Сенека. Собрание сочинений - Луций Анней Сенека
Некоторые из стоиков думают, что не должно быть предметом желаний терпение в перенесении бедствий, а что только не следует его избегать, потому что, по их мнению, желать можно только чистого блага, без всякой примеси страдания. Я не согласен с ними, во-первых, потому что не допускаю, чтобы, раз вещь хороша, она бы не могла быть предметом желаний, а во-вторых, потому что, если должно желать добродетели, а без добродетели не бывает блага, то должно желать и всякого блага. Наконец, если допустить, что не надо желать терпения в страданиях, то неужели же не следует желать и мужества, которое презирает всякую опасность. Ведь лучшая и самая восхитительная сторона мужества заключается в том, чтобы не бояться огня, идти навстречу ранам и не только не избегать оружия, но даже подставлять ему свою грудь. Если следует желать мужества, следует желать и терпения в страданиях, ибо оно только одна из сторон мужества.
Тебе это будет вполне понятно, если ты будешь различать, как я сказал, что предметом желаний являются не сами бедствия, но то, чтобы переносить их мужественно. Желательно именно это «мужественно», которое и есть добродетель. «Но разве кто-либо желает себе даже и этого?» Есть желания явные во всех подробностях, и, напротив того, есть желания скрытые, подразумеваемые под одним каким-либо словом. Так, например, желают праведной жизни. Но праведная жизнь слагается из многих элементов: тут и темница Регула, и самоубийство Катона, и ссылка Рутилия, и чаша яду, перенесшая Сократа из тюрьмы на небо. Пожелав себе праведной жизни, я пожелал себе и всего этого, так как иначе жизнь не была бы праведна.
О, трикратно блаженныТе, кому было дано под стенами Трои погибнутьНа глазах у сограждан!Не все ли равно, желаешь ли чего-нибудь или признаешь это желательным. Деций принес себя в жертву за Рим; врезавшись на коне в ряды врагов, он встретил смерть. Сын его, соревнуя отцовской доблести, повторяя обычные и ставшие уже фамильными для его рода заклинания, тоже бросился в середину врагов, заботясь только о том, чтобы быть искупительной жертвой и считая смерть за благо. Без сомнения, прекрасно умереть со славой в доблестном деле.
В том, кто мужественно переносит страдания, быть может, присутствуют все добродетели, и только одно терпение у всех на виду и бросается в глаза. Но тут играет роль и мужество с его следствиями – терпением, выносливостью и твердостью. Тут и благоразумие, без которого не может явиться убеждение, что то, чего нельзя избегнуть, следует переносить мужественно. Тут и постоянство, которое не позволяет отказываться от намеченной цели и бросать свое место, несмотря на все старания враждебной силы. Словом, тут весь хор неразлучных друг с другом добродетелей: все, что праведно, совершается одною какою-либо добродетелью, но с одобрения всех других. Того же, что одобрено всеми добродетелями, следует хотеть, хотя бы и казалось, что тут участвует только одна из них.
Не думаешь ли ты, что следует желать только того, что доставляет наслаждение и покой, что имеет праздничный характер? Поверь мне, некоторые блага имеют мрачный характер. Так, бывают молитвы, в которых люди выражают не благодарность, но обожание и благоговение. Не думаешь ли ты, что Регул не хотел вернуться к карфагенянам? Войди в положение великого мужа и отрешись на время от воззрений черни. Постарайся представить себе, какова должна быть прекраснейшая и высочайшая из добродетелей, которую мы должны прославлять не мирром и цветами, но потом и кровью. Вспомни Марка Катона, вонзившего меч в свою святую грудь и затем расширившего недостаточно глубокие раны. Что ты ему скажешь: Того хотел ты! Мне жаль! Или: В добрый час!
Не могу не вспомнить по этому случаю стоика Деметрия, который тихую и лишенную всяких испытаний жизнь называл «мертвым морем». Не иметь в жизни никаких стремлений и желаний, не знать никаких случаев, в которых бы испытывалась твердость духа, но вечно пребывать в невозмутимом бездействии – это не спокойствие, а расслабленность. Стоик Аттал говорил: «Я предпочитаю воевать с судьбой, чем быть ее любимцем. Пусть я страдаю; но если я переношу страдания мужественно – это хорошо. Пусть я даже погибну, но встречу смерть мужественно – и это хорошо». А если послушать Эпикура, то он прибавит еще «…и сладко». Я бы, впрочем, не решился приложить такого изнеженного эпитета к столь высокой и суровой вещи. Я бы хотел остаться непобедимым, даже если б меня пытали огнем. Это желательно не потому, что меня будут жечь, но потому, что я останусь непобедимым. Нет ничего прекраснее, нет ничего славнее добродетели. И все, что исходит от нее, – хорошо и желательно.
Письмо LXX.
О самоубийстве
Спустя значительный промежуток времени я посетил твою Помпею. Я воротился мысленно к годам моей юности. Мне казалось, будто я только что оставил занятия, за которыми я провел свою молодость, но тотчас снова могу приняться за них. Так проживаем мы нашу жизнь, о Луцилий, и подобно тому, как в морском плавании, по выражению Вергилия, скрываются земли и грады, так, с течением мимолетного времени, мы минуем сперва наше детство, затем юность, далее зрелый возраст и, наконец, первые и лучшие годы старости. Тут уже чувствуется приближение общего конца всех людей. В безумии нашем мы считаем его подводной скалой; но это гавань, в которую мы стремимся и от которой не следует отказываться. Если кто-либо достиг ее в ранние годы своей жизни, тот не больше имеет права на жалобы, чем тот, кто скоро совершил свое плавание. Иных ведь мореходов задерживают в пути слабые ветры и порою томит скука полного затишья; других свежее дыхание ветра доносит до места назначения очень скоро. То же бывает и с нами: одних из нас жизнь очень скоро доставляет туда, куда мы все равно прибудем, как бы ни медлили; других долго томит и мучит. А между тем, как ты знаешь, не всегда приятно оттягивать конец. Ибо
