Бхагаван Раджниш - Мессия. Том 2
Вот почему я снова и снова говорю: Фридрих Ницше прав, говоря: «Бог умер, и человек свободен». Если Бог жив, то человек никогда не может быть свободным; тогда он просто кукла, созданная из грязи. Английское слово «human» (человеческое) происходит от «humus» — «humus» означает грязь. Арабское слово «agni» тоже означает «приходящий из грязи». Только санскритское слово человек — «manushya» — не происходит от грязи, оно происходит от сознания; сознание не может быть создано, не может оно быть и уничтожено.
Идея единственного Бога очень опасна. Но каждая религия считает, что есть только единственный Бог, и это, разумеется, их Бог.
После Второй мировой войны два генерала — один английский, а другой немецкий — сидели в ресторане и говорили. Немецкий сказал: «Странно, мы были так могущественны и все же потерпели поражение».
Английский генерал засмеялся. Он сказал: «Вы были могущественны, но одна вещь была упущена — это молитва. Мы начинали сражение каждый день молитвой к Богу».
Немецкий сказал: «Вы как дети — мы тоже начинали нашу битву каждый день молитвой».
Английский генерал сказал: «Так-то оно так, но Бог не понимает по-немецки! Он благоволит британскому».
Эта идея единственного Бога очень опасна. Евреи считают древнееврейский Его языком, индусы считают санскрит Его языком, мусульмане считают арабский Его языком. Единственный Бог, единственный язык, единственный пророк, единственное святое писание... Эта идея единственного означает, что только вы правы, а все остальные ошибаются.
Я хочу, чтобы вам все это было предельно ясно: Бог не единствен; везде, где есть жизнь, есть и Бог. Бог проявляет Себя столькими путями, сколько вы можете представить себе, и каждый движется вверх к пониманию того, что «Я носил в своем чреве зерно бытия Бога».
Вся жизнь божественна и все существа божественны. Никто не создавал их, и никто не может уничтожить их. Мы всегда были здесь, и мы всегда будем здесь; формы могут быть разными — формы несущественны. Существенно только наше сознание.
— Хорошо, Вимал?
— Да, Мастер.
19. ПУСТЬ МОИ СЛОВА БУДУТ ЗЕРНАМИ В ВАС
7 февраля 1987.
Возлюбленный Мастер,
И вот настал вечер.
И сказала Альмитра, прорицательница: «Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам».
И ответил он: «Разве это я говорил? Не я ли был и внемлющим?»
Потом он спустился по ступеням храма, и весь народ последовал за ним. Он дошел до своего корабля и встал на палубе.
И, возвысив свой голос, он обратился к народу:
«Народ Орфалеса, ветер велит мне покинуть тебя.
И, хотя я не так спешу, как ветер, все же я должен идти.
Мы, путники, вечно ищущие пустынных дорог, никогда не начинаем день там, где закончили предыдущий; и восход солнца никогда не застает нас там, где нас покинул закат.
Мы в пути даже тогда, когда земля спит.
Мы семена живучего растения, и, как только мы достигаем зрелости, и сердца наши переполняются, ветер подхватывает нас и рассеивает.
Коротки были мои дни среди вас, но еще короче слова, которые я сказал.
Но если мой голос затихнет у вас в ушах и моя любовь изгладится из вашей памяти, я приду вновь.
И с сердцем, более полным, и устами, более воздающими духу, буду я говорить.
Да, я вернусь с приливом,
И, хотя смерть может скрыть меня, и большая тишина может объять меня, все же я вновь буду искать вашего понимания.
И не вотще буду я искать.
Если что-нибудь из сказанного мною есть истина, то эта истина откроется более зычным голосом и словами, более созвучными вашим мыслям.
Я ухожу с ветром, народ Орфалеса, но я не кану в пустоту;
Если в этот день не суждено сбыться вашим нуждам и моей любви, то пусть он останется обещанием, пока не настанет другой день.
Меняются нужды человека, но не его любовь, и он неизменно жаждет, чтобы любовь утолила его нужды.
Потому знайте, что я вернусь из большего безмолвия».
Халиль Джебран говорит метафорами; пожалуй, это единственный путь говорить об истине. Через метафору, через притчи можно дать вам косвенный проблеск, но нет прямого пути высказать, что есть истина. Поэтому пока вы слушаете эти слова, помните, каждое слово — метафора.
И вот настал вечер... Садилось солнце и наступало время отъезда Альмустафы. То был не просто вечер снаружи, то был также и вечер, что опустился в сердца тех, что собрались слушать его. Тьма стала опускаться на них.
