Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту - Цицерон Марк Туллий
8. И посмотри, насколько люди больше во власти опасений, нежели во власти воспоминаний: так как Антоний жив и взялся за оружие, а по отношению к Цезарю то, что могло и должно было совершиться, совершено и этого уже не вернуть4679, то Октавий — тот человек, чьего суждения о нас ждет римский народ, а мы — те люди, о чьей невредимости, по-видимому, следует просить одного человека4680. Я же, в вопросе о возвращении туда с вам, не только не склонен умолять, но даже склонен обуздывать требующих, чтобы их умоляли, или же буду вдалеке от раболепствующих и признаю для себя Римом всякое место, где только можно будет быть свободным, и буду жалеть вас, для которых ни возраст, ни почести, ни чужая доблесть4681 не могли уменьшить сладости жизни.
9. Я же буду казаться себе счастливым при том условии, если только я буду неизменно и постоянно удовлетворен убеждением, что моя преданность государству вознаграждена. Ведь что лучше, нежели пренебрегать человеческим, когда ты доволен памятью о честных поступках и свободой? Но я, во всяком случае, не поддамся поддающимся и не буду побежден теми, кто хочет быть побежден, и испытаю и испробую всё, и не перестану отвращать наших граждан от рабства; если последует счастье, которое должно последовать, то все мы будем радоваться; если нет — я все-таки буду радоваться: и в самом деле, в каких же поступках и помыслах следует провести эту жизнь, как не в таких, которые направлены на освобождение моих сограждан?
10. Прошу и советую тебе, Цицерон, — не изнуряй себя и не теряй веры; предотвращая настоящие несчастия, всегда выясняй также будущие, если заранее не было принято мер против их проникновения, и считай, что смелый и свободный дух, благодаря которому ты, и как консул и ныне как консуляр защитил государство, без постоянства и справедливости — ничто. Ведь я признаю, что положение проявленной доблести более тяжелое, тем положение неузнанной. Мы требуем честных действий, как должного; то, что оканчивается иначе, мы, как бы обманутые в этом, порицаем с неприязненным чувством. Поэтому, когда Цицерон оказывает противодействие Антонию, хотя это и достойно величайшей славы, — никто не удивляется, так как кажется, что прежний консул превосходит своими заслугами нынешнего консуляра.
11. Тот же Цицерон, если он обратит против других свое суждение, которое он с такой стойкостью и величием духа направлял на то, чтобы изгнать Антония, не только завоюет себе славу на будущее время, но и заставит потускнеть прошлое (ведь ничто не славно само по себе, кроме того, что обосновано суждением), так как никому более не пристало любить государство и быть защитником свободы либо умом, либо деяниями, либо рвением и по всеобщему настоятельному требованию. Поэтому не Октавия следует просить о согласии оставить нас невредимыми; сам ты заставь себя думать, что то государство, в котором ты совершил величайшие деяния4682, будет свободным и чтимым, если только у народа есть вожди для противодействия замыслам бесчестных.
DCCCLXIV. Титу Помпонию Аттику от Марка Юния Брута
[Brut., I, 17]
Лагерь в Македонии, середина мая 43 г.
Брут Аттику привет.
1. Ты пишешь мне, Цицерон удивляется, что я никогда ни в чем не отмечаю его действий; раз ты требуешь от меня, напишу по твоему принуждению, что я думаю. Что Цицерон всё совершил с наилучшими намерениями, я знаю. В самом деле, что может быть для меня более несомненным, чем его отношение к государству? Но он, мне кажется, совершил кое-что — к чему мне говорить «неискусно», раз это муж самый проницательный из всех, или «честолюбиво», раз он не поколебался во имя блага государства вызвать вражду всесильного Антония? Не знаю, что мне написать тебе, кроме одного: и алчность и своеволие мальчика Цицерон скорее подстрекнул, нежели подавил, и он проявляет по отношению к нему4683 столько снисходительности, что не удерживается от брани, правда, такой, которая падает на него же самого в двух отношениях — так как он, с одной стороны, казнил больше чем одного и ему надо скорее признать убийцей себя, чем упрекать Каску в том, в чем он упрекает его, с другой стороны, в случае с Каской он подражает Бестии4684. Или потому, что мы не хвастаем каждый час мартовскими идами4685 подобно тому, как у него на устах его декабрьские ноны4686, Цицерон будет порицать прекраснейший поступок, находясь в лучшем положении, чем то, в каком Бестия и Клодий обычно хулили его консульство?
