Публий Вергилий - Буколики. Георгики. Энеида

Сельский стану напев сочинять на тонкой тростинке.

Не без приказа пою. Но, Вар, кто мое сочиненье

10 Будет с любовью читать, увидит: все наши рощи,

Верески все воспевают тебя! Нет Фебу приятней

В мире страницы, чем та, где есть посвящение Вару.

В путь, Пиериды мои!.. Хромид и Мназилл, мальчуганы,

Раз подсмотрели: Силен лежит, уснувший, в пещере.[43]

15 С вечера был он хмелен, как обычно, – жилы надулись,

И, соскользнув с головы, плетеницы поодаль лежали.

Тут же тяжелый висел и канфар[44] на ручке потертой.

Тихо подкравшись (старик их обманывал часто обоих,

Петь им суля), на него плетениц накинули путы.

20 К ним, робевшим еще, подходит союзницей Эгла,

Эгла, наяда красы несравненной, и только открыл он

Веки, она шелковицею лоб и виски его мажет.

Он же, их шутке смеясь: "Что меня оплетаете? – молвит. –

Дети, пустите меня! Сумели – так с вас и довольно.

25 Песни, каких вы просили, спою, – но лишь вам, мальчуганы,

Ей же награду найду не такую". Сказал он и начал.

Ты увидал бы тогда, как пляшут фавны и звери

В такт и качают дубы непреклонными кронами, вторя.

Даже о Фебе не так веселятся утесы Парнаса,

30 Исмар с Родопой – и те не столько дивятся Орфею.[45]

Петь же он начал о том, как в пустом безбрежном пространстве

Собраны были земли семена, и ветров, и моря,

Жидкого также огня; как зачатки эти, сплотившись,

Создали все; как мир молодой из них появился.

35 Почва стала твердеть, отграничивать в море Нерея[46],

Разные формы вещей принимать начала понемногу.

Земли дивятся лучам дотоль неизвестного солнца,

И воспарению туч, с высоты низвергающих ливни,

И поражает их лес, впервые возросший, и звери

40 Редкие, что по горам, дотоле неведомым, бродят.

Вот о камнях он Пирры[47] поет, о царстве Сатурна

И о кавказских орлах, о хищенье поет Прометея.[48]

Пел он, как, возле воды оставив юношу Гилла[49],

Звали его моряки. «Гилл! Гилл!» – неслось побережьем.

45 Пел, как жилось хорошо – если б не было стад! – Пасифае[50],

Как ее страсть облегчил, полюбив ее, бык белоснежный.

Женщина бедная! Ах! Каким ты безумьем объята!

Дочери Прета и те по-коровьи в поле мычали,[51] –

Всё же из них ни одна не пошла на постыдное ложе

50 Скотского брака, хотя и страшилась плуга на шею,

Хоть и частенько рогов на лбу своем ровном искала.

Женщина бедная! Ах! Теперь по горам ты блуждаешь.

Он же на мягком простер гиацинте свой бок белоснежный,

Бледную щиплет траву и жвачку жует под дремучим

55 Ясенем иль на лугу за коровою гонится. Нимфы!

Нимфы диктейские! Рощ, молю, заградите опушки, –

Может быть, вам на глаза блуждающий вдруг попадется

След быка, если он травой увлечется зеленой

Или за стадом пойдет. Когда бы его проводили

60 Сами к какому-нибудь гортинскому[52] хлеву коровы!

Деву, что яблок красой гесперидовых залюбовалась,[53]

Пел он, Фаэтонтиад[54] замшелою горькой корою

Стан облекал, из земли высоко подымал он деревья

Пел и о том, как шедшего вдоль по теченью Пермеса[55]

65 Галла[56] одна из сестер увела в Аонийские горы.

Пел, как навстречу ему поднялся весь хор Аполлона,

Пел, как сказал ему Лин языком божественной песни,[57]

Кудри цветами убрав и душистою горькой травою:

"Эти тростинки тебе (возьми их!) Музы даруют.

70 Ранее ими владел аскрейский старец;[58] нередко

Ясени стройные с гор их пением долу сводил он.

Им и поведай о том, как возникла Гринийская роща,[59]

Чтобы равно ни одна Аполлоном впредь не гордилась".

Что мне добавить? – он пел и о Нисовой Сцилле[60], чье лоно,

75 Снега белей, говорят, опоясали чудища, лая;

Как Одиссея суда в пучину она заманила

И истерзала, увы, пловцов устрашенных морскими

Псами; припомнил потом превращенные члены Терея[61]

И Филомелой ему, как дар, поднесенные яства.[62]

80 Вспомнил о бегстве ее и о том, как на крыльях нежданных,

Бедная, стала порхать над своею же собственной кровлей.

