Николай Пржевальский - От Кяхты на истоки Желтой реки Четвертое путешествие в Центральной Азии (1883-1885 гг.)
В начале прошлого столетия китайский император Кан-си послал своего дядю с конвоем солдат в Тибет, чтобы описать эту страну. Посланец успешно выполнил поручение и вышел из Тибета в Сы-чуань, но здесь был убит тангутами. В ту же самую ночь Кан-си увидел во сне убитого дядю, который объяснил императору, что исполнил свое дело, но погиб от разбойников. Кан-си опечалился этим сном, однако немного. Тогда правая половина его трона вдруг потемнела и оставалась такой в течение трех суток. Приняв подобное знамение за гнев божий о малой печали по убитом дяде, император приказал ежегодно два раза, в третьем и седьмом месяцах, производить моление за покойника на озере Куку-нор. Так исполнялось при жизни самого Кан-си. Ныне же богослужебный обряд в третьем месяце делается только в Синине, возле западных ворот. Но в седьмом месяце моление, более торжественное, устраивается в кумирне Хойтин-цза, лежащей в горах, недалеко от западного берега Куку-нора. В названную кумирню приезжает тогда сининский амбань со своим штабом и собираются монгольские князья как с Куку-нора, так и из пяти куку-норских же хошунов, кочующих по южную сторону Желтой реки; кроме того, стекаются в большом числе богомольцы-монголы и тангуты. Для угощения этих молельщиков и на другие расходы из Пекина отпускается 1000 лан серебра. Из Пекина же высылается желтое с драконом знамя и написанная на желтой канфе, скрепленная подписью богдо-хана молитва; в ней бог воды Хэлун-ван упрашивается помогать убитому дяде Кан-си.
Канфа эта по прочтении молитвы сжигается. Затем приносятся в жертву 2 белые коровы, 4 свиньи и 12 белых баранов. Кроме того, монгольские князья делают разные жертвы, каждый по своему состоянию. Тем же князьям выдаются здесь и награды от богдо-хана.
Еще не поздним утром 17 мая перешли мы вброд несколько мелких рукавов новорожденной Хуан-хэ и разбили свой бивуак на правом ее берегу, в 3 верстах ниже выхода из Одонь-талы. Таким образом, давнишние наши стремления увенчались наконец успехом: мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков. Радости нашей не имелось конца. К довершению наслаждения, и погода выдалась как нарочно довольно хорошая, хотя по ночам по-прежнему продолжали стоять порядочные (до -9,6°) морозы. Сама Хуан-хэ была свободна от зимнего льда и замерзала лишь ночью на мелких рукавах; притом ранним утром по реке обыкновенно шла небольшая шуга; недалеко же вверх от нашего бивуака еще лежал зимний лед в 2–3 фута толщиной.
Рыбы в реке, как выше упомянуто, битком было набито. Сейчас, конечно, устроилось и рыболовство, поистине баснословное обилием улова. Небольшим бреднем, всего в 13 сажен, притом в омутах не длиннее 15–25 шагов, мы вытаскивали сразу пудов шесть, восемь и даже десять рыбы, каждая от одного до полутора, изредка до 2 футов величиной. Так можно было ловить по всей реке, переходя от одного омутка к другому. Во время протягивания бредня куча метавшейся рыбы чуть не сбивала с ног вошедших в воду казаков. Без особенного труда мы могли бы наловить в течение дня несколько сот пудов рыбы. Сколько же ее в соседних больших озерах, в которых от самого их создания никто из людей не ловил, да притом и нет хищных рыб! Но такое богатство пропадает пока задаром, ибо китайцы сюда не показываются, а монголы и тангуты рыбы вовсе не едят.
Ради обилия той же рыбы возле нашего бивуака во множестве держались орланы и обыкновенные чайки. Последние, как весьма искусные рыболовы, без труда находили себе добычу, но ее сейчас же отнимали у них орланы, которые только таким способом и продовольствовались. Впрочем, при обилии рыбы ее хватало вдосыть как для названных птиц, так и для крохалей, которых также здесь было не мало. Даже медведи, весьма изобильные в Северо-Восточном Тибете, искушались неподходящим для них промыслом рыболовства и нередко с этой целью бродили по берегу реки.
