Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон
7
Обрати при этом внимание на благородство и мудрость этой великой души с самых, как говорят, первых шагов. Ибо он, не просто вступив в эту священную страну и удостоившись получить высокую и явную благодать и не в течение краткого времени побеседовав и поговорив с дивными ее гражданами, как поступают исследователи городов и местностей, расположенных на материке и на море, или как некогда поступали слушавшие певцов и кифаредов для удовольствия и наслаждения, стал потом думать о возвращении, считая, что достаточно одного только этого, как, мы видим, многие по большей части делают, и не пребыл только здесь, но без достаточного терпения, или хотя и с терпением и подобающим мужеством, но не до конца, или и так, но бесцельно и безрассудно и притом недостойно себя и истинной мудрости и Самого Призвавшего, но с разумом, обдуманно и благообразно, как, думается, некоторые немногие из древних, о которых, как о каких-нибудь странах и образцах прекрасной жизни, повествуют рассказы отцов. Ибо мудрейший избрал для себя наилучшее, рассудив, что душа, не привыкшая подчиняться, чужда смирения, а вследствие этого и к восприятию учения как бы от природы не приспособлена, а склонная к послушанию и смирению, напротив того, способна и ко всякому какое оно ни будь обучению, особенно к дивной этой философии[116], так как таким образом искореняются и уничтожаются долговременные привычки и навыки, а также мысль о том, будто мы что-нибудь знаем[117], как бы некоторое тернистое и негодное вещество или пагубные звери, разумею нечистые страсти, и бывает пажитью и местом всякого хорошего и не смешанного с плевелами (Мф. 13:24–25) семени, с подобающим потом добродетели бросаемого и в свое время различные произрастания добродетели произращающего до полной меры в сто крат (Мф. 13:8, 23), по слову Господню. Помыслив это вполне достойно себя и Призвавшего его и как атлет, окидывающий взором ристалище от начальной черты до самого конца, представив себе будущее, он входит в честной состав тех священных философов с должным усердием и видом, исследуя трудолюбие, род жизни каждого наставника (μυσταγωγόν), испытывая, так сказать, сколько возможно, их нравы и учение и из всего собирая себе духовную пользу. Потом, выбрав самого славного и мужественнейшего из всех в аскетических подвигах, старца возрастом и старейшего по добродетели, вследствие этого почитавшегося многими великим, там где-то посредине[118] божественной Горы (где и общественное Управление (то Κοινόν Αρχεΐον) главы (προκαθημένου) монашествующих честно помещается) устроившего свое аскетическое жилище (ἀσκητικήν οἰκίαν πηζαμἐνου), славный Стефан избирает его учителем своим и во всем руководителем и путеводителем к Богу и господином и с самого начала радостно и мужественно вступает в поприще монашеской или, лучше сказать, ангельской жизни. И принимает от учителя постриг, как это в обычае у монахов, отвергнув все излишнее и тщеславное и оставив мертвое и грубое вещество мертвым душою и приняв через священные призывания печать[119] Христову, которую не знаю, как должно назвать, покаянием ли и началом новой жизни, или как бы обновлением единой и первой печати великого крещения, или тем и другим вместе. В это духовное всеоружие светло облекшись, он зачисляется в Божие воинство и выступает, дивный, против всей силы враждебных духов, названный Саввой вместо Стефана, чтобы и по переименовании быть общником Петра и Павла и сынов грома (см. Мк. 3:17), славных учеников Христовых, нисколько не уступая им ни в их ревности, ни в вере.
8
Какую проявил при этом благородный душевную силу и терпение, а также постоянство в подвигах или, лучше, с каким удовольствием и легкостью день и ночь принимал для многих неприятное и трудное, как молоко и мед пия, как сказано, глумления (Иов. 34:7) и, как некоторую духовную амброзию, оскорбления и поношения, а иногда принимая и побои (πληγών προσέμενος τράπεζαν)! Ибо учитель его был, как я только что упомянул, суров и строг как вследствие чрезвычайно жестокого образа жизни, так и по причине природного довольно нелюбезного склада (φυσικήν τών στοιχείων κρᾶσιν). Испытанное им мы частью сами видели[120], а больше узнали от достоверных лиц, поэтому о том, о чем я упомянул вкратце, пусть расскажут знающие это по личному опыту, если кто-нибудь из них еще в живых, которые многих из подвижников и тогда, и в недавнее время только одними рассказами о его делах укрепили в подобной же ревности и мужестве. Но еще более он имел подражателей среди любителей послушания тогда, когда видим был в подвиге, являясь в одно и то же время и первым борцом и учителем подвижников, и неподражаемым победителем. Так было и позже; при рассказах о нем в души слушателей западало как бы какое-то поразительное жало, побуждавшее их к горячему подражанию, хотя все мы по отношению к нему и его течению были как пешие в сравнении с лидийской колесницей[121]. Ибо дивный Савва действительно как-то особенно изумительно просиял послушанием и смирением, настолько превзойдя славившихся этими добродетелями, насколько виновник дня – великое солнце – превосходит являющиеся ночью звезды. Так все граждане священной той общины и говорили, и думали.