Все, что в оные дни замыслил Феб и блаженный

Слышал когда-то Эврот[63], что выучить лаврам велел он,

Все он поет и к звездам несут его голос долины, –

85 Но уже вечер велит овец загонять по овчарням

И поголовье считать, наступив не по воле Олимпа.

ЭКЛОГА VII

Как– то уселся в тени под лепечущим иликом Дафнис,

Тирсис меж тем с Коридоном стада воедино собрали,

Тирсис – овец, а коз Коридон, молоком отягченных, –

Оба в цветущей поре и дети Аркадии оба,

5 В пенье искусны равно, отвечать обоюдно готовы.

Тут, пока нежные я защищаю от холода мирты,

Стада вожак и супруг, козел затерялся, и тут же

Дафниса вижу, и он меня тоже приметил: "Скорее!

К нам подходи, Мелибей! Козел твой цел и козлята!

10 Если свободен, присядь отдохнуть в прохладе, – не бойся,

По лугу сами сойдут твои к водопою коровы.

Мягким здесь камышом зеленые кроет прибрежья

Минций[64], и пчел доносится гул из священного дуба".

Как поступить? Под рукой ни Филлиды нет, ни Алкиппы,

15 Кто бы ягнят без меня, от вымени отнятых, запер.

Был поединок меж тем – Коридона с Тирсисом – знатный!

Все же я делом своим пренебрег ради их состязанья.

Вот приступили они, на стихи отвечая стихами, –

Те, что поются в черед, стихи Пиеридам угодны.

20 Первым вступил Коридон, отвечал ему в очередь Тирсис.

Нимфы, наша любовь, Либетриды![65] Или вы дайте

Песню такую же мне, как нашему Кодру, – стихами

К Фебу приблизился он, – иль, если не всем это впору,

Пусть на священной сосне моя звонкая флейта повиснет.

25 Вы увенчайте плющом, пастухи, молодого поэта –

Пусть же у Кодра кишки от зависти лопнут, – но если

Станет расхваливать он чересчур, наперстянкой натрите

Лоб мне, чтобы певца он не сглазил своими хвалами.

Делия[66], мальчик Микон шелковистую голову вепря

30 Дарит тебе и, как ветви, рога матерого оленя.

Мне бы добычу его – изваянием мраморным встанешь,

Ноги обвяжут тебе пунцовых шнуровки котурнов.

Только сосуд с молоком да лепешку тебе ежегодно

Буду я ставить, Приап[67]: ты сада скромного сторож.

35 Мраморный ты у меня, но до времени: если приплодом

Стадо умножишь мое, целиком ты из золота будешь.

Ты, о Нереева дочь, Галатея, гиблейского меда

Слаще белей лебедей, плюща бледнолистого краше,

Только лишь под вечер в хлев возвратятся, насытясь, коровы,

40 О, приходи, если помнишь еще своего Коридона!

Пусть я горше тебе покажусь сардонийского[68] сока,

Злее терновника, трав бесполезней, извергнутых морем,

Ежели мне этот день не кажется длительней года.

Сыты вы, к дому теперь! – имейте же совесть, коровы!

45 Дремы приют, мурава, источники, скрытые мохом,

Вы, земляничники, их осенившие редкою тенью,

В солнцестоянье стада защитите, – лето подходит

Знойное, почки уже набухают на лозах обильных.

В доме у нас и очаг, и лучины смолистые; пламя

50 Жарко горит, косяки почернели от копоти вечной.

Столько же дела нам здесь до зимнего холода, сколько

Лютым волкам до скота иль до берега бурным потокам.

Здесь можжевельник растет, каштаны топорщатся рядом,

Всюду, опавши, плоды под своими лежат деревами.

55 Все веселится кругом. Но если б красавец Алексис

Горы покинул, тебе и поток бы сухим показался.

Высохло поле; трава, умирая от злобного зноя,

Жаждет. Лоза на холме напрасно о тени тоскует, –

Зазеленеют леса с возвращеньем нашей Филлиды,

60 И благотворным дождем многократно прольется Юпитер.[69]

Любит Алкид[70] тополя, а Вакх – виноградные лозы,

Мирт – Венерой любим, а лавр – его собственный – Фебом.

Любит Филлида орех, – пока его любит Филлида,

Не пересилить его ни мирту, ни Фебову лавру.

65 Вяз прекрасен в лесу, сосна – украшение сада,

Тополь растет у реки, а ель на высоких нагорьях,

Если бы чаще со мной ты, Ликид прекрасный, видался,

Вяз бы лесной с садовой сосной тебе уступили!

Помню я все, – и как Тирсис не мог, побежденный, бороться.