Адриан Гилл - Опыт путешествий

Изучение мертвых тел способно многое сказать о повседневной жизни наших предков — их диете, болезнях и ожидаемой продолжительности жизни. Зная больше о том, как развивались сифилис, малярия, холера и туберкулез много лет назад, мы сможем лучше справляться с ними в наши дни. Ученые движутся методично, проверяя рост и возраст тел, изучая состояние черепов и зубов, отсутствие эмали на которых может свидетельствовать о многих годах неправильного питания. Две мумии страдают от подагры. У пяти заметны признаки дегенеративного артрита. Почти все эти люди при жизни мучились зубами — зубной камень, опускание десен, кариес и абсцессы.

Животы проверяются на предмет недостающих органов. У одного из тел были удалены все мягкие ткани, другие набиты тряпками и листьями (в том числе и лавровыми), возможно, для того чтобы смягчить запах или из-за того что они обладали какими-то консервирующими способностями. Заполнение пустот в телах было призвано придать им более реалистичный вид. Восковая кожа напоминает пергамент, одежда кажется липкой и влажной, лица — раздутыми и зевающими, а рты открыты так широко, что можно проводить визуальное исследование высохших гортаней и сморщенных языков.

Ученые относятся к телам с уважением, не забывая, что когда-то те были людьми, такими же, как и мы с вами. Тем не менее они называют каждое из тел «оно», пытаясь сохранять дистанцию и бесстрастность в те моменты, когда вытаскивают у тела коренной зуб.

Несколько лет назад тела, лежавшие в склепе, подверглись нападению вандалов. Кто-то ворвался в склеп и раскрасил их зеленой краской. Эти зловещие и унизительные брызги покрыли лица покойников, их одежду и обувь, сделав их еще похожими на персонажей аттракциона «Комната ужасов». Монахини, присматривающие за этим странным собранием, глядят на тела с жалостью и отвращением. Они говорят, что тела нужно достойно похоронить, позволив им обратиться в прах. Одна их них считает, что в этом нет ничего духовного или возвышающего.

Забрызганные краской и заполненные тряпками тела вскоре вновь вернутся в свои пустующие ниши. На данный же момент арки в альковах вдоль стен заполнены лишь сотнями высохших мертвых сороконожек. Несколько тел продолжают лежать в своих гробах. Я осторожно отодвигаю тяжелую крышку, которую, возможно, не трогали столетиями, и смотрю внутрь. Кажется, что воздух из гробницы выходит с глубоким вздохом, и мое горло наполняется запахом — но не запахом гниения, а ароматом крепкого бульона, сухой плесени и тонкого, как пыль, человеческого праха. Этот запах, совершенно незабываемый, напоминает настойку молчания и грусти, аромат повторяющейся молитвы, звучащей где-то в отдалении, аромат раскаяния и сожаления, одновременно отталкивающий и странно знакомый. Я сталкиваюсь с ним впервые, однако при этом испытываю странное и убедительное ощущение дежавю.

Мы никогда не узнаем, что значили эти мертвые тела для общин, принесших их сюда и одевших. Это остается одной из загадок Сицилии. Столкнувшись с этими комическими и трагическими образами смерти, мы остаемся наедине со своими сомнениями, мыслями и заботами. Очень сложно понять, что чувствуешь, когда смотришь на тела, замерзшие на полпути из ниоткуда в никуда, — здесь тайна и страх, надежда и ощущение противоречивости жизни и потери, вечные и универсальные чувства.

В красивом городе Новара-ди-Сицилия стоит большая и обильно украшенная церковь. Перед алтарем секретная дверь в склеп, и при нажатии секретной кнопки вход открывается автоматически, прямо как в фильмах про Джеймса Бонда. Ступени, ведущие вниз, приводят нас в комнату с нишами, вырезанными в камне, внутри которых разнообразные и уже знакомо бесформенные тела еще шести прелатов. На высокой полке в окружении черепов стоит коробка с двумя кошками, мумифицировавшимися естественным образом — легкое напоминание о древнем Египте. Они попали в ловушку в склепе, и это лучшее напоминание о том, что даже если у тебя и девять жизней, конец всегда один и тот же.

