Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. т. I
«У современной скульптуры, — писала Вера Мухина, — два ствола, дающие соки своим более молодым ответвлениям, — Бурдель и Майоль, два полюса по темпераменту, пластической форме: один — пафос огня, другой — дышащее спокойствием море. Форма Бур деля не проста и не плавна; она вся комками, глыбами. Он, как вулкан, который властен сделать с землей что хочет — деформировать ее или строить по своему желанию. Предмет для него только предлог, повод для творчества. Его образы всегда напряжены, как тетива у лука, он их мучает, гнет, укладывает в нужные ему рамки; движения его фигур доведены до предела, никогда, впрочем, не доходя до срыва или слома».
Вся тайна экспрессии и могущества искусства Бурделя — в чувстве гармонии, великолепном знании и безмерном труде.
Впрочем, никто лучше его самого не скажет об этом:
«Деформация — слишком легкий путь. Многие думают, что достаточно начать деформировать, чтобы приобщиться к гениальности. Это ошибка, ибо всякая деформация, в основе которой нет глубокого знания, есть бесполезное дело; ни оригинальничанье, ни нарочитая грубость никогда не заменят подлинной силы… Отличие настоящего искусства — чувство меры».
Произведение искусства должно быть связано с эпохой, должно врасти в нее своими корнями, и в то же время в нем должно быть нечто от вечности.
Бурдель — создатель «Геракла», бюстов Бетховена, Родена, Франса, памятников в Монтобане, Буэнос-Айресе, Париже — оставил нам кроме своих творений еще один бесценный дар — учеников. Среди них двое — Вера Мухина и Иван Шадр. В их творчестве претворен призыв Ромена Роллана к созданию героических образов в искусстве.
Достаточно вспомнить грандиозные фигуры «Рабочего и колхозницы» Мухиной, венчавшие Советский павильон в Париже и потрясшие своей динамикой парижан, или поразительную по своей экспрессии скульптуру Шадра «Булыжник — оружие пролетариата».
Оба эти произведения, созданные в духе русской реалистической школы, в то же время воплощают лучшие традиции Бурделя.
Однажды Грабарь рассказывал студентам, какая невероятная одержимость охватывала больших художников, когда они создавали свои шедевры. Тогда они как будто ощущали биение сердца, тепло дыхания своих творений. Столько самого себя, своей души они вкладывали в произведения искусства!
Игорь Эммануилович вспомнил об одной любопытной истории, которую поведал ему Иван Шадр.
Вот она.
В мастерскую Родена вступили парижские сумерки, когда внезапно распахнулась дверь и в студию вошел Антуан Бурдель. Он был чем-то взволнован.
- Я сегодня сломал модель, — с горечью сказал Антуан, — в ней нет жизни.
Огюст Роден отдыхал в кресле. Иван Шадр заворачивал во влажные тряпки скульптуру.
- Антуан — я могу тебе подсказать рецепт, чтобы твой эскиз ожил, — улыбнулся, поглаживая бороду, Роден.
- Сделай милость, — пробурчал недовольно Бурдель.
- Прислушайся, как звучит «Марсельеза» Франсуа Рюда. «К оружию, граждане!» — вопит во все горло Свобода, летя на могучих крыльях. Я сам каждый раз поражаюсь, как ее каменные уста раздирают мою барабанную перепонку.
- Ты прав, Огюст, я тоже порою слышу, как она кричит.
- Чего же проще, Антуан? Тогда добейся, чтобы твоя скульптура заговорила с тобою.
МАКС ШВАБИНСКИЙ
1973 год… Осень.
Вся Прага в плакатах: на золотом фоне мужской строгий профиль. Энергичный, крутолобый. Кудрявая грива волос. Тонкий нос с горбинкой. Острый взгляд чуть прищуренных глаз. Осанка спокойна и полна достоинства, благородства. Открытое лицо говорит о прямодушии и честности. Он прост. Что-то в нем от рабочего, мастерового… Сила и верность в каждой черте его характера. Это Макс Швабинский.
Художник. Гордость Чехословакии.
Плакат выпущен к столетнему юбилею со дня рождения большого мастера.
Сентябрь. Кованая старая бронза осени. Черная бездна звездной мги. Ломкая льдинка молодого месяца. Острые скалы храмов. Готика. Каменная песня средневековья.
Тяжелые, темные от смога скульптуры Карлова моста.
Легкие, прозрачные купола соборов.
Барокко…
Колдовской силуэт Градчан, словно выплывающий из облаков. Серебряный простор Влтавы. Розовая парабола в бирюзовом небе — след самолета. Звуки шагов по истертым плитам мостовой… Стремительный полет флагов.
