Джованни Боккаччо - Декамерон. Гептамерон (сборник)
поняла, что надеяться ей больше не на что, и, послушавшись совета друзей, вернулась к себе домой, и с тех пор до конца дней его жизнь продолжала быть суровой и строгой, а ее – преисполнилась грустью.
– Вы видите, благородные дамы, как отомстил этот дворянин своей жестокой возлюбленной, которая, подвергая испытаниям его любовь, довела его до такого отчаяния, что, когда ей захотелось вернуть его, она уже не смогла это сделать.
– Мне жаль, что он не сбросил свою рясу и не женился на ней, – сказала Номерфида, – по-моему, это была бы замечательная чета.
– Клянусь честью, – воскликнул Симонто, – он поступил очень разумно. Ведь стоит только хорошенько поразмыслить над узами брака, и мы увидим, что это похуже, чем жизнь в самом строгом монастыре. А он был так истомлен постом и воздержанием, что, попросту говоря, боялся взвалить на себя такое бремя.
– А по-моему, – сказал Иркан, – она совершила ошибку, склоняя к женитьбе человека столь слабого, в то время как и для самого сильного женитьба – дело нелегкое. Вот если бы она ответила ему взаимностью, не связывая его никакими обязательствами, он бы, разумеется, сбросил свою рясу. А так как, чтобы избавить его от чистилища, она предлагала ему ад[312], я должен признать, что он был совершенно прав, отказав ей и дав ей почувствовать, как ему тяжко.
– Право же, – сказала Эннасюита, – на свете немало людей, которые, считая, что они поступают лучше других, в действительности поступают хуже – и даже как раз наперекор тому, чего сами они хотят.
– Хоть это и не совсем кстати, – сказал Жебюрон, – но вы мне напомнили об одной женщине, которая сделала противоположное тому, что хотела. Из-за этого в церкви Святого Иоан на в Лионе тогда было большое смятение.
– Прошу вас, – сказала Парламанта, – займите мое место и расскажите нам эту историю.
– Рассказ мой будет коротким, – сказал Жебюрон, – и не таким грустным, как рассказ Парламанты.
Новелла шестьдесят пятая
Мнимое чудо, которое было очень на руку священникам церкви Святого Иоанна, разоблачено, когда все узнали о том, сколь глупой оказалась одна старушка
В церкви Святого Иоанна в Лионе есть темный придел, и там находится изображение Гроба Господня с изваянными из камня статуями в натуральную величину, а по сторонам – несколько надгробий с фигурами лежащих рыцарей[313]. Как-то раз один солдат зашел в церковь, – и, так как дело было летом, в самую жару, его стало клонить ко сну. И, увидев, что в приделе этом темно и свежо, он решил, что будет охранять гробницу не хуже, чем эти каменные воины, и улегся рядом с ними. И случилось, что, когда он уже сладко спал, туда пришла одна очень благочестивая старушка; помолившись, она с зажженной свечой в руке подошла к гробнице и хотела поставить свечу – и, видя вокруг каменные фигуры, поставила ее на лоб солдата, которого она приняла за одну из таких фигур. Однако оказалось, что к этому камню воск никак не хочет пристать. Тогда бедная старушка решила, что статуя слишком для этого холодна, и стала капать воск ей на лоб, чтобы удобнее было потом закрепить свечу. Изваяние же, которому все это было отнюдь не безразлично, не вытерпело и закричало. Старушка до того перепугалась, что сама принялась кричать: «Чудо, чудо!» – и весь бывший в церкви народ сбежался на ее крик; одни принялись звонить в колокола, другие старались взглянуть на «чудо» собственными глазами. И старушка показала им статую, которая неожиданно ожила. Кое-кто просто посмеялся, но священникам этой церкви пришло в голову использовать эту ожившую фигуру и извлечь из этого не меньшие выгоды, чем из стоявшего в церкви распятия, которое, как рассказывают, однажды заговорило. Но вся комедия эта окончилась, как только узнали, что причиною всему была глупость старухи.
– Если бы люди знали, какие глупости подчас вытворяют монахи, пропала бы вера и во всю их святость, и в их чудеса. Поэтому, благородные дамы, впредь хорошенько смотрите, каким святым вы ставите свечи.
– Известное дело, – сказал Иркан, – женщины вечно чем-нибудь да навредят.
– А разве ставить свечи значит вредить? – удивленно спросила Номерфида.
– А как же это иначе назвать, – воскликнул Иркан, – если мужчинам вдруг ни с того ни с сего начинают жечь лбы? Никакое доброе дело нельзя почесть добрым, если оно причиняет вред.
– Но ведь бедная старушка была уверена, что приносит свою маленькую свечку в дар Господу Богу! – сказала госпожа Уазиль. – По мне, так важна не ценность самого дара, а сердце человека, который дарит. Может быть, у этой доброй старушки было больше любви к Богу, чем у тех, кто жертвует дорогие светильники, ибо, как говорится в Евангелии, она отдала все, что имела[314].
