Джованни Боккаччо - Декамерон. Гептамерон (сборник)
После этих слов, когда уже рассветало, он сказал: «С Богом, Меуччьо, я не могу более оставаться с тобою», и он внезапно удалился. Услышав, что кумы не берутся в расчет, Меуччьо стал издеваться над своей глупостью, вследствие которой он уже многих из них пощадил; потому, простившись со своим невежеством, отныне стал мудрее в этом отношении. Кабы знал это брат Ринальдо, ему нечего было бы мудрствовать, когда он обращал к своим желаниям свою дорогую куму.
Уже поднялся зефир, потому что солнце пошло на закат, когда король кончил свою новеллу; так как никому более не оставалось рассказывать, он снял с головы венок и возложил его на голову Лауретты со словами:
– Мадонна, я венчаю вас во имя ваше королевой нашего общества; итак, распоряжайтесь отныне как повелительница всем, что найдете нужным для общего удовольствия и утехи. – И он снова сел.
Став королевой, Лауретта, велев позвать сенешаля, приказала ему распорядиться, чтобы в прелестной долине столы были накрыты несколько ранее обыкновенного, дабы им можно было не спеша вернуться в палаццо; а затем объяснила ему, что́ ему надлежит делать, пока будет продолжаться ее правление. После этого, обратившись к обществу, она сказала: Дионео пожелал вчера, чтобы сегодня рассказывали о проделках, которые строят жены мужьям; если б я не опасалась показаться из отродья лающих псов, желающих немедленной отместки, я назначила бы завтра рассказывать о проделках, которые мужья устраивают своим женам. Но, отложив это, я решаю, чтобы каждый приготовился рассказывать о тех шутках, которые ежедневно проделывают друг над другом женщина над мужчиной или мужчина над женщиной либо мужчина над мужчиной; и я полагаю, что об этом потешных рассказов будет не менее, чем было сегодня. – Так сказав и поднявшись, она распустила общество до часа ужина.
Дамы и мужчины также поднялись; из них одни принялись бродить босые в прозрачной воде, другие – гулять по зеле ному лугу среди прекрасных, стройных деревьев. Дионео и Фьямметта долго пели вместе об Арчите и Палэмоне[69]; так среди многих и различных потех они в величайшем удовольствии провели время до часа ужина. Когда он настал, сев за стол у озерка, под пение тысячи птиц, освежаемые мягким ветерком, веявшим с окружных пригорков, не досаждаемые ни одной мухой, они спокойно и весело поужинали. Когда убрали со столов, побродив еще несколько по прелестной долине, они по благоусмотрению королевы тихим шагом направились по дороге к своему обычному пристанищу, когда солнце стояло еще высоко в полувечере; шутя и болтая о тысяче вещей, как о тех, о которых рассказывали, так и о других, они дошли до великолепного палаццо уже к ночи. Когда при помощи холодных вин и печений прошла усталость от недалекого пути, они тотчас же принялись плясать вокруг прекрасного фонтана то под звуки Тиндаровой волынки, то под другую музыку. Под конец королева приказала Филомене сказать одну канцону, и она начала так:
Увы, как жизнь мне тяжела!Придет ли день, когда могу я возвратитьсяТуда, отколь в таком страдании ушла?
Не знаю ничего, таким огнем полноНосимое в груди моей стремленьеСебя, несчастную, в приюте прежних днейУвидеть! О мое сокровище одно,Одна услада мне – ты, мной без разделенияВладеющий! Ответь! Спросить других людейНе смею и кого – не знаю. Жду твоей,Владыка, милости, – чтоб снова укрепиться,Утешиться душа заблудшая могла.
Не выражу в словах блаженства я того,Которое меня всю так воспламенило,Что места не найти ни ночью мне, ни днем.Мой слух, и зрение, и все до одногоДругие чувства вдруг с необычайной силойЗажгли тайник души неведомым огнем –И вот я вся пылаю в нем!И можешь только ты помочь мне исцелиться,Освободить мой дух от пагубного зла.
Скажи же, сбудется ль и сбудется когда,Что снова там увижусь я с тобою,Где целовала я сгубившие меняГлаза твои? Скажи, придешь ли ты туда,Мое сокровище, душа моя? ПокоюХоть несколько мне дай, молчанья не храня!Пусть краток будет срок до дняПрибытья твоего, а пребыванье длитсяПодолее! Любовь всю жизнь мою взяла.
Но если вновь тебя привлечь мне суждено, –Надеюсь, что теперь я буду не такая,Как прежде, глупая: уйти тебе не дам,Не выпущу. Уж будь что будет – все равно:Желание свое осуществить должна я,Прильнув к твоим чарующим устам.Об остальном пока молчу – узнаешь там…Приди ж, приди скорей в объятье пылком слиться;От мысли уж о том охота петь пришла.
