Яков Белицкий - Пу3шечная улица, 9
Но целиком Пушечный двор не покинул своего прежнего местоположения. Осталось Артиллерийское депо — судя по экспликации 1803 года, длинное здание, в котором одновременно находились склад различных артиллерийских принадлежностей и военная канцелярия. "
Теперь настал черед рассказать о судьбе дома, стоящего под № 9 на Пушечной улице, а вернее, о судьбе домов, что, меняя один другого, вставали на этом месте, и каждый из них как бы продолжал биографию своего предшественника.
Однако следует определить ту территорию, которая бы соответствовала адресу: Пушечная, 9. Вопрос не праздный.
Взгляните повнимательнее на дом, в котором расположен ныне Центральный Дом работников искусств СССР, По сути, он занимает целый квартал — это и дом № 6 по улице Жданова, и дом № 20 по Кузнецкому мосту, что, кстати говоря, так и зафиксировано в архивных планах и документах XIX и первых десятилетий XX века. Дом как бы прорезан несколькими арками, которые раньше вели к каменным флигелям и саду во дворе, а теперь две из них связывают вестибюль станции 'метро «Кузнецкий мост» с улицей Жданова. Вот это замкнутое каре и определит маршрут путешествия во времени и пространстве, которое нам предстоит совершить.
В XVII веке почти всей этой землей владел окольничий Михаил Васильевич Собакин. Род Собакиных был древний и близкий к царскому престолу (третья жена Ивана Грозного — Марфа Васильевна в девичестве Собакина). В коленах рода записаны храбрые военачальники и любезные государю по своим делам наместники в различных краях государства...
Дом Михаила Васильевича был на Пушечной (а по документам того века — на Екиманской) улице заметным: трехэтажные палаты, украшенные теремом и крытым крыльцом. Были на дворе и «столярни», и конюшни-, и «поленные анбары» — сараи для хранения дров, и своя домовая церковь. А часть двора, как нередко делалось в ту пору, отдали хозяева под подворье Спасо-Ефимьева монастыря. Подобная аренда была делом богоугодным и прибыльным...
Но прежде чем приступить к рассказу о дальнейшей судьбе этого дома, вернемся в век XVIII, в восточную часть владения, которое в ту пору числилось как земля одной из самых богатых московских помещиц — вдовы ротмистра лейб-гвардейского конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова.
САЛТЫЧИХА
Прочесть перед всем народом заключенную над нею в Юстиц-коллегии сентенцию...
Указ Екатерины II Сенату
Сентенцию читали долго, попеременно сменяя друг друга. День был, как вспоминали очевидцы, ветреным и снежным. Но толпа не расходилась. Люди густо облепили все окрестные дома, взбирались па крыша лавок, и с утра уже были случаи увечий: кого-то задавили около эшафота, а еще говорили, что несколько господ пытались примоститься на крышах своих карет, да, не приученные к таким упражнениям, попадали на землю...
А с эшафота всё читали список убиенных и замученных ею и тайно утопленных потом или наскоро зарытых, а то и просто брошенных в лесу у Калужской дороги, где были ее загородные владения.
А она, злобно поглядывая на толпу, недвижно стояла, крепко привязанная веревками к столбу, и далеко виднелась повешенная на нее надпись: «Мучительница и душегубица».
Без малого десять лет Дарья Салтыкова почти ежедневно (за вычетом хождений в Троице-Сергиеву лавру на богомолье, до которого она была великая охотница) истязала своих дворовых — и ее соседи по Кузнецкому мосту, по Рождественке и по Софийке слышали их отчаянные вопли, а когда открывались ворота усадьбы, видели окровавленных людей, прикованных к железным крючьям в стене. И не раз среди бела дня но Кузнецкому мосту к Калужской заставе тащились дроги, где, кое-как прикрытое рогожей, моталось на ухабах бездыханное тело... Многие это видели, да молчали. Потому что Дарья Салтыкова была в родстве и свойстве с громкими фамилиями — с Бибиковыми, Головиными, Татищевыми, Измайловыми и Толстыми. А если кто из властей не приходился ей никем по линии Салтыковых, ни по линии тоже разветвленного отцовского дворянского рода Ивановых, то тех она покупала богатыми подарками. И кричала, глядя на очередную экзекуцию: «Я сама в ответе и ничего не боюсь!»
Но пуще всего любила проводить экзекуции сама. Била до смерти скалкой или вальком. Еще употребляла утюг — холодный для ударов, горячий для ожогов на лице. А провинность была всегда почти одна и та же: плохо вымытые, как казалось ей, полы или плохо отглаженное белье.
Салтыкова построила специальный каменный дом-застенок, где проходили наказания крепостных. «У дома-застенка любопытная, более того, символическая судьба»,— считал известный краевед Виктор Александрович Никольский. Запомним это высказывание!