Экскурсии вверх и вниз по ней помешали нам побывать в день прихода на вершине жертвенной горы. Туда ходил только наш проводник и, возвратившись, уверял, что ничего вдаль не видно. На следующий день перед вечером я взошел на эту гору вместе с В.И.Роборовским. Широкий горизонт раскинулся тогда перед нами. К западу, как на ладони, видна была Одонь-тала, усеянная ключевыми озерками, ярко блестевшими под лучами заходившего солнца; к востоку широкой гладью уходила болотистая долина Желтой реки, а за ней величаво лежала громадная зеркальная поверхность западного озера. Около часа провели мы на вершине жертвенной горы, наслаждаясь открывшимися перед нами панорамами и стараясь запечатлеть в своей памяти их мельчайшие детали. Затем по приходе на бивуак мы призвали к допросу проводника, но последний, как ловкий плут, начал клятвенно уверять, что на больших высотах у него «застилает глаза» и потому вдаль видеть он ничего не может.
Двое лишних суток провели мы на Одонь-тале в ожидании пока немного растает столь некстати выпавший снег и вьючным верблюдам можно будет двигаться хотя с горем пополам. Действительно трудно, и очень, приходилось нашим караванным животным по выходе из долины Хуан-хэ. Корм был крайне плохой — только прошлогодняя, ощипанная дикими яками и твердая, как проволока, тибетская осока по мото-ширикам; затем ледяная кора, покрывавшая ночью во многих местах еще уцелевший снег, резала в кровь ноги лошадям и в особенности верблюдам. Не лучше было этим последним шагать с вьюками по обледенелым кочкам мото-шириков или вязнуть на растаявшей днем рыхлой почве бестравных площадей. Ползти нам приходилось по-черепашьи, беспрестанно исправляя вьюки или поднимая падавших животных. Двое из них — верблюд и лошадь — вскоре были брошены окончательно. Огромная абсолютная высота и холодная дурная погода отражались на нашем здоровье головной болью и легкой простудой. Вероятно, от последней у нескольких казаков на лице, преимущественно же на губах и ушах, появилась сыпь, которую мы прижигали раствором карболовой кислоты; внутрь давалась хина. Ходить много пешком было весьма трудно, ибо одышка и усталость чувствовались очень скоро.
Проводник наш хотя в общем знал направление пути, но решительно не сообщал, отговариваясь своим неведением, имен ни гор, ни речек, ни каких-либо попутных урочищ. Едва-едва могли мы добиться от него названия (да и то исковерканного, как оказалось впоследствии) наибольшей из встреченных теперь нами речек, именно Джагын-гола. Дорогой всюду попадалось множество зверей, в особенности диких яков, но мы без нужды их не стреляли. Птиц для коллекций добывалось мало, как равно и растений. Последних до конца мая собрано было на Тибетском плато лишь 16 видов.
На седьмые сутки по выходе из Одонь-талы мы перешли через водораздел области истоков Хуан-хэ к бассейну верхнего течения Ян-цзы-цзяна или Ды-чю, как называют здесь эту реку тангуты. Восточное продолжение хребта Баян-хара служит таким водоразделом. На месте же нашего перехода значительных гор не было, так что перевал со стороны плато вовсе незаметен. Абсолютная высота этого перевала, как выше сказано, 14 700 футов.
Погода, как и прежде, продолжала стоять отвратительная. Вообще в течение двух последних третей мая, проведенных нами на плато Северо-Восточного Тибета, лишь урывками перепадало весеннее тепло. Обыкновенно же стояли холода не только ночью, но и днем при ветре или облачности., Из записанных тогда нами метеорологических наблюдений видно, что, помимо безобразного для этого времени года мороза в -23°, термометр до конца мая ни разу не показывал на восходе солнца выше нуля, да и в один час пополудни только однажды поднялся до +17°; случалось же, что в это время температура не превышала +0,7°. Солнце, стоявшее близко к зениту, если выглядывало из-за облаков, жгло очень сильно, но его лучи, вероятно вследствие разрежения воздуха, являлись весьма бледными, много похожими на свет полной луны; притом и ясное небо казалось голубовато-серым. Однако ясных дней мы наблюдали только один, да семь дней были ясны наполовину. По ночам же небо более очищалось от облаков.
Драгоценной зоологической добычей, которую мы приобрели при проходе через плато Северо-Восточного Тибета, были прекрасные, почти ежедневно в нашу коллекцию поступавшие шкуры тибетского медведя, открытого мною в 1879 году и отчасти уже описанного в моем «Третьем путешествии». Теперь добавлю некоторые новые данные об этом животном.
Во всем Северо-Восточном Тибете, не исключая и горной области Ды-чю, названный медведь встречается часто, иногда даже и очень. Держится как в горах, так и в открытых долинах высокого плато, в местностях совершенно безлесных, хотя не избегает и лесов в бассейне верхней Хуан-хэ и по реке Ды-чю, вообще в тангутской стране. Распространен, вероятно, во всем Северном Тибете, где нами был найден к западу до окрайних гор Лоб-нора, а к югу — за Танла. Туземцами не преследуется.
