Андрей Ильичев - Практическое пособие по охоте за счастьем
Ну давай, давай рассказывай!
— Рассматривая отдельные положения известной концепции Браузера Мазуринни, касающиеся Икс-эффекта в положительно заряженном Би-поле, в свете новых методологий, предложенных Геккером — Павловским, можно сделать вывод…
— Э нет, так не пойдет. Я сказал, чтобы мне понятно было. Чтобы даже если собеседник от сохи. Ну же…
Нет, не получается, какая-то путаница выходит. Ну и значит…
Значит, господин главный конструктор, получайте уведомление об увольнении, собирайте манатки и в двадцать четыре часа… Потому что если вы ничего не можете объяснить, то, выходит, ничего не знаете и занимаете не свое место.
Вот так! И иди на биржу.
Приведу одну, любимую технарями, поговорку: «Это недостаточно просто, чтобы быть гениальным». Недостаточно просто, а не недостаточно сложно.
Может, конечно, это немного того, перегиб, но, с другой стороны, когда человек понимает высшую математику, то он может преподавать ее в первом классе школы. Чему навалом примеров, когда преподавали и дети совершенно все понимали и зачеты сдавали. А вот если не понимает, то будет говорить:
— Да ты что, да ты знаешь, какая это сложная штука — высшая математика. Такая сложная!.. Куда тебе, дураку необразованному, ее понять. Когда даже я ее не понимаю…
Или другой пример. Из нашей с вами жизни.
Когда идешь сдавать экзамен, отлично зная материал, как это выглядит? Очень просто выглядит:
— Билет номер семнадцать, вопрос первый…
Раз… два… три… четыре…
В смысле четыре, в самую точку, слова. Сорок секунд весь ответ.
— Вопрос второй…
Раз… два… три…
Еще двадцать секунд. И пятьдесят на задачу. И все, оценка «отлично» в экзаменационный лист, и можно идти пиво пить.
Все очень просто. Потому что понимаешь, о чем говоришь.
А вот если не знаешь и не понимаешь…
Если не знаешь, то тогда такое начинается… От Адама и Евы начинается, даже если сдается сопромат или кишечные паразиты.
— Если существо вопроса рассматривать в свете… учитывая современные тенденции… научно-технический прогресс… а также руководствуясь материалами… то тогда, конечно, можно сделать определенные выводы в отношении ранее изложенных мною соображений, касающихся существующего положения дел, в области изучаемого нами предмета…
И так два с половиной часа, не закрывая рта. Очень наукообразно, убедительно, сложно, с примерами из жизни, ссылками и цитатами из гениев.
Заслушаться можно. И даже выпустить двухтомную монографию, автор такой-то, «К вопросу о…»
Хотя на самом деле ни черта автор не соображает, не знает и даже учебник не открывал. Отсюда и стиль изложения. Очень сложный стиль.
В отношениях то же самое. Просто все, если по-настоящему. А если чего-нибудь урвать хочешь, кого-нибудь использовать или подставить или когда комплексы обуревают неполноценности или, наоборот, чрезмерной цены, тогда конечно, тогда все очень сложно.
К этому я не подойду, потому что он человек не моего круга, этому руки не подам, так как мы не пара, того на пушечный выстрел к себе не подпущу, ведь он общается с другим, который…
Сам черт ногу сломит!
Вы то сами кто — граф, князь, барон, маркиз, чтобы с людьми так? Или новый премьер-министр?
Нет?
Вижу, что нет. В том числе потому, что вы, не допускающий кого-то в свой круг, считаете себя человеком не их круга, считаете, что они вас на пушечный выстрел, что вы совсем другого поля ягода…
Ну что за чушь?
Все мы с одного поля. С картофельного. А вы себе и без того нерадостную жизнь усложняете — с этими не хотите, с теми не можете.
Ну прямо как в армии, где количество лычек и звездочек определяет вес человека в обществе, и те, у кого две лычки, к тем, у кого одна звездочка, без рапорта не вхожи.
Но это когда маленькие звездочки, а когда большие или очень большие, тогда можно даже попробовать подойти и вежливо так отрапортовать:
— Товарищ генерал! Разрешите обратиться!
А он тебе так по-простому, если, конечно, в генерал-майорах не задержался:
— Ну что тебе, солдатик?
— Разрешите до вас дотронуться!
— Зачем это?
— Никогда за живого генерала не держался, товарищ генерал!
— Да? Ну ладно, подержись. Только смотри потом служи хорошо!
И все. Так запросто. Потому что чего ему выпендриваться, когда у него на погонах большие звезды, а в перспективе еще большие. Можно позволить себе быть простым.
Теперь попробуйте повторить попытку поговорить вот так, запросто, с прапорщиком. А я посмотрю. И порадуюсь.
