Бхагаван Раджниш - Внутренние война и мир
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
«О Партха, смотри на сошедшихся куру!»
И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло
Дрожит мое тело, волосы дыбом встали,
Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
Зловещи знамения вижу, не нахожу я блага
В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.
Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;
Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях жизни?
Арджуна сказал:
Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье,
Готовясь исполнить волю Дхритараштры, коварного сына.
Санджая сказал:
Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
«О Партха, смотри на сошедшихся куру!»
И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло. Дрожит мое тело, волосы дыбом встали.
Война не завладела Арджуной, но он также и не против войны. У Арджуны нет отвращения к насилию. Ведь по существу вся его жизнь, все обучение и образование, которое он получил, все условия его жизни наполнены жестокостью и войной.
Но необходимо понять, что, чем более жесток разум, тем сильнее привязанность. Ум, чуждый жестокости, переступает через привязанности. Жестокость и привязанность идут вместе, рука об руку. Само чувство «моего» является насилием. Как только человек сказал «мое», он начинает отделять себя от чужого. Как только я назвал кого-то другом, я сделал кого-то другого своим врагом. Когда я очертил своих, я также очертил чужих по отношению ко мне. Всякая жестокость является результатом границы, проведенной между «моими» и всеми остальными, «не моими».
Именно поэтому Арджуна неожиданно слабеет, теряет почву под ногами. Члены его тела отнимаются — и вовсе не потому, что он вдруг становится противником войны. Он по-прежнему не видит ничего плохого в готовящемся насилии, его разум не сомневается в праве людей на жестокость. Арджуна испытывает слабость из-за того, что его ум вдруг осознает другую, противоположную сторону насилия; сознание героя столкнулось с глубочайшим компонентом жестокости, ее фундаментальной основой. Разум Арджуны поражен чувством собственности, привязанностью.
Чувство собственности, привязанность является не чем иным, как жестокостью. Чтобы понять Гиту в целом, необходимо прежде разобраться в этом вопросе. Тем, кто не смог постичь данную мысль, может показаться, что Арджуна действительно настроен против насилия, к которому его побуждает Кришна. Но если человек действительно противится жестокости, Кришна никогда не станет убеждать его в обратном. По существу, даже если Кришна захочет переубедить такого человека, у него ничего не выйдет.
Суть ситуации в том, что Арджуна ни на йоту не против насилия. Ум Арджуны сделал шаг вперед и наткнулся на самое основание жестокости. И именно чувство собственности является ее основанием.
Арджуна видит своих собственных людей — любимых, родственников. Если бы Арджуна не любил их и не находился с ними в родственных отношениях, то он зарезал бы их как скотину. Но ему сложно решиться на это, поскольку перед ним его собственные люди. Если бы Арджуне предстояло сразиться с чужаками, он без зазрения совести изрубил бы врагов на куски.
Неприятие насилия может появиться лишь в уме человека, который переступил через «мое» и «ваше». Причина беспокойства Арджуны вовсе не в протесте героя против жестокости. Арджуну затронула сама основа насилия.
Вполне естественно, что базис, краеугольный камень жестокости, появился на поверхности в подобный момент кризиса. Если бы враги были чужаками, Арджуне никогда бы не пришла в голову мысль о том, что он жестокий человек. В уничтожении противника он не увидел бы ничего плохого. Арджуне не показалось бы, что в войне есть нечто противоречащее религии. У него не омертвели бы конечности; напротив, вид чужаков взвинтил бы его. Арджуна положил бы стрелу на лук, его руки сжали бы меч — он испытал бы веселье и восторг.
Но в данный момент Арджуна погружен в печаль, и в состоянии грусти он неожиданно понимает, что истинная основа жестокости находится в нем самом. В это мгновение он переживает кризис собственнического чувства.
Приходится удивляться тому, что люди часто видят глубины своего ума в кризисные моменты жизни. Обычно такие глубины нам недоступны. Когда жизнь течет своим чередом, мы живем и ни о чем не задумываемся. Нечто, скрытое в самой глубине человеческого подсознания, проявляется только в необычные мгновения.