Эта канцона заставила все общество предположить, что новая, счастливая любовь обуяла Филомену, и, так как по ее словам казалось, что она испытала ее глубже, чем путем одного лишь лицезрения, ее почли тем более счастливой, а иные и позавидовали ей. Когда кончилась ее канцона, королева вспомнила, что следующий день будет пятница, почему, любезно обратившись ко всем, сказала:
– Вы знаете, благородные дамы, и вы, юноши, что завтра – день, посвященный памяти страданий Господа нашего, день, который, если вы хорошенько припомните, мы провели благочестиво, когда королевой была Неифила, отменив забавные рассказы; то же мы сделали и в следующую за тем субботу. Потому, желая последовать благому примеру, данному нам Неифилой, я полагаю, что нам будет приличнее завтра и на другой день воздержаться от потешных рассказов, как то мы сделали и в прошлый раз, поминая, что́ в эти дни совершено было во спасение наших душ.
Всем понравилась благочестивая речь королевы; когда она распустила их, прошла уже добрая часть ночи и все пошли отдохнуть.
День восьмой
Кончен седьмой день Декамерона, и начинается восьмой, в котором под председательством Лауретты рассказывают о шутках, которые ежедневно проделывают друг над другом: женщина над мужчиной, или мужчина над женщиной, либо мужчина над мужчиной
Уже лучи восходившего светила показались утром в воскресенье на вершинах высочайших гор, мрак рассеялся и все стало видно кругом, когда королева и ее общество, поднявшись и погуляв наперед по росистой траве, в половине третьего часа посетили небольшую соседнюю церковь, где слушали божественную службу; вернувшись домой и весело и приятно пообедав, попели и поплясали немного, а затем с позволения королевы кто желал мог пойти отдохнуть. Но когда солнце уже перешло за полуденный круг, все уселись по благоусмотрению королевы у прекрасного фонтана для обычных рассказов и, следуя приказу королевы, Неифила начала так.
Новелла первая
Гульфардо берет у Гаспарруоло деньги взаймы и, условившись с его женою, что он проспит с нею за такую же сумму, вручает их ей и говорит Гаспарруоло в ее присутствии, что возвратил их жене, а та подтверждает, что это правда
– Если уже так устроил Господь, чтобы мне открыть этот день моей новеллой, я согласна; а так как, любезные дамы, много говорено было о проделках, устроенных мужчинам женщинами, мне желательно рассказать вам о проделке, устро енной мужчиной одной женщине: не потому, чтобы я хотела укорить ею совершенное мужчиной либо сказать, что женщина получила не по своим заслугам, – напротив того, желая похвалить мужчину и укорить женщину и показать, что и мужчины умеют провести доверяющихся им, как и их проводят те, кому они верят. Хотя, говоря по-настоящему, то, о чем я хочу рассказать, следовало бы назвать не шуткой, а должным воздаянием, ибо женщине подобает особенно быть честной, соблюдая, как жизнь, свое целомудрие и ни за что не допуская осквернить его; но, так как по нашей слабости невозможно соблюсти это в полноте, как бы следовало, я утверждаю, что та достойна костра, кто увлекается к такому делу из-за денег, тогда как, кто доходит до того по любви, могучие силы которой нам известны, заслуживает прощения в глазах не слишком строгого судьи, как то несколько дней тому назад показал нам Филострато на примере мадонны Филиппы в Прато.
Итак, жил когда-то в Милане один немец, наемник, по имени Гульфардо, храбрый и очень верный тем, на чью службу он поступал, что редко бывает с немцами; а так как при отдаче де нег, которыми его ссуживали, он был честнейший плательщик, нашлось бы много купцов, которые за малый барыш ссудили бы его любой суммой денег. Живя в Милане, он влюбился в одну очень красивую женщину, по имени Амбруоджия, жену богатого купца, по имени Гаспарруоло Кагастраччьо, хорошего своего знакомого и приятеля; любя ее очень осмотрительно, так что ни муж, ни другие того не замечали, он послал однажды попросить ее быть к нему благосклонной в своей любви, а что он со своей стороны готов сделать все, что она прикажет. После многих переговоров дама пришла к тому заключению, что она готова сделать, что́ желает Гульфардо, если от того воспоследует двоякое: во-первых, чтобы об этом деле он никогда не сказывал кому бы то ни было, а затем, так как для некоторой надобности ей необходимо иметь двести флоринов золотом, то она и желает, чтобы он, будучи человеком богатым, дал их ей, а она будет потом всегда к его услугам.
