А Гольденвейзер - В защиту права (Статьи и речи)
Припоминая все эти изображения суда, разбросанные по разным произведениям Толстого, невольно спрашиваешь себя: откуда Толстой, - который при всей своей суровости оставался оптимистом и замечал в жизни не только уродства, - взял все эти мрачные краски? Отчего такая непримиримость, такое безусловное, немилосердное осуждение?
После выхода "Воскресения" многие судебные деятели в России почувствовали себя уязвленными, усмотрев в романе сатиру на русский суд. Но, разумеется, Толстой менее всего имел в виду обличать именно русские судебные порядки. Ни для какого суда у него не нашлось бы других слов, кроме тех, которыми он охарактеризовал суд русский.
Толстого особенно раздражает то, что суд искони окружен особым почетом. То, что мы, склонные критиковать все учреждения государства, считаем суд необходимым и бесспорным, Толстой объясняет тем, что в суде неправда и зло выступают замаскировано, в торжественном и благочинном виде.
Замаскированности зла особенно способствует существующее в судебном деле разделение функций (Ср. В. А. Маклаков, ук. соч., стр. 171.). Только благодаря ему люди могут относиться к судьям с особым почтением. Если бы один человек исполнял все {45} функции, связанные с судебным делом, - и арестовывал, и обыскивал, и отводил осужденного в тюрьму, и затем сторожил его; если бы судья, вынесший смертный приговор, должен был сам казнить приговоренного, - то судьи представлялись бы людям в совершенно ином и более правильном свете. Ведь даже сторонники смертной казни относятся к палачам с презрением.
Но в работе судьи всё складывается так, чтобы по возможности скрыть насилие. Суд только выносит приговор, но сам их не исполняет (В разговоре с моим отцом в Ясной Поляне в 1909 году Толстой рассказывал о том, что его племянница стала вегетарианкой после того, как к столу подали курицу, которую она накануне видела бегающей во дворе и "знала в лицо". "Вот если бы наши судьи, - прибавил Толстой, - почаще посещали тюрьмы и видели заключенных, которых они знают в лицо, так как сами их туда послали, то они бы уже не так легко выносили свои приговоры".).
Обстановка благолепия, в которой происходит судебное заседание; показные гарантии прав подсудимого, которыми оно обставлено; отшлифованные формы, в которых оно протекает, - вся эта бутафория заглушает в нас голос совести, говорящий, что в судебном зале творится насилие над человеком. Но для Толстого все эти внешние аксессуары судоговорения только ярче подчеркивают все то, что хотят за ними скрыть.
"Непосредственный палач, - читаем мы в "Не могу молчать", - знает, что он палач, и что то, что он делает, дурно и что его ненавидят за то, что он делает, и боится людей, и я думаю, что это сознание и страх пред людьми выкупает хоть часть его вины. Все же вы, от секретаря до главного министра и царя, посредственные участники ежедневно совершаемых злодеяний, вы как будто не испытываете того чувства стыда, которое должно бы вызывать участие в совершаемых ужасах".
{46} В глазах общественного мнения тюремщик и особенно палач - люди, быть может, достойные сожаления, но занимающиеся дурным, черствым, жестоким делом. В служебном мире они парии, меченные клеймом отверженности. Но судьи, - те самые судьи, которые передают людей в руки тюремщиков и палачей, - в глазах общественного мнения люди безупречные и почтенные; судейская служба - самая почетная из государственных функций.
Наконец, адвокаты, выступающие в судах защитниками подсудимых, и подавно являются любимцами общественности. Ведь они защищают личность в ее непосильной борьбе против государственного аппарата, стремятся спасти невинного от ужасов тюрьмы и казни.
Так расценивает участников судебного дела общественное мнение. Но для Толстого чем более прикрыто участие в дурном деле, тем более оно порочно. Роль "посредственного участника ежедневно совершаемых злодеяний" более постыдна, чем роль их прямого участника. Судья именно потому заслуживает еще большего порицания, чем тюремщик, что он предоставляет тюремщику всю грязную работу, а сам в парадном мундире или тоге может принимать позу "будто бы превышающую человеческие слабости".
А адвокат, будто бы снимающий с себя ответственность за приговор, так как сидит в судебном зале за столиком защиты, - адвокат менее всех заслуживает снисхождения. Участие защитника, формально независимого и никому не подчиненного, дает уголовному суду его наивысшую санкцию, оно является важнейшей лжегарантией мнимой справедливости суда, накладывает последний лоск на фарисейство судебного дела.