Арджуна видит «своих людей». В этой ужасающей ситуации, на самом пороге войны, когда сражение вот-вот начнется, он видит «своих людей». Если бы Арджуна сказал: «Война бессмысленна, насилие бессмысленно», то книга Гиты никогда бы не родилась. Но Арджуна говорит: «Наши люди собрались здесь, и члены моего тела мертвеют при одной мысли о том, чтобы убить их». В действительности, неудивительно то, что при мысли об убийстве своих людей слабеют конечности человека, построившего все здание своей жизни на фундаменте собственнического чувства.
Смерть, случившаяся по соседству, не затрагивает сердца людей. Люди просто говорят: «Несчастный человек умер». Но когда смерть приходит в наши дома, мы не можем так легко отмахнуться от нее. Тогда смерть влияет на нас, поскольку, если у нас дома умирает человек, если умирает «свое собственное», мы также умираем. Умирает часть нашего «я». Мы вкладывали себя в того, кто умер, мы привыкли получать что-то от жизни этого человека. Он занимал определенную часть нашего сердца.
Поэтому, когда умирает жена, это — не просто смерть жены. В муже тоже что-то умирает. По существу, человек становится мужем лишь, когда у него появляется жена. До этого нет ни жены, ни мужа. Когда умирает сын, в матери также что-то умирает — поскольку женщина становится матерью только с рождением сына. В момент рождения ребенка на свет появляется и мать, а с его смертью мать также умирает. Мы соединены с теми, кого называем своими. Когда он или она умирает, мы также умираем.
Неудивительно, что, когда Арджуна увидел своих людей, собравшихся для битвы, он почувствовал себя самоубийцей. И вовсе не мысль о чужой смерти потрясла Арджуну. Он почувствовал дрожь от мысли о собственной смерти, о возможном суициде. Арджуна подумал: «Где буду я, если все мои люди умрут».
Над этим стоит поразмыслить.
Наше «я» — это всего лишь обобщающий термин для того, что принято называть «нашими людьми». «Я» — это имя для всего «моего». Если не останется никого из «моих», то «я» исчезнет, «я» перестанет существовать. Мое «я» отчасти связано с моим отцом, отчасти с матерью, отчасти с сыном, отчасти с другом... со всеми этими людьми.
Еще более удивительно то, что такое «я» связано не только с теми, кого мы называем своими, но и с теми, кого мы считаем чужаками, «не своими». И хотя эта привязанность лежит за пределами нашего круга общения, тем не менее, она есть. Так, если умирает мой враг, я также отчасти умираю, поскольку я уже не смогу быть точно таким же человеком, каким был до его смерти. Даже враг вносил свой вклад в мою жизнь. Ведь он был моим врагом. Конечно, он был врагом, но это был мой враг. Мое «я» также было связано с ним: без этого человека я буду неполон.
Если бы Арджуне показалось, что другие собрались на битву, эта история имела бы совсем другой смысл. Но в глубине он осознал: «В действительности, я стремился убить именно себя. Это будет суицид. Какой смысл продолжать жить, когда все близкие люди мертвы? Даже если я получу все, в этом не будет никакого смысла, потому что все «мои» умрут».
Необходимо глубже задуматься над этим. Все, что мы накапливаем, в меньшей степени принадлежит нам, чем тем, кого мы называем «ближними своими». Дом, построенный нами, меньше предназначен для нас, чем для наших ближних, которые будут жить в нем, которые будут хвалить нас и восхищаться постройкой. Кроме того, этот дом будет принадлежать тем «ближним» и «чужакам», которые при виде его наполнятся завистью. Даже если прекраснейшее на земле здание будет принадлежать мне, но при этом ни один из «самых близких мне людей» не сможет его увидеть — будь то друг или враг — то вдруг окажется, что этот дом стоит не больше, чем хижина. Все потому, что здание является лишь фасадом: в действительности его основное назначение — произвести впечатление на «самых близких» и тех, кто таковыми не является. Если вокруг нет ни одного человека, то на кого производить впечатление?
