Тит Кар - О природе вещей

Лукреций заставляет человека свободно путешествовать по мировым пространствам, как это было дано только божествам у Гомера, пробегая их вместе с солнечным лучом или яркой молнией, внушая тем самым читателю, что не только природа ежедневно окружает человека, но и человек — свой брат в необъятных просторах вселенной; этот поэт умеет летать и увлекать в полет воображение того, кто, может быть, впервые поднял взор к небу, оторвав его от строки: «Что может быть изумительнее созерцания чистого неба — а часто ли вы удостаиваете его взглядом, любезный читатель?»

Философы убеждали человечество изучать природу, чтобы предвидеть то зло и добро, какое она посылает, подражать природе в практической деятельности ради достижения наивысшего успеха, Лукреций учил человека доверять природе и доверяться ей. Когда он приглашает читателя покинуть раззолоченные чертоги и узорчатые ковры, чтобы найти себе приют на мягкой траве, под ветвями высокого дерева, среди цветов, на берегу ручейка, под струями легкого ветерка, при ясной погоде — это уже не просто призыв довольствоваться малым, как это делал Диоген, который жил в лохмотьях и в пресловутой бочке, — здесь человеку предлагается из возможных удовольствий выбирать те, которые может предоставить ему природа, ибо они всего приятнее. Пока человек довольствуется природными дарами, ему не приходится силой оружия и ценой кровопролития добывать себе благополучную и счастливую жизнь. Природа породила человечество, выкормила его в пору младенчества, научила труду и искусствам, любви и семейной жизни, воспитанию детей — но зачем она породила также племя диких зверей, зачем насылает грозные стихийные бедствия? Нет, не для нас, разумеется, создан этот мир, уносятся мирные пейзажи, и человек остается один, голый и сирый, как потерпевший кораблекрушение пловец, выброшенный бурей на чужой неприветливый берег. Зачем же я родился и почему я должен умереть? То сцепление атомов, которое образовало мое тело и мою душу, — куда разлетится оно? А может быть, мои атомы когда-нибудь еще раз соберутся в том же порядке — ведь это вполне вероятно, — буду ли это я, или это будет кто-то другой? Если бы возможно было этим атомам сохранить память о прожитой мною жизни, это был бы я, но у расторгнутой и исторгнутой из этой жизни души нет памяти, как нет ее у зеркала. Кто же ты, моя природа, — мать или мачеха человеку? Зачем, подобно обезумевшей Медее, ты убиваешь собственных детей? Лукреций первый поставил природе эти вопросы. Поставил и оставил без ответа, хотя все рассуждения Эпикура о том, что смерть не имеет к нам отношения, были им добросовестно повторены. К нам смерть не имеет отношения, но к природе как относится смерть человека и любого другого ее создания? — этого вопроса не задавал Эпикур, да и никто другой из учителей Лукреция — ведь никто из них не возлагал столько надежд на природу, впервые возвеличенную римским поэтом от философской категории до мечты о материнском заботливом и ласковом лоне. И, пытаясь ответить на этот непредвиденный вопрос, Лукреций рисует еще один образ природы, уже не матери, а художницы. Природа не убивает нас, как и не рождает. Она больше рождения и смерти. Природа — творческая сила, она созидает, как художник, который воплощением замысла занят больше, чем хрупкостью творения. Когда в мастерской скульптора кончается свободный материал, а вдохновение требует воплощения в новом образе, мастер делает новое творение из старого, освобождая от формы использованный однажды материал. Материя бесконечно велика, но эту бесконечность нельзя представлять бездонным сосудом Данаид — не бесконечен рост, не бесконечны рождения. Жизнь не дается в собственность, она предоставляется в пользование, но пока бессмертна смерть, бессмертна и жизнь. Человек не есть нелепая случайность, но он — временное создание. Заключительные картины поэмы — знаменитая чума в Афинах времен Пелопоннесской войны, страдания умирающих, вопли осиротевших, погребальные костры. Итога нет, как нет его и у поэм Гомера. Как ученик Эпикура, Лукреций мог бы сказать: у природы нет загадок, какие не в силах был бы решить человеческий ум, — но, поэт природы и глубокий ее философ, он признается: я вижу, как, из чего и почему происходит то, что зовется жизнью природы, но я не знаю, зачем это происходит; я могу не ставить этого вопроса, и тогда я буду всеведущ, как Дельфийский бог, но я человек и не могу чувствовать себя спокойным и уверенным в этом мире, пока я не знаю, зачем я родился, зачем я нужен этому миру и почему мне так неистребимо хочется жить.

