Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2
Щебетали, пели птицы.
Жар волнами обволакивал его. Ветер доносил горький душный запах скошенного сена, он прилетел из березовой рощи.
Природа летнего дня, роскошная, ленивая, томная, глядела на молодого художника с альбомом в руке и казалось, тихо шептала на ухо юноше: «Ты понял меня?»
Карусель солнечных бликов вертелась по зеленой лужайке, мелькала по нежным стволам берез, играла на листьях деревьев.
Листок альбома менялся на глазах. Белая бумага сама как будто излучала свет. И каждое мгновение делало ее то солнечножелтой, то серо-сиреневой, то голубой. Так изменяли цвет бумаги рефлексы, свет и тени. Позже это назовут пленэром.
Портрет поэта В. А. Жуковского.
А сегодня Орест мечтал написать этот уголок природы.
Юный Кипренский превзошел всех своих сверстников в стремлении постичь законы красоты. Он проводил сотни часов за копированием холстов классиков мировой живописи. Академические профессора ставили ему первые номера за великолепные рисунки с античных слепков, за натурные этюды.
И вот годы школы позади.
Видит бог, он не жалел сил, отдал свою энергию познанию сложного ремесла живописца, стал изумительным рисовальщиком.
Когда же по окончании в 1803 году Академии Кипренский не получил заграничной командировки, молодой художник принялся с неистовством писать с натуры, и его зрелое, превосходное мастерство в соединении со свежестью и первичностью видения мира потрясло всех.
Он очень быстро стал героем всех выставок.
«Автопортрет» 1809 года... Поразительно трепетна живопись этого холста. Легкие, как дымка, валеры смягчают энергичную и сочную кладку картины. Благороден колорит. Но особенную прелесть и живость изображению придают бегущие блики света, легко намеченные рефлексы и обобщенно взятые тени.
Необыкновенно юн, по-детски открыт пристальный, чего-то ожидающий взгляд молодого человека.
В нем ощущаются затаенная грусть и раздумья.
Сам облик мастера: его курчавые каштановые волосы, красиво обрамляющие высокий, выпуклый, чистый лоб лишь с еле заметной тенью забот, легшей между дуг бровей, нервные ноздри, будто вздрагивающие от напряжения, мягкая линия маленького рта, ямочка на подбородке, утопающая в свободно повязанном розовом шейном платке, небрежно накинутый на плечи плащ — все рисует нам образ романтический, полный поэзии и тайны.
Неотразимый магнетизм юности чарует зрителя в этом автопортрете.
Какая-то духовная открытость, приветливость отличают великолепно исполненное полотно.
Живописец прожил всего четверть века и достиг той счастливой поры, когда годы учения в Академии художеств, кропотливого труда, изучения классиков и ожидания позади.
И вот кисть виртуоза стремительно и непогрешимо намечает тончайшие валеры, создает тот драгоценный слиток света, теней, нюансов розового, серого, коричневого и умбристых цветов, ощущения впервые увиденного, прекрасного, что отличает жемчужину искусства от обычной картины.
Весь облик художника — непринужденность. Здесь полностью отсутствует скованность, которая порою присуща жанру автопортрета, когда живописец как бы невольно привязан к зеркалу и мольберту.
Сама жизнь была тогда восторгом. Радость встреч и печаль расставаний. Свежесть ранних зорь и прелесть вечерних закатов. Звуки клавесина и шорох атласных платьев. Чарующий аромат юности, неповторимость мгновений бытия. Все влекло душу молодого Ореста Кипренского, звало к одному заветному желанию — творить, оставить людям свое изумление перед чудом ощущения непрерывности впечатлений, от всей этой радужной кантилены смен дня и ночи, весны и осени, смеха и неутешных слез.
Кипренский далек от гражданственных раздумий, и, хотя его молодость была небезоблачной и тягость будней, серость мизерной суеты ежедневно лезли в глаза, все же юноша жил в каком-то будто заколдованном мире грез наяву; сильная рука мастера, его трепетное сердце и острый взгляд были словно нацелены на одну лишь ему ведомую цель — писать, рисовать изо всех нерастраченных сил, отдавать весь запас нестертых впечатлений творчеству.
И он не покладая рук работал, изучал пластику старых мастеров, копировал шедевры Корреджо и Ван Дейка, рисовал слепки с античных скульптур, желая одолеть ремесло, чтобы получить высшее наслаждение — свободно петь, воспевать окружающую его красоту.
