Лонг - Дафнис и Хлоя

Хлоя дольше не могла терпеть. Гордясь его похвалой и давно уже сгорая желанием поцеловать Дафниса, вскочила она и обняла его. То был поцелуй простодушный и безыскусственный, но воспламенявший сердце. Даркон, опечаленный, убежал и решился прибегнуть к другому средству, чтоб утолить свои желания. А Дафнису казалось, что его не поцеловали, а укусили. На одно мгновение сделался он унылым и задумчивым. Иногда вздыхал, сердце билось неудержимо, и он не мог победить волнения. Ему хотелось смотреть на Хлою, но когда он подымал глаза, лицо его горело от стыда. И в первый раз заметил он с восторгом, что волосы у нее белокурые, глаза большие, как у телки, и кожа белее козьего молока — как будто он только что прозрел, а до тех пор был слеп. Теперь, поднося пищу ко рту, он едва отведывал; когда пил, едва касался губами краев чаши. Был тих и мрачен — некогда более говорливый, чем полевые цикады. Был неподвижен — некогда более резвый, чем козы. Стадо было забыто; флейта лежала, беззвучная. И лицо его побледнело, как травы на полях во время зноя. И когда она уходила, и он оставался один, то говорил про себя, будто бредил:

«Что сделал со мною поцелуй Хлои? Губы ее нежнее роз, прикосновение их слаще меда; а между тем, ее поцелуй больнее пчелиного жала. Много раз целовал я козлят моих, много раз целовал я только что родившихся овечек Хлои и даже теленка, подаренного ей Дарконом. Но этот поцелуй совсем не то: дыхание мое прерывисто, сердце бьется, душа изнемогает; а все-таки я хотел бы еще раз поцеловать ее. О злая победа! О страшная болезнь, которой я и назвать не умею! Не отведала ли Хлоя ядовитого напитка прежде, чем меня поцеловать? Но почему же она не умерла? О, как поют соловьи! Как пестреют цветы! А я уже не плету венков. Фиалка и гиацинт распускаются, а Дафнис увядает, Кажется, скоро Даркон будет, в самом деле, красивее меня!»

Так вздыхал и томился бедный Дафнис, непосвященный в таинства любви. А между тем Даркон, пастух быков, влюбленный в Хлою, воспользовавшись тем временем, когда Дриас сажал дерево рядом с виноградной лозой, поднес ему несколько кругов сливочного сыру и сказал, что это подарок на память об их старинной дружбе, которая началась в те дни, как Дриас также ходил со стадами на пастбище. После такого вступления, завел он речь о замужестве Хлои, обещая Дриасу, в качестве богатого пастуха, много прекрасных и ценных подарков — пару волов для пахания, две пары пчелиных ульев, пятьдесят яблоновых черенков, кожу бычачью для выделки обуви и каждый год прекрасного теленка, отнятого от матки. Дриас, соблазненный обещаниями, едва не согласился и не ударил по рукам. Но потом, сообразив, что молодую девушку ждет более завидная участь, и боясь навлечь на себя гнев неизвестных родителей Хлои в том случае, если бы истина открылась, не посмел согласиться на брак, попросил у Даркона извинения и отказался от предложенных подарков.

Потерпев во второй раз неудачу и отдав без всякой пользы свои лучшие сыры, Даркон решил овладеть Хлоей насильно, когда она будет одна. Заметив, что они водят стадо на водопой по очереди — один день Дафнис, другой — Хлоя, придумал он хитрость, достойную пастуха. Взял шкуру большого волка, которому некогда бык, сражавшийся во главе стада, распорол брюхо рогами, и, накинув себе на плечи, завернулся в нее с ног до головы: руки вдел в передние лапы, в задние — ноги до пят, голову вложил в волчью морду, как воин в шлем. Таким образом нарядившись и сделав все, чтобы походить на волка, он спрятался вблизи источника, куда овцы и козы каждый день приходили с пастбища на водопой. Источник протекал в глубоком овраге, и кругом были заросли терновника, кустов ползучего можжевельника и чертополоха; здесь мог спрятаться настоящий волк. Даркон притаился и, выглядывая, ожидал часа, когда стадо приходит к источнику. Он рассчитывал сперва напугать Хлою волчьей шкурой, потом броситься на нее и без труда овладеть ею.