Свежим, смелым поэтическим властителем мира назвал Лукреция К. Маркс. Изображенная в поэме Лукреция картина природы вобрала в себя все наиболее плодотворные идеи античной натурфилософии, но поэт сумел пройти много дальше своих учителей, избрав для себя путь жизненной правды и высокой человеческой ответственности за выводы и предписания философской теории, — вот почему наш современник найдет в этой поэме и созвучные нашему веку проблемы, и поучительные уроки.

Т. Васильева

Тит Лукреций Кар

О природе вещей

Книга первая

Рода Энеева мать,1 людей и бессмертных услада,

О благая Венера! Под небом скользящих созвездий

Жизнью ты наполняешь и всё судоносное море,

И плодородные земли; тобою все сущие твари

Жить начинают и свет, родившися, солнечный видят.

Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем

Тучи уходят с небес, земля-искусница2 пышный

Стелет цветочный ковёр, улыбаются волны морские,

И небосвода лазурь сияет разлившимся светом.

10 Ибо весеннего дня лишь только откроется облик,

И, встрепенувшись от пут, Фавоний3 живительный дунет,

Первыми весть о тебе и твоём появлении, богиня,

Птицы небес подают, пронзённые в сердце тобою.

Следом и скот, одичав, по пастбищам носится тучным

И через реки плывёт, обаяньем твоим упоённый,

Страстно стремясь за тобой, куда ты его увлекаешь,

И, наконец, по морям, по горам и по бурным потокам,

По густолиственным птиц обиталищам, долам зелёным,

Всюду внедряя любовь упоительно-сладкую в сердце,

20 Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье.

Ибо одна ты в руках своих держишь кормило природы,

И ничего без тебя на божественный свет не родится,

Радости нет без тебя никакой и прелести в мире.

Будь же пособницей мне при создании этой поэмы,

Что о природе вещей4 я теперь написать собираюсь

Меммия милому сыну,5 которого ты пожелала

Всеми дарами почтить и достоинством щедро украсить;

Даруй поэтому ты словам моим вечную прелесть,

Сделав тем временем так, чтоб жестокие распри и войны

30 И на земле, и в морях повсюду замолкли и стихли.

Ты ведь одна, только ты можешь радовать мирным покоем

Смертных людей, ибо всем военным делом жестоким

Ведает Марс всеоружный, который так часто, сражённый

Вечною раной любви, на твоё склоняется лоно;

Снизу глядя на тебя, запрокинувши стройную шею,

Жадные взоры свои насыщает любовью, богиня,

И, приоткрывши уста, твоё он впивает дыханье.

Тут, всеблагая, его, лежащего так, наклонившись

Телом священным своим, обойми и, отрадные речи

40 С уст изливая, проси, достославная, мира для римлян,

Ибо ни мы продолжать работу не можем спокойно

В трудные родины дни, ни Меммия отпрыск не смеет

Этой тяжёлой порой уклониться от общего дела.6

50 Ты же теперь напряги свой слух и свой ум прозорливый

Освободи от забот, достоверному внемля ученью,

Чтобы дары, приносимые мной с беспристрастным усердьем,

Прежде чем их оценить, с презрением прочь не отринул.

Ибо о сущности высшей небес и богов7 собираюсь

Я рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,

Всё из которых творит, умножает, питает природа

И на которые всё после гибели вновь разлагает,

Их, объясняя их суть, материей мы называем

И для вещей родовыми телами обычно, а также

60 Их семенами вещей мы зовем и считаем телами

Мы изначальными, ибо началом всего они служат.

В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнётом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда

Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,

Эллин впервые один8 осмелился смертные взоры

Против неё обратить и отважился выступить против.

И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным

Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее

70 Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий