Геннадий Иванов - 100 великих писателей
Эдгар По вошел в американскую литературу как поэт, новеллист и критик. Много внимания он уделял теории искусства: он разработал эстетику «кратких форм» в поэзии и прозе. Он был одним из тех, кто заложил основы современной научной фантастики и детектива.
Он одновременно восхищался человеческим разумом и отчаивался от его бессилия, восхищался возвышенной красотой мира и тянулся к патологическим состояниям психики. В своем творчестве он стремился к математически точному «конструированию» произведений и эмоциональному воздействию на читателя. Желания и стремления его разрывали. Эдгар По жил словно на разрыв. Может быть, отсюда и полубезумное состояние его рассудка в последние годы жизни, пьянство, постоянные скитания, метания, переезды.
Эдгар По родился в Бостоне 19 января 1809 года. Отец оставил семью почти сразу, а мать умерла, когда мальчику не исполнилось и трех лет. Он воспитывался в семье богатого торговца Аллана, которая переехала в Англию, где Эдгара отдали учиться в закрытый лондонский пансион. В 1820-е годы он уже учился в колледже в Америке.
В колледже Эдгар влюбился в мать своего товарища. С его стороны это была очень страстная любовь, но закончилась она трагически — мать его товарища миссис Стенард в 1824 году умерла.
После колледжа По поступил в Виргинский университет, в котором он проучился всего год, так как его кормилец и воспитатель Джон Аллан наотрез отказался оплачивать карточные долги Эдгара.
Произошла ссора. Эдгар покинул дом Алланов. Сначала поэт уехал в родной Бостон, где под псевдонимом «Бостонец» выпустил свою первую книгу стихов. Всего он при жизни издал четыре поэтических сборника и два сборника новелл. Самой известной его книгой стала изданная в 1845 году книга «„Ворон“ и другие стихотворения».
Издание первой книги поглотило все сбережения Эдгара. Безденежье заставило его стать солдатом. Потом он пытался устроиться в военную академию, в театр, переписывал бумаги в конторах Бостона и Ричмонда…
Стихи не приносили ему успеха. Зато первая же его новелла «Рукопись, найденная в бутылке», посланная на конкурс в один из журналов, заняла первое место.
Нужда гнала Эдгара По, он работал теперь в различных периодических изданиях на износ.
В 1835 году поэт обвенчался с четырнадцатилетней Вирджинией, дочерью его родной тетки Марии Клемм. Содержание семьи еще больше осложнило жизнь поэта. И тем не менее он все время писал новые стихи, замечательные новеллы, «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима». Платили тогда пять-шесть долларов за рассказ, за стихотворение намного меньше, так что нужда была постоянная.
В 1838 году Э. По переехал в Филадельфию, где стал редактором журнала. Жизнь стала налаживаться. Шесть лет он проработал в Филадельфии. За это время издал свою прозу в двух томах — «Гротески и арабески», напечатал множество литературно-критических статей.
В 1844 году писатель переехал в Нью-Йорк. Исключительный успех принесла ему публикация стихотворения «Ворон» в 1845 году. Эдгара пригласили в новый престижный журнал. Но светлый период длился недолго — через четыре месяца издание обанкротилось. А вскоре умерла Вирджиния.
Э. По пристрастился к опиуму, стал пить, у него что-то произошло с рассудком… И все-таки последние годы жизни он много работал. Писал, читал лекции, в ричмондских барах декламировал отрывки из своей философской работы «Эврика».
3 октября 1849 года По был найден без сознания на дороге в Балтимор, спустя четыре дня он скончался.
Вот такая жизнь была у великого романтика, который, как многие считают, очень сильно повлиял на мировую литературу XIX и XX веков, особенно на символистов, о чем писал Александр Блок.
Эдгар По считал, что сотворение шедевра и приобщение к Красоте для художника порой важнее художественного результата и даже самой жизни. Об этом, например, говорит его новелла «Овальный портрет», которая в первом варианте называлась «В смерти жизнь».
