Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки)
Издревле славится Джокьякарта как лучшая школа традиционных форм сценического искусства. Классический яванский танец, танец-драма, оркестр гамелан джокьякартской сцены считаются эталонами высокого творчества. Батик — ткань традиционной ручной выделки,— вышедшая из-под терпеливых рук мастериц Джокьякарты, расходится как подарок далеко за пределами архипелага. Не меньшей славой пользуются местные серебряных дел мастера.
По городу можно часами бродить и не уставать соприкасаться с артистичностью яванцев. Будь то в превращенном на пару часов в «школу классического танца» гараже, на рынке, выделившем место для музыкантов гамелана, на превращенной в «выставочный зал» самодеятельных художников обочине дороги, под навесом пропахшего расплавленным воском батикового цеха. Город, который местные жители любовно называют Джокья, пропитан творческим духом. Причем таким, который счастливо сочетает всеобщность и изящество, народность и утонченность. Чтобы почувствовать эту удивительную связь, надо свернуть с главной улицы Малиоборо и пройтись по лабиринту боковых улочек. Там и скрыто главное богатство Джокьякарты.
Малиоборо — длинная, прямая, плотно забитая пешеходами, велорикшами-бечаками, машинами магистраль. Ее проезжая часть окаймлена широкими тротуарами, которые то и дело ныряют под арки нависающих над ними вторых этажей жилых домов. Прохладные даже в полуденные часы тротуары находятся во власти уличных торговцев, разложивших свои товары у ног прохожих. Улицу называют «копеечной», ибо торгуют на ней всяческой дешевкой. Тут и одежда, и обувь, и косметика, и галантерея, и книги, и еда, и напитки — всего не перечислишь.
Здесь же примостились предсказатели судьбы, которые гадают по руке, на картах, а то и с помощью камешков, костей или просто закрыв глаза. У них можно приобрести амулет из черного древесного корня, высохшей, сморщенной лапки какой-то птицы, зуба тигра. Вещуны зазывают к себе проникновенным взглядом глаз, мягкими и повелевающими жестами рук, вкрадчивыми голосами. Редко увидишь предсказателя судьбы без притихшего возле него на корточках клиента, внимательно прислушивающегося к каждому слову. Торговцы лекарственными средствами предлагают мази, настойки и прочие снадобья, приготовленные из трав на «святой» воде. Чтобы убедить людей в действенности своих препаратов, раскладывают на плитах невесть откуда взятые цветастые анатомические карты. Один такой «аптекарь» для пущей убедительности вооружился даже разборным анатомическим муляжем и с ловкостью фокусника показывал прохожим пластмассовые сердце и желудок. Вокруг горластых алхимиков всегда стоит плотный полукруг любопытных, которые, однако, только глазеют да слушают и редко покупают.
Южным концом Малиоборо упирается в алун-алун — широкое травяное поле, которое ровным зеленым ковром раскинулось перед кратоном. Строительство дворца началось в 1755 году и продолжалось около сорока лет. После этого внутри дворцового комплекса сооружались новые здания, перестраивались старые, но крепостная стена осталась такой, какой ее воздвигли в XVIII столетии. К сожалению, на этот раз мне не удалось попасть внутрь. Дворец в определенные дни открыт для посетителей, но в этот день за его стенами шла подготовка к завтрашнему секатену, и ворота были закрыты.
На следующий день, в 8 часов утра, я уже был у дворцовых ворот с вензелем султанского герба. Алун-алун было плотно забито народом. В центре площади возвышались широкие кроны двух священных деревьев варинггин. В прежние времена под их сенью терпеливо ждали приглашения на аудиенцию подданные султана, посольства вассальных княжеств, заморских стран.
Из всех прилегающих улочек на площадь вливались все новые группы празднично одетых мужчин и женщин. Прозрачным желтоватым столбом стояла в воздухе пыль, приглушенный гул многолюдья усиливался. Но вот он, как будто по какому-то неведомому знаку, стих, все повернулись лицами к воротам. Через минуту они открылись. Двумя колоннами вышла дворцовая стража в длинных клетчатых саронгах с широкими кожаными поясами, украшенными огромными блестящими пряжками, в маленьких малиновых фесках. Воины были обнажены по пояс, вооружены копьями, крисами, саблями.
Потом из ворот выплыла сложенная из снопов риса, связок фруктов и овощей, венков живых цветов двухметровая пирамида — гунунган. Это был символ Махамеру, горы, где обитают боги и духи. Она покачивалась в ритм шагов несущей ее на плечах челяди в отутюженной униформе. Замыкал процессию оркестр, в плавной музыке которого чистые звоны традиционных инструментов перемежались с торжественным звучанием европейских медных труб.