Вот почему напрасно искать у Кипренского жанровые полотна, отражающие прозу будней.
Молодой художник считал своей задачей видеть лишь прекрасное, отбрасывая уродство, грязь и тщетную суету, владевшие большинством окружавших его людей.
Порою, разглядывая многочисленные портреты Кипренского, написанные в разное время, кажется, что в нем жили разные художники.
Восторженный романтик молодого периода, далее зрелый живописец-реалист, а в конце судьбы полотна мастера скорее склоняются к давно им же забытому академизму. Странная эволюция…
Но дело было значительно сложнее и трагичнее. Сама проза жизни заставила вдохновенного мечтателя стать скептически настроенным прозаиком, а далее равнодушным и даже циничным маньеристом.
Дар Кипренского напоминает чудесное дерево яблони, которое в пору весны чаровало нас свежими белопенными цветами.
К лету поспели сладкие плоды, радовавшие своим совершенством.
К осени плоды были сорваны, листья облетели, и мы увидели лишь остов стареющего дерева.
Так художник, отдав все силы весенней поре и поразив всех красотой своих цветов, а далее гроздьями спелых плодов, разочаровал и даже ужаснул своих современников голой неприглядностью сухих голенастых веток.
Но этот долголетний процесс мог быть другим.
Если бы Кипренский встретил на родине истинное признание, имел бы заказы и славу, его жизнь оказалась бы совсем другой и не походила бы в конце на высохшую яблоню.
… Что потрясло современников в портретах Кипренского?
Ведь русская школа имела уже до него блестящие работы таких корифеев живописи, как Левицкий, Рокотов, Боровиковский.
Чем покорил зрителей молодой мастер?
В своих первых шедеврах, созданных в начале XIX века, он показывает нам новую красоту в искусстве русского портрета.
Если его великие предшественники были во многом скованы условностями и часто их полотна носят следы комплиментарности, то холсты Кипренского с самого начала поразили неподдельностью восприятия мира, человека, его души.
Словно живая нить связывала художника с природой, окружающей нас. Кипренский был сам частью этого чудесного мира, и любовь живописца, его светлое изумление перед дивом мироздания отразились в его картинах, дышащих каким-то щемящим откровенным удивлением живописца.
Портрет Е. С. Авдулиной.
«Портрет Е. В. Давыдова», родственника знаменитого гусара-партизана.
Сколько откровенной удали и ощущения собственного достоинства в облике этого молодого героя Отечественной войны 1812 года!
Кипренскому удалось создать прототип воина-победителя, боевого офицера.
Все в нем, начиная от шапки смоляных черных непокорных волос, огненного взора карих глаз, залихватских усов до жеста руки, подбоченившейся на округлое бедро, — по-мужски красиво и благородно.
Великолепно написан этот портрет.
Все детали: ярко-алый мундир, обшитый галунами, белоснежные лосины, сверкающая сабля и, наконец, сам пейзаж, таинственный, полный игры света и тени, — все наполняет холст неким скрытым, внутренним движением, говорит о недюжинной силе и храбрости героя.
Эта картина была очень популярна и любима зрителем, но тем более странно и несправедливо, что заказные портреты героев 1812 года были отданы на откуп англичанину Джорджу Доу…
Но с царями не спорят.
Кипренский на первых порах писал самых разных людей и по возрасту, и по положению. Он далек от некоторых льстивых коллег, думающих лишь о славе.
Орест был простодушен, нетороплив и, главное, верил в свою музу.
Его произведения великолепно отражают чистоту помыслов художника, преданность высокому искусству, правде. В чем можно «упрекнуть» живописца, это лишь в откровенной приверженности романтическому взгляду на окружающий его мир.
Образы его ранних портретов словно озарены каким-то дивным, ярким и в то же время нежным светом, их глаза, устремленные вдаль, словно поражены открывшимся им чудом.
Фонами же служат либо бурное, мятежное небо, словно символизирующее драматичность бытия, либо просто бездонная глубина, еще выпуклее заставляющая звучать сам характер портретируемого, его исключительность, жизненную значительность, «достоинство человека как человека».
Но самое примечательное, что гуманистическое возвеличивание личности никак не лишает портреты Кипренского особой трепетности «томленья упованья», о котором писал властитель дум той эпохи Пушкин.