В своей книге «Старая Москва» он безоговорочно вклинивал владения Дарьи Салтыковой на интересующую нас территорию. О том, что салтыковские владения находились здесь, упоминают многие московские краеведы. Но, как правило, проводят их границу по левой стороне Кузнецкого моста, показывая этим, что не располагают достаточными сведениями, которые позволили бы им в данном случае «захватить» и правую сторону улицы.
Никольский «захватил», но по досадному правилу, которому он следовал в своей книжке, источника своего утверждения не указал...
ото сделал за него другой не менее известный краевед Николай Петрович Чулков. В своих выписках, которые вот уже более полувека хранятся в фондах Музея Истории Москвы, он приводит такие данные: в 1176 году сыновья Салтыковой — Николай и Федор продавали один из принадлежавших им домов. Это теперешний дом № 20 по Кузнецкому мосту. Свое сообщение Чулков с присущей ему скрупулезностью подтвердил ссылками на полицейские книги и другие солидные документы.
Пройдите по Кузнецкому мосту и вы убедитесь, что, дом под № 20 входит в тот огромный четырехугольнику границы которого и стали рамками нашего рассказа...
Но дом обретет новых хозяев еще только в конце 1776 года, а пока на исходе первая половина XVIII столетия, и, уверенная в своем праве казнить и миловать,; вдова ротмистра Дарья Салтыкова творит свои душе-; губство и тиранию.
Крестьяне приносили жалобы на нее. Уже потом, во время следствия, окажется, что в Сыскном приказе есть 24 дела о ее жестокостях. Сначала дела вроде бы принимали к производству, но потом они закрывались, жалобщиков же возвращали вдове.
...Я листал опись этих дел и поражался одной особенности, которую не заметили те, кто раньше писал о Салтыковой: тех, кто на нее жаловался, она до смерти не засекала — только наказывала плетьми и отсылала в какую-нибудь из своих деревень. Они уже сами умирали там от непосильного труда или долгого стояния в железах. Отчего так? Боялась, что призовут авторов челобитных к дознанию, а их и в живых нет? Вряд ли. Скорее всего, хотела, чтобы они сами рассказывали другим про полную ее безнаказанность и своевластие. Ну, убьет кого-нибудь, эка невидаль для салтыковских крепостных! А вот пусть холопы сами скажут, как писали донос, да как носили его властям и какое было по тому доносу решение...
Замерла в безмолвии площадь, а дьяк все читает бесстрастным голосом: Прасковья Ларионова — забита палками до смерти. Агафья Нефедьева — ошпарена кипятком, отчего и умре. Лукьян Михеев...
Откуда было узнано все это? Двое мужиков, доведенных до полного отчаяния (у одного из них, Ермолая Ильина помещица замучила подряд трех жен, оставив сиротами полную избу детишек), неведомо как пробрались в Петербург и во время какого-то праздника, когда Екатерина II соизволила выйти к народу, отдали свое прошение «в собственные руки».
Шесть лет тянулось следствие. Шесть лет крапивное семя правдами и неправдами запутывало дознание. Сделать это было нетрудно: крепостные, вызванные к следователям, помня судьбу жалобщиков, молчали и отнекивались. Отнекивались и соседи. Они помнили, с кем Дарья в родстве и дружбе...
Но находились люди и крепкие духом, и честные душой. Доказать удалось не все. Савелий с Ермолаем указали, что погубила она невинно 75 душ, Юстиц-коллегия же приписала Салтычихе насильственную смерть лишь 38 крепостных, причем 10 замучены ею лично. Она была скора на расправу не только с холопами. Во время следствия всплыл такой любопытный факт. В первые годы своего вдовства воспылала Дарья сердечными чувствами к соседу по одному из. своих подмосковных имений в Теплом Стане, офицеру Николаю Тютчеву. И вот до нее дошел слух, что капитан предложил руку и сердце девице Панютиной. Салтыкова приказала купить (благо Пушечный двор рядом!) 5 фунтов пороху и послала двух крестьян поджечь дом, чтобы и жених и невеста погибли в огне (речь, видимо, шла о доме Панютиных: вряд ли девица могла навещать до свадьбы дом своего жениха, он же, по обычаю того времени, должен был делать визиты ее семье). Дважды ходили крестьяне на поджог, но потом признались, что не поднимается у них рука на такое злодейство. Крестьян высекли, а конюхам, что истязали своих земляков и давно уже жили без стыда и совести, Салтычиха велела идти на Теплый Стан и, когда поедет Тютчев с невестой, напасть на них и забить палками. Но кто-то предупредил капитана о кознях его соседки по имению. Он взял с собой в дорогу надежную охрану и «на четырех санях с дубьем» благополучно скрылся вдали от Москвы...