«Она была дева редчайшей красоты, и веселость ее равнялась ее очарованию. И отмечен злым роком был час, когда она увидела живописца и полюбила его и стала его женою. Он, одержимый, упорный, суровый, уже был обручен — с Живописью; она, дева редчайшей красоты, чья веселость равнялась ее очарованию, вся — свет, вся — улыбка, шаловливая, как молодая лань, ненавидела одну лишь Живопись, свою соперницу; боялась только палитры, кистей и прочих властных орудий, лишавших ее созерцания своего возлюбленного. И она испытала ужас, услышав, как живописец выразил желание написать портрет своей молодой жены. Но она была кротка и послушлива и много недель сидела в высокой башне, где только сверху сочился свет на бледный холст. Но он, живописец, был упоен трудом своим, что длился из часа в час, изо дня в день. И он, одержимый, необузданный, угрюмый, предался своим мечтам; и он не мог видеть, что от жуткого света в одинокой башне таяли душевные силы и здоровье его молодой жены; она увядала, и это замечали все, кроме него. Но она все улыбалась и улыбалась, не жалуясь, ибо видела, что живописец (всюду прославленный) черпал в труде своем жгучее упоение, и работал днем и ночью, дабы запечатлеть ту, что так любила его и все же с каждым днем делалась удрученнее и слабее. И вправду, некоторые, видевшие портрет, шепотом говорили о сходстве, как о великом чуде, свидетельстве и дара живописца и его глубокой любви к той, кого он изобразил с таким непревзойденным искусством. Но наконец, когда труд близился к завершению, в башню перестали допускать посторонних; ибо в пылу труда живописец впал в исступление и редко отводил взор от холста даже для того, чтобы взглянуть на жену. И он не желал видеть, что оттенки, наносимые на холст, отнимались у ланит сидевшей рядом с ним. И, когда миновали многие недели и оставалось только положить один мазок на уста и один полутон на зрачок, дух красавицы снова вспыхнул, как пламя в светильнике. И тогда кисть коснулась холста и полутон был положен; и на один лишь миг живописец застыл, завороженный своим созданием; но в следующий, все еще не отрываясь от холста, он затрепетал, страшно побледнел и, воскликнув громким голосом: „Да это воистину сама Жизнь!“, внезапно повернулся к своей возлюбленной: — Она была мертва!»
«Язык, замыслы, художественная манера — все отмечено в Эдгаре По яркою печатью новизны… Метко определив, что происхождение поэзии кроется в жажде более безумной красоты, чем та, которую нам может дать земля, Эдгар По стремился утолить эту жажду созданием неземных образов», — так писал наш Константин Бальмонт, много переводивший По.
Геннадий ИвановНиколай Васильевич Гоголь
(1809–1852)
«Обо мне много толковали, разбирая кое-какие мои стороны, но главного существа моего не определили. Его слышал один только Пушкин. Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее, и которого точно нет у других писателей», — так Гоголь объяснял свою главную творческую задачу в «Выбранных местах из переписки с друзьями».
Казалось бы, зачем объясняться признанному гению? Причины для объяснений у него были и, как он предвидел, — будут. Если отвлечься от «мировых вопросов», можно вспомнить, что малороссы не могли простить Гоголю отступничества, великороссы упрекали, что лучшая, поэтическая часть его души осталась «на хуторе близ Диканьки», а в России он увидел только Хлестаковых, Ноздревых, Плюшкиных и Маниловых…
Самый страстный его оппонент Василий Розанов писал в 1902 году: «Гоголь — огромный край русского бытия. Но с чем же он пришел к нам, чтобы столько совершить? Только с душою своею, странною, необыкновенною. Ни средств, ни положения, ни, как говорится, „связей“. Вот уж Агамемнон без армии, взявший Трою; вот хитроумно устроенный деревянный конь Улисса, который зажег пожар и убийства в старом граде Приама, куда его ввезли. Так Гоголь, маленький, незаметный чиновничек „департамента подлостей и вздоров“ („Шинель“), сжег николаевскую Русь…» Известная фраза: вся русская литература вышла из «Шинели» Гоголя — у Розанова в «Апокалипсисе нашего времени» (1919) разовьется в «эпилог»: «Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература». Но еще до этого, в 1918 году, на пожарище «николаевской России», Розанов признался: «Я всю жизнь боролся и ненавидел Гоголя: и в 62 года думаю: „Ты победил, ужасный хохол“. Нет, он увидел русскую душеньку в ее „преисподнем содержании“».
Дух Гоголя еще долго будет тревожить наши земные пределы (не случайна, видимо, легенда о том, что его погребли живым). Перечтите хотя бы его повесть «Тарас Бульба», и вы обнаружите, что он говорит с нами на живом языке злободневности.