— Товарищ прапорщик, разрешите…
— Пуговицу застегни, разгильдяй. Чем тебя папа делал, такого урода, что пуговицы не научил застегивать?
— Товарищ прапорщик, разрешите…
— А ну подворотничок покажи, недоносок!
Какой же ты интеллигент, маму твою, если сапоги почистить лишний раз не догадался.
— Ноя…
— Наряд вне очереди.
— Но…
— Два наряда вне очереди.
— Но, товарищ прапорщик, я только хотел…
— Хотят бабу на гражданке, а здесь просят разрешения. Повторить отдание чести от вас — мне. А то машете тут руками, как беременная шлюха на сносях. Кругом марш — и по новой…
Нет, с этим по-простому не получится. С этим можно только за десять шагов, печатая шаг, выпучивая глаза и всем своим видом выражая восхищение.
А иначе никак. Потому что он, прапорщик, в армии никто. Пустое место с погонами. А чем больше никто, тем больше приходится нагораживать условностей, добиваясь должного к себе уважения.
Ну, короче, не генерал он и даже не полковник.
И мы, вернее большинство из нас, — не генералы. От силы старшие прапорщики. Отчего стараемся подчеркивать свою значительность, отгораживаясь от людей частоколом условностей.
И, в свою очередь, очень уважаем тех, кто от нас отгораживается.
— Ой, — закатываем глаза, — девочки, я с такими людьми познакомилась, с такими людьми! Они, как только меня увидели, сразу послали.
— Как послали?
— Матом, далеко-далеко. И полчаса в коридоре держали. Такие люди!
— Ой повезло тебе!
— Ну да, повезло. Мне всегда везет.
Ведь когда с нами так, то мы тех, кто нас так, — уважаем. И чем больше «так» — тем больше уважаем. Наверное, из-за того, что недовыдавили из себя раба. И уважаем только кнут. А когда к нам с пряником, то мы того дарителя не любим.
Испытал это на себе.
Однажды, чуть не в детстве, приспичило мне поговорить с представителями ученого мира на предмет их участия в одной из наших экспедиций. И проник я по этому поводу в один очень значимый НИИ. Сунулся в первый попавшийся на пути кабинет, откуда меня вышвырнули чуть не пинками.
«Вот! — подумал я. — Какие люди! Какие большие люди, раз меня под зад коленкой.
И как повезло мне, что я с ними соприкоснулся!»
В другом кабинете меня послали обратно к маме.
Отчего я был почти на седьмом небе.
Но тут в коридоре пробегал какой-то невзрачный мужичок и, увидев меня, остановился.
— Ты что здесь бродишь?
— Так я…
— Тогда пошли ко мне. Пошли, пошли.
Пошли.
Минут сорок он очень оживленно болтал со мной о жизни. Вернее, болтал я, а он слушал и задавал наводящие вопросы.
«Странный какой-то дядька, — изводился я. — Скорее всего полный никто. Слесарь или даже дворник. А иначе зачем бы он со мной разговаривал?!» Такая рабская логика! Я уходил от него с чувством облегчения, мечтая успеть сунуться еще куда-нибудь, откуда меня пошлют, а в идеале — дадут в зубы.
Потом, когда я назвал фамилию человека, с которым разговаривал, мои знакомые ахали и садились где стояли. Он был не дворником, он был директором того НИИ и вообще очень известной в стране фигурой.
Ну не мог я допустить, что такой человек может со мной так запросто беседовать! Тогда не мог допустить. Потом — мог. И понял, что меня обокрали! Он — обокрал! Что, беседуя со мной, что-то с меня поимел. Немного, многому было взяться неоткуда, но хоть что-то, хоть какую-то пищу для ума. А я ничего.
Потому что не общался, потому что приобщался.
Я — проиграл.
Он — выиграл.
В общении со мной выиграл.
И ведь что интересно, в детстве никаких комплексов и барьеров у нас нет. Вообще нет! Ну вспомните себя. Могли вы к кому-нибудь не подойти, если хотели подойти?
Однажды я наблюдал занятную сценку. В троллейбусе, в котором я не помню куда ехал. Там же ехала семья, одетая сплошь в дубленки, — папа в дубленке, мама в дубленке и их лет пяти сын тоже в дубленке. По индивидуальному заказу сшитой, по нему сшитой! Как они попали в переполненный троллейбус, я не знаю. Наверное, «Мерседес» сломался.
И вот стоим мы, тут — я, там — они, и вдруг на следующей остановке в троллейбус забирается другой мальчик, тоже лет пяти-шести. Только совсем другой мальчик — в драной фуфайке, из которой во все стороны вата торчит, и грязный… как будто его от одной остановки до другой по лужам катили.