– Не думаю я, – сказал Сафредан, – что Господу, который являет собою высшую мудрость, были бы приятны женские глупости, ибо, несмотря на то что простота сердца угодна ему, достаточно почитать Святое Писание, чтобы увидеть, что невежества он не терпит. И, уча нас быть чистыми, как голуби, он вместе с тем учит нас быть и мудрыми, как змеи.
– Что до меня, – сказала Уазиль, – то я не считаю невежественной ту, которая подносит Господу свою зажженную свечу в знак поклонения и, преклонив колена перед Всевышним, сокрушается о своих грехах, уповая на милость его и моля о спасении своей души.
– Дал бы бог, чтобы все думали так, как вы, – сказал Дагусен, – но, по-моему, у таких вот глупых богомолок этого нет и в мыслях.
– В тех, кто хуже всех выражает свои мысли, – возразила Уазиль, – больше всего настоящий любви и Божьей воли, и поэтому судить человеку следует только себя самого.
– Не такое уж это диво напугать спящего простолю дина, – сказала, смеясь, Эннасюита, – случалось ведь, что самые простые женщины пугали высокопоставленных сеньоров, и для этого вовсе не надо было обжигать этим сеньорам свечкою лоб.
– Я убежден, что вы знаете об этом какую-нибудь историю и захотите нам ее рассказать, – сказал Жебюрон, – поэтому займите, пожалуйста, мое место.
– История эта будет совсем короткой, – сказала Эннасюита, – но если мне удастся как следует ее рассказать, будьте уверены, что плакать вам не захочется.
Новелла шестьдесят шестая
Однажды, когда после обеда принцесса Наваррская отдыхала с мужем своим, герцогом Вандомским, старая камеристка, застав их в постели, решила, что это протонотарий и девушка, которая, как она подозревала, находилась с ним в любовной связи. И таким образом неожиданно раскрылась всем тайна, которую не знали тогда даже самые близкие люди
В тот год, когда герцог Вандомский[315] женился на принцессе Наваррской, родители, король и королева, отпраздновав свадьбу в Вандоме, отправились вместе с новобрачными в Гиень и проездом остановились в доме одного дворянина, где в этот вечер собралось много благородных и красивых дам, и все они столько времени танцевали в этом приятном обществе, что молодые в конце концов устали. Они удалились в отведенную им комнату и, когда остались там одни, закрыли окна и двери и, не раздеваясь, легли в постель и уснули. Когда они уже крепко спали, их вдруг разбудил шум: кто-то открыл снаружи дверь. Отдернув полог, герцог поспешил взглянуть, кто это ворвался к ним в комнату, решив, что это один из его приятелей, который захотел застать его врасплох. Но вместо этого он увидел, что в комнату вошла высокая старуха, камеристка этого дома. Она направилась прямо к их постели, а так как кругом было темно, узнать их она не могла. Однако, увидав, что в постели лежат двое, старуха принялась кричать:
– Ах ты паскудница! Негодная, мерзкая тварь! Давно уж ты у меня на подозрении. Потому только я и молчала и не сказывала госпоже, что ни разу не могла застать тебя с поличным. Ну, а теперь-то, когда я все собственными глазами вижу, я уж ни за что больше не стану покрывать твои пакости. А ты, негодяй этакий, подумай только, как ты осрамил этот дом, какую ты мерзость учинил над этой несчастной девчонкой. Да кабы я Господа Бога не боялась, я бы тебя тут же на месте придушила. Вставай сию же минуту, – стыда в тебе, видно, нет никакого! Герцог Вандомский и принцесса решили дать старухе подольше поговорить и, накрывшись одеялом, так хохотали, что не могли вымолвить ни слова. Старая камеристка, видя, что угрозы ее ни к чему ни приводят, подошла совсем близко, чтобы схватить их за руки и стащить с постели. И тут она вдруг узнала герцога и принцессу по лицам и по одежде и увидала свою ошибку. Она кинулась перед ними на колени, моля их простить ее за бесстыдство и за то, что так нарушила их покой. Но герцог Вандомский, которому хотелось узнать все до конца, сразу же поднялся с постели и попросил старуху рассказать ему, за кого она их приняла. Та сначала всячески отнекивалась, но в конце концов, взяв с него обещание никогда никому об этом не рассказывать, призналась, что приняла их за одну девушку из этого дома и влюбленного в нее протонотария[316]. Она сказала, что долгое время выслеживала их, ибо огорчалась тем, что госпожа ее доверилась человеку, позорящему весь их дом. После ее ухода герцог и его молодая жена долгое время смеялись над забавной ошибкой старухи. И хоть они потом много раз рассказывали об этом, они ни за что не захотели назвать имен тех, кого история эта так близко касалась.