Прошло некоторое время, и Хлоя появилась: она вела стадо к источнику и была одна. Дафнис в это время срезал нежные побеги молодых ветвей, чтобы дать их козлятам дома, после пастбища. Псы, стражи коз и овец, следовали за нею. По своему обыкновению, нюхая воздух, учуяли они Даркона, который шевелился в кустах, приготовляясь напасть на девушку, и, залаяв с яростью, бросились на него, как на волка. Прежде чем, растерявшись от неожиданности, он успел вскочить, собаки окружили его и впились зубами, стараясь прокусить волчью кожу. Ему стыдно было открыться и, охраняемый шкурой, которая скрывала его, он сперва не выходил из кустов и молчал. Но когда Хлоя, уже немного оправившись от испуга, закричала и позвала Дафниса на помощь, когда собаки, разорвав кожу, впились ему в тело, он стал из всей силы кричать, умоляя о помощи молодую девушку и Дафниса, уже подбегавшего к ним. Скоро успокоили они псов обычным свистом; потом отвели к источнику бедного Даркона, у которого бедра и плечи были искусаны. Омыв кровавые следы собачьих зубов, перевязали раны жеванным листом вяза. И такова была их невинность в отважных хитростях любви, что они сочли все это за сельскую шутку. Не думая сердиться, старались даже утешить его и перед тем, чтобы расстаться, прошли с ним часть дороги рука в руку.

После такого опасного приключения, Даркон, спасенный не из пасти волчьей, по пословице, а из псиной, пошел залечивать раны. Дафнису же и Хлое стоило не малого труда собрать до ночи коз и овец. Испуганные волчьей шкурой, встревоженные лаем собак, одни вскарабкались на вершины утесов, другие рассеялись в долине до самого моря. А, между тем, они привыкли слушаться голоса, весело прибегать на звук флейты и даже собираться, когда хлопали в ладоши. Но волк так напугал их, что они все забыли. Дафнису и Хлое пришлось отыскивать их по следам, как зайцев. Когда же наконец они загнали их в овчарню, — в эту ночь, первый раз, после многих дней, оба уснули глубоким сном и в усталости нашли лекарство от любви. Но когда утро забрежжило, снова начались те же мучения — та же радость свидания, та же печаль разлуки. Они тосковали, хотели чего-то и не знали, чего. Знали только, что причина страданий — для нее ручей, в котором он купался, для него — поцелуй. А время года еще более воспламеняло их сердца.

То был конец весны, начало лета. Все дышало силою и полнотою жизни. Наливался плод на деревьях, колос на полях. Всюду — сладкое стрекотание цикад, благоухания лета, нежное блеяние молодых овец. Речные струи, казалось, пели тихую песнь в мирном течении. Ветер в соснах шумел, и звук его, подобен был звуку далекой свирели. Яблоки, желая поцеловать землю, полные неги, срывались и падали. Солнце, любящее красоту, заставляло каждого обнажать прекрасное тело. Все воспламеняло Дафниса: погружаясь в холодные ручьи, то плескался он в воде, то преследовал рыб, которые играли вокруг него; и часто с жадностью пил, как будто для того, чтоб потушить внутренний огонь. А Хлоя, выдоив овец и большую часть коз, переливая молоко из подойников в чан, долго не могла кончить работы, потому, что мухи надоедали ей, и когда она отмахивалась, жалили. Потом умывала лицо, украшала голову венком из сосновой зелени, набрасывала на плечи пятнистую шкуру лани, и наполняла чашу вином и молоком, чтоб разделить ее с Дафнисом.

Но особенно в полуденный час, глаза их испытывали чары любви. Тогда Хлоя видела Дафниса нагим, созерцала красоту его в полном цвете, и страдала, и все в нем казалось ей совершенным. Любовался и Дафнис, как девушка под шкурой лани, увенчанная сосновою зеленью, протягивала ему полную чашу, и пастуху казалось, что это одна из Нимф священного грота. Он снимал сосновые ветви с ее головы и, поцеловав их, увенчивался ими сам. В то время, как он купался, она одевалась в его тунику, тоже сперва поцеловав ее. Иногда, играя, они перекидывались яблоками, или украшали голову, заплетали волосы друг другу. Она сравнивала с миртовыми ягодами его кудри, потому что они были черны, а он лицо ее — с золотисто-розовым яблоком. Он учил ее играть на флейте; и когда она прикладывала губы к отверстиям, — брал у нее флейту, искал губами того места, которого она коснулась, делая вид, что хочет показать, какой звук она взяла неверно — и флейта была скромной посредницей поцелуев.

Однажды, в полуденный зной, пока он играл на флейте, и стадо дремало в тени, Хлоя незаметно для себя, уснула. Дафнис, видя ее спящей, отложил флейту, любуясь на нее с жадностью, не мог насытить взоров, потому что теперь уже не стыдился смотреть на нее, и шептал:

— Как спят ее глаза, как дышит ее грудь! Аромат яблок и боярышника менее сладок, чем ее дыханье. А между тем, я не смею обнять ее. Поцелуй ее жалит сердце и, как новый мед, делает безумным. И я боюсь разбудить ее. О, болтливые цикады! Они помешают ей спать оглушительным криком. А вот еще козлы подрались и стукаются рогами. О волки, более трусливые, чем лисицы, зачем вы их не похитите?