Диалоги об Атлантиде - Платон

Алк. Но клянусь богами, Сократ, я не могу ничего сказать на это. Дело-то, мне кажется, глупое[190] и поистине требующее великой осторожности, как бы, по незнанию, не попросить его о чем-нибудь худом, почитая это хорошим, а потом немного спустя, как и ты говорил, петь иную песню и отмаливаться от того самого, о чем прежде молился.

Сокр. Так не больше ли нас знал тот поэт, об изречении которого я упомянул вначале, который, то есть, просил, чтобы Бог отвратил от нас бедствия, хотя бы мы и молились о них?

Алк. Мне кажется.

Сокр. Подражая ли этому-то поэту, Алкивиад, или так сами размысливши, и лакедемоняне всегда, как частно, так и всенародно совершают подобную же молитву, чтобы, то есть, боги даровали им, кроме доброго, прекрасное, – и никогда не слышно, чтобы кто из них просил чего-нибудь бо́льшего. Поэтому-то они и до настоящего времени счастливы никого не менее. Если же и случается у них, что не всё бывает благополучно, то это не от молитвы их: у богов, я думаю, есть определение – давать и то, о чем кто молится, и противное тому. Хочу рассказать тебе и нечто другое, что я слышал от некоторых стариков. Когда между Афинянами и Лакедемонянами происходила вражда, – всегда случалось так, что наш город, сражаясь с ними на суше и на море, терпел неудачи и никогда не мог одолеть их. Досадуя на это и недоумевая, какое бы открыть средство для отвращения настоящих бедствий, Афиняне посоветовались между собою и признали наилучшим делом послать к Аммону и спросить его между прочим о том, за что боги даруют победу скорее Лакедемонянам, нежели им, тогда как мы, говорили они, в сравнении с прочими Эллинами, приносим богам самые большие и прекраснейшие жертвы, украсили вкладами храмы их, как никто другой, ежегодно давали им многостоящие и благоговейнейшие праздники, и вносили деньги, сколько не вносили их все прочие Греки. Лакедемоняне же, продолжали они, никогда не заботятся ни о чем этом, но так невнимательны к богам, что каждый раз приносят им в жертву животных увечных, да и во всём прочем оказывают гораздо менее богопочтения, чем мы, хотя нажили они денег не менее, чем наш город. Когда Афиняне высказали это и спросили, что надобно делать им, чтобы найти средство избавиться от настоящих зол, пророк не отвечал ничего[191] – (явно, что бог не позволял), – но, призвавши Афинян, сказал: вот что говорит Аммон. Ему гораздо угоднее, говорит, благоглаголание Лакедемонян, нежели все жертвоприношения Эллинов. Только это сказал он, и далее – ни слова. А под благоглаголанием бог разумел[192], кажется, не иное что, как молитву их; ибо она в самом деле весьма отлична от молитв других городов. Прочие Эллины, либо представляя златорогого вола, либо одаряя богов вкладами, просят их, о чем случится, – то о добре, то о зле. Посему боги, слыша худо выражаемые молитвы их, не принимают многостоящих торжеств и жертв. Да; мне кажется, нужна великая осторожность и внимательность, – что́ надобно говорить и что́ нет. Ты найдешь другие, подобные этим словам и у Омира. Он говорит, что Трояне[193], строя лагерь,

Полную там принесли гекатомбу бессмертным,

Запах же ветры с поля того уносили на небо

Сладостный. Но не склонились к нему блаженные боги,

Не восхотели они; досадил им священный Илион,

Досадил и Приам, и народ броненосца Приама;

так что, досадивши богам, бесполезно заклали они жертвы, и напрасны были дары их. Ведь свойство богов, думаю, не таково, чтобы они привлекались дарами, как злой ростовщик, и мы глупо говорим, утверждая, будто этим превосходим Лакедемонян. Да и бедственно было бы, если бы наши боги смотрели на дары и жертвы, а не на душу, благочестива ли она и праведна. На нее смотрят они, думаю, гораздо более, чем на эти многостоящие торжества и жертвы, которые ничто не мешает ежегодно совершать и частному человеку, и целому городу, хотя бы он сделал много преступлений против богов и человеков. Они, не привлекаясь дарами, презирают всё это, как говорит бог и пророк божий. Следовательно и у богов, и у человеков, если они имеют ум, особенно уважаются, должно быть, справедливость и разумность. Разумны же и справедливы – только те, которые знают[194], что́ должно делать и говорить в отношении к богам и людям. Хотел бы я слышать и от тебя, что́ ты думаешь об этом.

Алк. Но мне, Сократ, не иначе кажется, как тебе и богу. Да и не шло бы мне подавать мнение, противное божественному.

Сокр. А не помнишь ли, ты говорил, что весьма опасаешься, как бы, по незнанию, не попросить себе зла, почитая его добром?

Алк. Помню.

Сокр. Так видишь, что не безопасно тебе идти к богу с молитвою, чтобы он, – ведь может и так случиться, – внимая худо выражаемой молитве твоей, не отверг этой жертвы, и чтобы тебе не пришлось получить что-нибудь другое. Поэтому, я думаю, всего лучше молчать; ибо молитвою Лакедемонян, которая почитается наилучшею речью при неразумии, ты, по высокоумию, воспользоваться, думаю, не захочешь. Итак, необходимо ждать, пока кто не научит, как должно располагаться в отношении к Богу и к людям.

Алк. Когда же наступит это время, Сократ? и кто будет наставником? Кажется, с особенным удовольствием поглядел бы на этого человека, кто он.

Сокр. Это – тот, который печется о тебе[195]. Но мне кажется, что как, по сказанию Омира, Афина прогнала мрак от очей Диомида[196],

Чтоб хорошо мог знать он и Бога, и человека,

так и у тебя – сперва надобно прогнать мрак от души, которым она покрыта, а потом уже показать ей то, чрез что имеешь познать зло и добро; ибо теперь, мне кажется, ты к этому неспособен.

Алк. Пусть прогонит, – мрак ли то будет, или что другое: я готов, и никак не убегу от его повелений, кто бы ни был тот человек, – лишь бы мне сделаться лучшим.

Сокр. Да и он дивное какое-то имеет о тебе попечение.

Алк. Тогда-то, мне кажется, всего лучше будет и принесть жертву.

Сокр. И правильно кажется тебе;