Дунай

Зайдите в лес. Пройдитесь по покрытым мхом камням и корням мимо кустов ежевики, окунитесь в тень на краю лесных лужаек. В каменном углублении течет ручеек, скорее струйка воды, выбивающаяся из земной толщи. Она пузырится, брызгается, на мгновение замирает, а затем стремглав бросается в лес. А там скользит мимо валунов, омывает гравий, бездумно и бесцельно бежит по пути наименьшего сопротивления. Люди, приходящие сюда, окунают в ручей оловянные кружки и поднимают тост за старт, за великие приключения, за небольшие идеи, из которых вырастают мощные проекты. Все это напоминает древний анимизм — поклонение перед силой воды, леса и рождающей их земли. Место называется Шварцвальд, а ручеек этот — исток Дуная. Самая дальняя точка, куда вы можете добраться от устья реки, расположенного в 2860 километрах восточнее. Дунай, Danube, Donau, Dunaj, Duna, Dunav, Dunarea — величайшая река Европы, самая длинная (если не считать рек России) река, не принадлежащая ни одному государству, но протекающая по территории десяти. Здесь, в темном и наполненном вздохами лесу, река еще недостаточно созрела, для того чтобы называться Дунай. Ее здесь зовут Брег, но этот ребенок совсем скоро превратится в бурный поток.

На берегу стоит вместительное кафе, где можно отведать нарезанный толстыми ломтями настоящий шварцвальдский торт, которые подают вам настоящие шварцвальдские девушки. Торт распирает от грубого веселья взбитых сливок и вишни. Лес наполнен голосами немцев. Увлеченные повышением эффективности своей сердечно-сосудистой системы, они маршируют в шортах, с рюкзаками за спиной и палками в руках (покрытыми маленькими эмалированными бляшками, напоминающими о местах, где им доводилось петь свои «тру-ля-ля»: Ульм, Регенсбург, Пассау, Вена, Сталинград).

Неподалеку, в маленьком городке Фуртванген есть музей часов. Что бы нам ни говорил Орсон Уэллс[166], но часы с кукушкой родом не из Швейцарии, а из Шварцвальда — именно из этих мест люди, доведенные до отчаяния средневековой нищетой, отправлялись бродить по дорогам страны, торгуя вразнос часами с кукушками. Возможно, это не лучшее занятие для голодавших крестьян, однако, как и всегда, мы недооцениваем степень упорства, мастерства и дьявольской изобретательности отчаявшегося немца. Кукушка получила звездную роль не из-за своей врожденной способности следить за временем, а потому что голос ее имитировать было проще. В свое время проводились эксперименты с совами, утками и даже, говорят, с двуглавыми орлами.

Брег покидает лес и продолжает течь на восток, где встречается с еще одним инженю[167] под названием Бригах. Вместе они текут вплоть до города Донауэшинген, где официально и возникает Дунай, в большом саду за огромным домом, принадлежащим семье фон Фюрстенбергов — местным важным птицам. Река вытекает из декоративного пруда, украшенного барочной скульптурой чопорной женщины, бранящей двух обнаженных детей. Эта дама — женский дух региона, приказывающий маленьким ручейкам расти и вести себя хорошо. Ненадолго река уходит под землю, а затем вновь появляется на поверхность из-под классической беседки. Достаточно бесхитростно, не смешно и в лучших традициях немецкого китча — притвориться, что тебе может принадлежать целая река. Кайзер Вильгельм, развязавший «Великую войну», очень любил приходить в эти места и стрелять уток из своих английских ружей, переделанных так, чтобы ему не мешала его покалеченная рука[168]. Я прохожу вперед по течению. Пара крякв шумно что-то обсуждает. Одинокий мужчина выгуливает собаку. Ветер шелестит листьями тополей. Местная гостиница отчаянно пытается быть яркой и веселой.

Дунай — огромная линия разлома Европы. Он выступал естественной границей Римской империи. К западу и югу от него — классическая Европа, империя разума и интриги, поэзии и порядка. К северу и востоку — Европа варварская: бородатая, родовитая, домотканая и суеверная, Европа лесов и троллей. Река также служит границей между католической и православной Европой. По ней проходит граница десяти столетий исламской экспансии. Она петляет через неспокойные Балканы, а затем беспрепятственно течет сквозь освобожденные земли — от железного занавеса к территории Варшавского договора. Это река Ясона и аргонавтов, по берегам которой находятся самые ранние из известных в Европе поселений человека. На самое главное — Дунай представляет собой огромную артерию, питавшую Mitteleuropa — аморфную зону идей и коммерции, существовавшую в мире книг и концертных залов чуть ли не больше, чем в области географии[169]. Родной дом шоколада и кафе, психологии, философии, романтики и бунта, огромных состояний и музыки — музыки, которой полно все, на что дирижер только мог указать своей палочкой. Это место для нового мышления, развития науки и изобретений, способ существования и культура, которая до сих пор составляет закваску нашего коллективного характера.