг вверх по социальной лестнице[012_84].
Таким образом, выделение привилегированной группы из общей массы илотов первоначально было связано исключительно с военными нуждами. Рассуждая о механизме такого выделения, Ж. Дюка несколько упрощает ситуацию, полагая, что единственным критерием тут был имущественный ценз. По его мнению, движение наверх для бывших илотов никогда не доходило до наделения их гражданскими правами. Отсюда и двойственность отношений так называемых новых граждан со своими бывшими господами: от сотрудничества и взаимопомощи до скрытой, а иногда и открытой оппозиции[012_85].
П. Кэртлидж в своей монографии "Агесилай и кризис Спарты" и П. Талберт в вышеупомянутой статье пытаются гипотетически обнаружить источник пополнения илотской элиты. По их мнению, существовала целая группа семей илотов, которые на протяжении многих поколений были связаны с отдельными спартанскими семьями самыми тесными узами[012_86]. Именно из их среды кооптировались надзиратели, управляющие имениями и прочие организаторы хозяйственной деятельности. В качестве низшего управленческого звена эти илоты получали благоприятную возможность увеличивать свои доходы и вести довольно независимый и вполне обеспеченный образ жизни[012_87].
Очень сильным аргументом для сторонников теории о социальном мире между илотами и спартиатами служит античная традиция об экономическом процветании илотов. Плутарх сообщает, что в 222 г. 6 тысяч илотов за выкуп в 5 аттических мин получили свободу. Инициатива в этом деле принадлежала царю Клеомену (Cleom. 23, 1). Возможно, он решился на этот шаг по соображениям не только финансового, но и военного характера. Не исключено, что Клеомен собирался пополнить освобожденными илотами свою армию, которой предстояло сражаться с Антигоном.
Это - очень важное свидетельство. Оно, конечно, проливает свет на экономическое положение эллинистической Спарты и на ту парадоксальную ситуацию, которая сложилась здесь в дореформенный период, когда часть илотов, возможно, уже была богаче собственных господ. Но очень опасно по этому одному, к тому же довольно позднему свидетельству, делать какие-либо выводы об экономическом процветании илотов в более ранний период, как это делает, например, Л. Пайпер. В своей статье "Спартанские илоты в эллинистическое время" (1986) она пытается доказать (на наш взгляд, без должных на то оснований), что илоты имели возможность покупать себе свободу, начиная, по крайней мере, с IV в.[012_88] Вряд ли это так. И дело заключается не только в экономической базе самих илотов и их финансовых возможностях.
Разумеется, и в период классики, а не только позднего эллинизма, илотская элита вполне могла быть зажиточной и иметь достаточно средств для выкупа на свободу. Вопрос заключается в другом: пока Спартанское государство было достаточно сильным, оно, несомненно, сохраняло монополию на владение илотами. Вне зависимости от вопроса о реальной принадлежности илота, одно на всем протяжении спартанской истории оставалось бесспорным: только государство решало, где илоты должны жить и работать, когда и на каких условиях их освобождать, и конкретный спартиат не имел законной власти изменять эти решения. Поэтому думается, что пока государство не нуждалось катастрофически в деньгах, механизм освобождения илотов мало был связан с денежными мотивами. Наше единственное свидетельство о самовыкупе большой партии илотов относится уже к сравнительно позднему времени - 2-й половине III в. (Plut. Cleom. 23, 1).