… Мы едем в город Кромержиж, где развернута юбилейная выставка из произведений Швабинского.
Ганацкие Афины.
Такое гордое название носит Кромержиж. Город на Мораве, заложенный в XII веке, один из культурных центров Чехии.
Однажды давным-давно крупнейший чешский художник Йозеф Манес посетил Кромержиж.
Это было в 1848 году.
Живописец путешествовал по Моравии. Изучал быт, обычаи, костюмы. Эта поездка немало способствовала становлению Манеса — мастера, воспевшего жизнь народа своей страны.
Его замечательное творчество во многом определило дальнейшее развитие реалистической станковой национальной живописи, и его недаром называли учителем большинства художников XIX века в Чехословакии…
Надо же было случиться, что в 1873 году именно в Кромержиже ровно через двадцать пять лет после посещения города знаменитым Манесом на свет появился юнец, которому было предопределено продолжить и развить дело Манеса…
Дебелая, румяная повитуха едва ли предполагала, что именно этот новорожденный станет одним из самых ярких художников Европы.
Откуда было знать простой акушерке, принявшей на своем веку не одну сотню детей, что именно этот громко пищавший карапуз, родившийся 17 сентября 1873 года и нареченный вскоре Максом, впоследствии создаст творения, которыми возвеличит искусство своей родины и обессмертит себя?..
И что именно его юбилей будут так торжественно праздновать через сто лет все его соплеменники…
Впрочем, не только земляки.
Всемирный Совет Мира и ЮНЕСКО включили день рождения великого художника в знаменательные даты 1973 года.
Итак, мы спешим на родину Швабинского, на его юбилейную выставку.
Кромержиж…
Утро. Тишина. Прохладная лазурь осеннего высокого неба. Косые лучи бледного солнца заставляют согласно петь чистые краски древнего города.
Внезапно тишину и безмятежность разбудил хрустальный звон курантов. Заговорила старинная башня ратуши, и ровно через мгновение на этот мелодичный зов ответил старый замок. Но это был лишь миг.
Еще не прозвучал последний, девятый, удар часов, как это состояние благости взорвали грохот и треск мотоциклов.
Молодые парни в желтых и оранжевых шлемах, подобно розовым и фиолетовым диковинным осам (так тонко были перехвачены у них талии), низко пригнувшись к рулям своих машин, носились по мостовой, оглушая всех и вся.
Это наваждение длилось минуту.
Пестрый мираж исчез так же быстро, как появился.
Остался только запах угара.
И снова тишина покорила площадь.
Ветер донес издалека звуки музыки. Оркестр играл Гайдна.
По вековой брусчатке прошли девушки в туфлях на платформах. Цокот их шагов разнесло эхо.
И снова пробили куранты…
Осенний свежий ветер колышет чехословацкие и советские флаги. Страна отмечает годовщину Словацкого восстания. Над ажурным, резным флюгером старой ратуши блеснула серебряная птица. «ИЛ-64» прокладывал новую трассу…
Век контрастов, век двадцатый…
Старый квартал. Улочка, узкая, как коридор. Тесно прижавшись друг к другу, стоят домики-шкатулки. Резные, расписные …
Из темного, почти черного квадрата окна двухэтажного особнячка выглядывает, как из рамы старинного холста, красавица в сиреневом парике, эдакая Коппелия XX века.
Загадочная.
С перламутровой улыбкой на бледно-восковом лице.
В лиловом платье. Ее тонкая рука в белой перчатке держит желтый цветок.
Рядом с этим домиком-шкатулкой, совсем в двух шагах, скромное здание в четыре окна. На нем мемориальная доска с барельефом Швабинского.
В этом двухэтажном домике родился мастер.
Центральная площадь Кромержижа. Около здания выставки на стоянке — добрая дюжина туристских автобусов, много машин. У входа людно. Молодежь, старики, дети, целые семьи пришли на встречу с прекрасным.
Открывает экспозицию скульптурный портрет Швабинского, исполненный его большим, верным другом — скульптором Яном Штурсой.
Просторные, светлые залы… Картины, эстампы, рисунки… На втором этаже монументальные работы — панно, эскизы росписей. Картоны для витражей и мозаик…
Могучее дарование Швабинского раскрылось во всю мощь на этой выставке. Должен признаться, что мне довелось видеть лишь одну экспозицию работ мастера в Москве, в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Это было великолепное собрание офортов, литографий, рисунков…
Помню, каким успехом пользовался у москвичей портрет Юлиуса Фучика.