9
Я, однако, кроме всего другого, особенно удивляюсь, священнейший и мудрейший из людей, тому, что ты, недавно еще оставив отеческий дом и образ жизни, который свойствен любимым детям знатных особ, и имея вследствие этого не только тело, но и душу совершенно не приготовленными к такому злостраданию, не только кротко и терпеливо переносил суровость и неприятность чрезмерного воздержания, изнуряя себя голодом, жаждой и всенощными бдениями и стояниями, нисколько не смущаясь ничем непривычным и чрезмерным, но и, каждый день поносимый, при этом и постоянные насмешки и брань с частыми побоями принимая, не только мужественнейшим образом и лучше других когда-либо существовавших славных подвижников выносил, но, хотя все это каждый день и с значительной еще прибавкой тебе приходилось испытывать, ты нисколько не считал невыносимым, радуясь в своих страданиях, согласно словам (см. Кол. 1:24) великого Павла, и восполняя в плоти своей недостаток скорбей Христа, Первого делом навыкшего послушанию и прославившегося страданиями, а вместе с тем прославившего с Собою и общников Своих страданий через (послушание). Поэтому ты не только не питал по отношению к отцу ничего неприязненного и враждебного, но мысленно каждый час целовал его и как бы сросся с его членами, одного его признавая и отцом[122], и спасителем после Бога, более любя его, чем родителей, и всей душой предпочитая его последним – благоговея в то же время и пред Творцом и Спасителем Богом – и нося в своей душе как бы некоторый оттиск или своего рода изображение его[123] и через него тою же честью почитая и Бога. Ибо ты признавал его в некотором смысле творцом лучшего и божественнейшего в себе творения и, после Единого Спасителя, спасителем или, лучше сказать, совершителем того же самого истинного и первого спасения.
10
Вследствие этого он (Савва) пользовался всеобщей известностью и был у всех на устах с удовольствием и удивлением, и все считали за счастье насладиться его беседою и видом, не только вместе с ним подвизавшиеся и сверстники – ибо гибельной зависти не было (тогда), – но и старейшие по добродетели и по возрасту и превосходившие во всем других, те именно, которые, оставив общежитие (τῆς ἐν τῷ κοινω διαίτης καί ομιλίας εαυτούς αποστἡΐααντες), избрали совершенно уединенный и отшельнический образ жизни, постоянно пребывая наедине с собою и Богом. Ибо их поражал в юноше седой разум (ср. Прем. 4:9) мудрого (Саввы), строгость подвижничества и твердость терпения, безукоризненное целомудрие как в словах, так во взоре и походке, а больше всего благородство души и чрезвычайная снисходительность ко всем, а также неизъяснимая приятность характера не столько природного, как кто-нибудь мог бы подумать, сколько приобретенного крайним послушанием, как то бывает с людьми, подвизающимися в этом на самом деле. Ибо от послушания происходит, говорят, высочайшее смиренномудрие, а из него рассуждение, светильник и путеводитель души, как его можно назвать, и вождь ко всему прекрасному. Когда же рассуждающая способность души освободится – как бы какой-нибудь глаз от загрязняющих его страстных течений[124], – тогда к ней возвращается после этого как бы естественная ее проницательность, и никакой обманчивый образ или фантастическое представление (ибо иное – истина, а иное – игра воображения) и ничто ошибочное или соблазнительное, служащее препятствием на прямом пути, не удаляет ее от священных святилищ бесстрастия и Бога. Но так как все просто для имеющих здравый ум и прямо для ищущих благодати, как говорит премудрый Соломон (Притч. 8:9), то и она (душа) непреткновенно и в высшей степени ровно идет тогда к соединению с Богом, все радостное и приятное в деянии и видении имея сопутствующим и последующим добродетели, почему вместе с внутренним спокойствием и тишиною бывает полна явной и наружной радости и добродушия. Так и он, мудро положив в основу корень этих дарований (послушание), как весьма немногие, после соответственных (трудов), и явившись дивным среди настоящих и имеющих быть, а равным образом и бывших раньше послушников, как мог бы не пожать с радостью происходящих отсюда плодов или, лучше, (как мог бы) не явиться приятным для всех, привыкших наслаждаться ими, что действительно и на самом деле было у него в большом изобилии, как выше было только что уже сказано. Но так как трудящемуся земледельцу, по великому Павлу, первому должно вкусить от плодов (ср. 2 Тим. 2:6), то и здесь превзошел всех других учитель его (тайновождь) любовью к нему и удивлением (пред ним) и всецело привязался к нему, побежденный прекрасными его качествами, хотя до этого времени он был крутой и суровый. Ибо учитель его, и раньше не вынося, чтобы он ему служил и хотя немного помогал в его старческих нуждах, теперь сам с удивительной сердечной готовностью служил ему, более того, он не смотрел уже на него как на юного и ученика, но в высшей степени почитал его за его душу и относился к нему с величайшим благоговением и уважением.