Присутствие Альмустафы среди них было словно солнце, свет, ставший для них настолько привычным, что они почти забыли о нем. В этом одно из несчастий жизни, что очевидное кажется самым трудным, а доступное становится почти отсутствующим для ваших глаз; только отъезд пробуждает вас от ваших грез и вашего сна.
И вот настал вечер.
И сказала Альмитра, прорицательница...
Она оказалась той, кто первая признала Альмустафу двенадцать лет назад, когда он прибыл в город Орфалес, и первая задала важные вопросы — о жизни, любви, детях. Естественно, она последней высказывает ему свою благодарность. Эти слова — благодарение. Она сказала:
«Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам».
В большинстве земель есть древнее поверие, что везде, где останавливается блаженный человек, место становится святым и освященным. И где бы и когда бы благословенный человек ни заговорил, его слова уже больше не обычный язык — они имеют крылья, они священны. Если вы доступны, восприимчивы, те слова возьмут вас к далеким звездам, к неведомым пространствам внутри вас, которые вы несли постоянно многие жизни, но никогда не посещали.
Георгий Гурджиев говорил, что большинство людей рождено императорами, с огромными дворцами, с необъятными сокровищами, но всю свою жизнь они прожили на крыльце, абсолютно не осознавая, что крыльцо — не место, чтобы жить, что они рождены жить во дворце. Но они никогда не добивались своих прав. Они никогда не спрашивали у сущего: «В чем моя судьба? Почему я здесь? Что такое вся эта жизнь?» Они не искатели, они просто соглашаются со всем тем, что случайно достается им, и полагают, что это и есть все, что должна предоставить жизнь.
Человек становится искателем в тот миг, когда осознает: это мирское существование не может быть всем, что есть. Жизнь должна содержать гораздо больше, там должны быть сокровища, которые мы не осознавали. В противном случае поднимайтесь каждое утро, ешьте свою пищу, идите к себе на работу, возвращайтесь домой... — двигайтесь, как в кругу, от колыбели к могиле. Вы полагаете, эта рутина может дать вам песню и танец сердца? Если у вас есть хоть немного разума, вы откажетесь жить этой рутиной. Эта рутина — не жизнь, это просто растительное существование. Не прозябайте! Старайтесь жить, и жить как можно полнее. Добивайтесь своих прав.
В Индии есть поговорка: «Даже мать не даст ребенку молока, пока ребенок не закричит». Ребенок должен потребовать. Даже для матери — если ребенок не требует — желание ребенка, голод ребенка ничего не означают. Это существование является матерью нам, и вы должны просить, вы должны требовать, вы должны настаивать на смысле, на значении — зачем вам дано рождение и зачем вас просят продолжать жить, какова цель?
Как только идея цели, смысла и значения возникает у вас, вы становитесь саньясином, искателем истины. В день, когда вы обнаружили свое собственное сокровище, приходит такое удовлетворение, такое блаженство, что везде, где вы находитесь, вы создаете атмосферу, благоухание, которое не от этой земли, которое принадлежит запредельному.
Благословен тот, кто становится дверью к запредельному, к неведомым загадкам и тайнам. И пока вы не стали искателем, вы будете продолжать дышать, прозябать и умрете, даже не осознавая того, чем была вся эта жизнь. Одна великая женщина этого столетия, поэт высшей категории, Гертруда Штайн, умирала. Ее друзья собрались, так как врачи сказали, что это было вопросом всего лишь нескольких часов. Они сидели вокруг ее ложа в глубоком молчании, со слезами на глазах. Женщина покидала их — необычная женщина. Она говорила золотыми словами, она написала вещи, которые почти невозможно передать словами. Внезапно Штайн открыла глаза, посмотрела вокруг и произнесла: «Каков же ответ?»
Это было так странно. Сначала люди задают вопрос, но вопрос задан не был, а она просит ответ. Быть может, она прекрасно понимала, что не хватит времени, чтобы задать вопрос, — вся ее жизнь прошла, а она не задала вопрос. Хотя бы, перед тем как уйти, в этот вечер жизни она может послушать ответ. Каков же ответ? Все присутствовавшие были сконфужены, ведь они не знали, что за вопрос у нее был, как же давать ответ? Спорить с умирающей женщиной, которую все они любили и чтили, было бы неуважительно, но она все же ждала, чтобы что-то было сказано. Поэтому один из друзей сказал: «Штайн, вы забыли задать вопрос — как же мы можем ответить?»
