История животных - Аристотель
Во-первых, надо иметь в виду, что к этому времени уже в течение нескольких веков в Западной Европе изучение всех этих трудов велось в рамках схоластики; а как отметил один из лучших знатоков ее истории, А. Штекль, в своей “Истории средневековой философии”, это столетие ознаменовалось оформлением боровшихся друг с другом школ томистов, номиналистов, последователей Дунса Скота, представителей других школ; и такое положение дел “заключало в себе то дурное последствие, что многие схоласты считали свою задачу выполненной, если только точно придерживались учения своей школы, защищали его от противников. Это создавало условия в высшей степени неблагоприятные для возникновения истинной оригинальности” (Штекль, с. 262). Исчезла эта оригинальность и из истолкования “Истории животных” и преемственно связанных с нею компиляций, компендиумов знаний о животном мире и т. д. Единственный крупный энциклопедический свод XIV в., в определенной мере включивший в себя и материал “Истории животных”, а именно, Книга природы” Конрада фон Мегенберга, в плане освоения этого материала почти целиком зависела от Фомы Кантемпре и его свода “О природах вещей”. Процесс освоения и истолкования “Истории животных”, начатый средневековыми энциклопедистами и схоластами, замер более чем на столетие и был затем возобновлен уже не в схоластике, а в рамках совершенно нового идейного течения — гуманизма.
Во-вторых, стадия освоения “Истории животных” не как литературного и научного памятника отдаленной эпохи, а как чего-то вполне близкого и современного, допускающего полемику, вставки, компиляции, — эта стадия себя исчерпала. Возникла необходимость анализа “Истории животных” в ряду других древних памятников, необходимость критики текста и его сопоставления с новыми наблюдениями. Выполнение этих задач было облегчено притоком с востока рукописей “Истории животных” вследствие бегства греческих ученых от турецкого завоевания, а также появлением книгопечатания. “История животных” стала одной из первых напечатанных книг. Читали ее в основном по-латыни, поэтому не удивительно, что ранее всего, в 1476 г., “История животных” (точнее, ее первые 9 книг) вышла в латинском переводе Теодора Газы, греческого филолога, переселившегося в Италию после взятия турками в 1430 г. его родного города Салоники. Сам Газа скончался в 1475 г., так что обе его основополагающие публикации “Истории животных” были посмертными. В латинском издании 1476 г. им исправлен ряд ошибок более ранних переводов “Истории животных”, но, увы, добавлены новые. В течение двух последующих столетий перевод Газы служил важнейшим источником для ознакомления западных философов, филологов и биологов с “Историей животных”. Не меньшей заслугой Газы была подготовка первопечатного издания греческого оригинала “Истории животных”. Оно вышло в свет в Венеции в составе (тоже первопечатного) собрания сочинений Аристотеля под редакцией Альда Мануция и Александра Бондинуса в 1497 г., т. е. спустя 21 год после издания латинского перевода. В течение XVI в. газовский текст с рядом существенных поправок переиздавали в собраниях аристотелевских трудов Эразм Роттердамский и Исаак Казобон, а также другие, менее известные издатели. Но и латинский перевод Газы, несмотря на множество обнаруженных в нем несообразностей, оставался очень популярным. В XVI в. он был переиздан около 40 раз, считая и параллельные греко-латинские публикации. В 1587 г. в составе одной из них появился сделанный почти полувеком ранее латинский перевод Ю. Ц. Скалигера (Scaliger, 1619), снабженный подробным и не утратившим ценности до настоящего времени комментарием. Впрочем, будучи номиналистом”, Скалигер в ряде мест “подправил” Аристотеля в соответствии со своими убеждениями. Так, начало § 32 книги первой “Истории животных” в буквальном переводе звучит: “Крупнейшие роды животных суть следующие...” (в переводе В. П. Карпова: “...таковы...”); будучи убежден, что роды — нечто чисто номинальное, Скалигер предложил заменить “суть” на “именуются”. Конечно, эта конъектура не была принята никем из последующих издателей. Да и сам Скалигер не внес ее в основной текст (по его нумерации это § 56 гл. VII кн. первой).
Несколько ранее, в 1584 г., отдельным изданием в переводе Скалигера вышла уже упоминавшаяся нами книга десятая. Заглавие этого издания в переводе с латинского звучит так: “Книга Аристотеля, носящая в рукописи название десятой книги истории животных, ныне впервые переведенная на латынь” (курсив мой. — Б. С.). Неизвестно, что при этом Скалигер имел в виду: либо то, что его перевод является гораздо более критическим (снабжен комментариями, издан параллельно с греческим текстом) по сравнению с переводами М. Скота с арабского и Альберта с греческого? Или титульный лист составил не сам Скалигер: издание тоже посмертное? Или он не знал более ранних переводов, или не счел их достойными Аристотеля, который “в философии для него был божеством” (Hall, р. 138)? Во всяком случае, посмертно опубликованные скалигеровские переводы десятой и затем остальных (1587, 1619) книг “Истории животных”, действительно, были вершиной передачи этого трактата на столь ценимой гуманистами цицероновской латыни. Завершением же гуманистической традиции комментирования “Истории животных” можно считать опубликованные в 1601 г. во Франкфурте-на-Майне Христофором Гуариньони примечания на ее первую, наиболее “теоретизированную” книгу.
В течение всего XVI — начале XVII в. анатомические и таксономические данные “Истории животных” впервые во всем их объеме перекрывались новыми наблюдениями и исследованиями. Впрочем, ряд “новых” данных фактически представлял собой повторение основательно забытых в течение средневековья сведений из “Истории животных”, сведений забытых или по крайней мере не оцененных, хотя и воспроизводившихся механически при каждом новом переписывании, даже при сплошном комментировании, которое, углубляясь в детали, зачастую упускало из виду главные, оригинальные моменты и открытия. Так, Б. Евстахио “переоткрыл” упомянутое в “Истории животных” соединение полости среднего уха с глоткой; вновь была описана и “улитка” внутреннего уха (см. примеч. 54 к кн. первой). Однако накапливались и действительно принципиально новые данные, в том числе такие, которых Аристотель никоим образом иметь не