2. Наш Цицерон хвалится передо мной, что он выдержал войну с Антонием, будучи одет в тогу4687. Что пользы мне от этого, если в качестве награды за уничтожение Антония просят преемника на место Антония и если избавитель от того зла оказался творцом другого, которое будет иметь более глубокие основание и корни4688, если мы допустим это, так что теперь то, что он делает — насчет господства или насчет господина, или насчет Антония — есть дело боязливого человека4689? Я не чувствую благодарности, если кто-нибудь, страшась попасть в рабство к разгневанному, не молит об отвращении самого рабства; наоборот, голосует за триумф и жалование4690, а после того, как это назначено, советует ему не стыдиться своего желания получить имущество того, чье имя он4691 принял; пристало ли это консуляру или Цицерону?
3. Так как мне нельзя было молчать, ты прочтешь то, что, несомненно, будет тебе неприятно; я ведь сам чувствую, с какой скорбью я написал тебе это, и мне хорошо известно твое мнение о положении государства, и сколь безнадежным, хотя и поддающимся лечению, ты его считаешь. И я, Аттик, клянусь, не упрекаю тебя; ведь возраст, нрав, дети делают медлительным, что я заметил также у нашего Флавия4692.
4. Но возвращаюсь к Цицерону. Какое различие между Сальвидиеном4693 и им? За что более славное он мог бы голосовать? «Он4694 даже теперь боится, — скажешь ты, — остатков гражданской войны». Следовательно, кое-кто так боится поверженного, что не считает нужным страшиться ни власти того, кто располагает победоносным войском, ни опрометчивости мальчика4695. Или это самое4696 он делает потому, что считает нужным, ввиду его высокого положения, предоставлять ему уже всё добровольно. О великая глупость страха — так остерегаться именно того, чего боишься, что добровольно призываешь и привлекаешь это, хотя, пожалуй, и мог бы избежать! Мы слишком боимся смерти, изгнания и бедности: это, мне кажется, для Цицерона крайнее несчастье, и, пока у него есть, у кого испросить то, чего он хочет, и есть, кем быть чтимым и восхваляемым, он не отвергает рабства, только бы оно было почетным, если только что-нибудь может быть почетным при крайнем и самом жалком позоре.
5. Итак, пусть Октавий4697 зовет Цицерона отцом, обо всем ему докладывает, хвалит, выражает благодарность; все-таки станет явным одно: слова противоречат делам. Действительно, что так чуждо человеческим чувствам, как иметь в качестве отца того, кто даже не находится в числе свободных людей? И честнейший муж тянется туда, стремится к тому, добивается такого исхода, чтобы Октавий был милостив4698 к нему. Я уже не придаю никакого значения тем наукам, в которых Цицерон, знаю я, чрезвычайно сведущ. Действительно, какую пользу приносит ему то, что он очень словообильно написал в защиту свободы отечества, что он написал о достоинстве4699, что он написал о смерти4700, изгнании, бедности4701? Но насколько в этом, видимо, опытнее Филипп4702, который уделил пасынку меньше, чем Цицерон, который уделяет чужому! Итак, пусть он, даже прославляя4703, перестанет растравлять наши страдания. Ведь что для нас в том, что Антоний побежден, раз он побежден для того, чтобы для другого4704 освободилось то, чем завладел тот4705?