Гунунган плыла в толпе по большому кругу к белевшему справа куполу мечети. Верующие пытались коснуться рукой платформы с дарами, некоторые умудрялись привязать к ней цветную ленточку. Большинство же довольствовалось лишь чтением суры из Корана, когда пирамида .медленно проплывала мимо них. При ее приближении люди без толчеи и давки расступались и так же спокойно смыкались, когда процессия, замыкаемая оркестром, удалялась.
Около мечети пирамиду внесли в огороженный невысоким забором двор и опустили на землю. В нарядной от цветных оконных витражей мечети состоялся молебен, в котором непосредственное участие приняла городская элита. Те, кто запрудил площадь, внимали проповеди, изливавшейся на них из мощных динамиков. После короткого богослужения главный распорядитель церемонии, священник в белой шапочке и белом до пят балахоне, трижды обошел платформу с дарами, шепча подобающие случаю цитаты из священной книги, и потом направился к мечети. Это было знаком для верующих. В мгновение они обступили пирамиду, и через минуту от нее ничего не осталось.
Меня удивило, что все это произошло без свалки. Взять что-нибудь из подношений удалось, разумеется, только близко стоящим. Те, для кого они были недосягаемы, не делали даже попытки пробиться к гунунгану.
— Как вы можете брать то, что предназначено богу?— спросил я пожилого мужчину, укладывавшего рисовый снопик в пластиковый пакет.
Тот несколько покровительственно улыбнулся и, как школьнику, четко разделяя слова, вежливо пояснил:
— Бог — существо духовное. Ему не надо материальной пищи. Важно то, что ему ее предлагают. Он может насытиться только запахом и видом еды. Саму же еду можно съесть людям. Даже хорошо, что они делают так. Делят еду с богом. Значит, общаются с ним.
В индонезийской общине, таким образом, в причудливом сплетении объединились исламская традиция, элементы индуистской обрядности, отголоски анимистических представлений, и, наконец, как свидетельствовали медные трубы, не обошло его стороной и европейское влияние. Это еще одно подтверждение способности индонезийцев синтезировать элементы различных культур, воспринимать новое, не отказываясь от старого. Такая гибкость в значительной степени обусловила мирный характер проникновения в Индонезию чужеродных религиозных учений. Отчасти это связано с тем, что индонезийцы приняли ислам как бы из вторых рук. Он уже был смягчен и приглажен в Индии, поэтому заметно утратил свою непримиримость к другим вероучениям. В Индонезии ислам претерпел новые изменения под влиянием местного образа жизни и поэтому стал весьма отличаться от своего ближневосточного «оригинала». В Индонезии женщины никогда не знали чадры в отличие от женщин Ближнего Востока. Индонезийские артисты в нарушение мусульманских норм остались верными основе своего сценического искусства — танцу. Им и в голову не приходило отказать себе в удовольствии выразить отношение к жизни изображением людей или животных в театре ли, на полотне ли, в маске ли. Окончательно утвердился ислам на Яве в первой половине XVII столетия, в годы второго расцвета династии Матарам, когда султан Агунг, что значит «великий», подчинил себе почти весь остров.
В жизни современной Индонезии рожденная в аравийских песках религия имеет немаловажное значение. Девять индонезийцев из десяти пять раз в день произносят: «Аллах акбар!» — «Велик аллах!», при встречах приветствуют друг друга арабскими словами «ассалям алейкум». Однако официально государственной религией ислам не провозглашен.
Еще до завоевания независимости в августе 1945 года комитет, разрабатывавший конституцию будущей республики, принял так называемую Джакартскую хартию. На первое место в этом историческом документе был поставлен принцип веры в бога и обязанность каждого мусульманина строго соблюдать предписания шариата. Но вместе с тем религиозные убеждения и практику комитет рекомендовал сочетать с «принципом гуманности, справедливой и цивилизованной», со стремлением к созданию «единой и демократической» Индонезии на основе «социальной справедливости».
Таким образом, хартию можно толковать двояко: в духе и религиозности, и секуляризма. Мусульманские ортодоксы ссылками на первую часть хартии добивались и добиваются и сейчас превращения страны в теократическое исламское государство. Светские же круги подчеркиванием второй части настаивали и продолжают настаивать на подчинении ислама государственной идеологии Панчасила, в которой постулат веры в бога — один из пяти принципов. Нечеткое формальное определение места и роли ислама в социально-политической жизни дает власть имущим возможность маневрировать и использовать это в своих целях. Поэтому в Индонезии практика правительства в религиозном вопросе имеет особое значение.