{47}
ТОЛСТОЙ И НАУКА ПРАВА
Тюремщики, судьи, адвокаты... Можно продолжить эту линию и назвать еще законодателя, творца тех правовых норм, которые приводятся судом в исполнение. Законодатель стоит еще дальше от неприглядных форм применения права и еще выше парит на высотах абстракции. В общественном мнении он окружен ореолом еще большего почета. И, следовательно, он, в глазах Толстого, еще более виновен и еще более ответственен за творимое его именем зло.
Именно таково и было отношение Толстого к тем людям, которые занимаются созданием правовых норм, т. е. к ученым юристам и к законодателям.
"Юристы, - иронически говорил Кант, - всё еще ищут ответа на вопрос, что такое право?" Толстой дал свой ответ на этот вопрос в "Письме студенту", который поделился с ним своими сомнениями по поводу "психологической теории права" Л. И. Петражицкого, имевшей в то время большой успех у русской учащейся молодежи. "Письмо студенту о праве" помечено 27 апреля 1909 года, т. е. было написано всего за год до смерти Толстого, и тогда же было напечатано.
"Правом, - говорит в этом письме Толстой, - называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им, властвующим, выгодно... Право государственное есть право отбирать от людей произведения их труда, посылать их на убийства, называемые войнами... Право {48} гражданское есть право одних людей на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда... Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать всех тех людей, которых они считают нужным ссылать, заточать, вешать".
Так, по определению Толстого, право есть даваемое себе властвующими людьми разрешение насильственно охранять свои интересы. Право - узаконенное насилие, имеющее целью оберегать царящую в мире несправедливость; его назначение осуществлять дурными средствами дурную цель.
Какую задачу исполняют служители права, выставляя ее "как образец справедливости и исполнения нравственных требований"?
"Охранение богатств крупных земельных собственников, фабрикантов, капиталистов,... охранение такое усердное, что когда кто-либо из ограбленных, забитых, обманутых, со всех сторон спаиваемых одуряющими напитками людей как-нибудь присвоит одну миллионную часть предметов, которые постоянным грабежом отняты у него и его товарищей, его по "праву" судят, запирают, ссылают"...
Нельзя не заметить, что такое определение и такая оценка права тесно связаны у Толстого с его политическими взглядами. Толстой, по своему нравственно-религиозному мировоззрению, решительно отвергал существовавший во всем мире политический и социальный строй. Естественно поэтому, что он должен был отвергать то право, которое этот строй санкционировало и охраняло. Отвергая земельную собственность, воинскую повинность, смертную казнь, Толстой должен был возмущаться тем, что действующее право признает и охраняет эти институты.
Но ведь нормы права изменчивы. Если в 1909 году, когда Толстой писал свое "Письмо студенту", {49} действующее русское право охраняло латифундии помещиков, то право, действовавшее в России всего десять лет позже, в 1919 году, эти земли у помещиков отняло и передало крестьянам. Никакая критика действующего права по его содержанию не затрагивает вопроса о сущности и задаче права. Только анализ права, как такового, отвечает на вопрос о том, что такое право и зачем оно нужно.
Толстой подходил ко всем проблемам, в том числе к проблемам права, не как теоретик, а как художник и моралист, и поэтому пренебрегал этими методологическими разграничениями. Однако, в его критике можно найти элементы, относящиеся ко всякой системе права, основанного на насилии, - будь то "буржуазное" право 1909 года или "социалистическое" право 1919 года (Непримиримая оппозиция Толстого против государственного и социального строя современной ему России, и та резкая и гневная форма, в которой он ее выражал, дала повод, после революции, некоторым озлобленным приверженцам старого строя объявить Толстого ответственным за происшедшую в 1917 году катастрофу. В 1920-ых годах можно было прочесть в органах русских монархистов, что Толстой был как бы духовным отцом большевизма. Разумеется, это клевета. Так как анализ политических взглядов Толстого не входит в мою задачу, я могу ограничиться ссылкой на работу В. А. Маклакова "Толстой и большевизм" (Париж, 1921 г.), в которой дается превосходный анализ этого вопроса и клеветникам на Толстого дана заслуженная отповедь.).
