Кора Антарова - Две Жизни
Быстро, точно по военной команде, мы прошли ещё две улицы и завернули в довольно невзрачную кондитерскую. Я был разочарован. Мне хотелось сделать заказ в блестящем магазине; здесь же я не ожидал найти ничего из ряда вон выходящего.
И, как всегда, ошибся. Пока капитан и И. заказывали какие-то мудрёные вещи, хозяйка, закутанная с ног до головы в чёрное покрывало, подала мне пирожное и бокал холодного, тёмно-красного питья. Ничем не прельстило меня ни то, ни другое, но когда я взял в рот кусочек, то немедленно отправил туда же всё, что осталось. Запив пирожное холодным питьём, я мог только сказать:
– Капитан, это Багдад!
Капитан и хозяева засмеялись, мои спутники потребовали себе багдадское волшебство, а я справился со второй порцией не менее быстро, чем с первой Капитан нас торопил; мы сели в коляску и понеслись по сонному городу, лениво дремавшему под солнцем.
– Вот и суди по внешнему виду, – сказал я капитану. – Я не понял, зачем вы пошли в такую невзрачную кондитерскую. А вышло так, что, очевидно, вечером кое-кто проглотит язык.
Капитан смеялся и рассказывал нам с юмором о своих многочисленных бедах. И очень скромно упомянул о том, что всю пароходную бедноту, задержанную в Константинополе из-за ремонта судна, устроил за свой счёт в нескольких второразрядных гостиницах.
– Всё бы ничего, – вздыхал он. – Только дамы из первого и второго классов замучили. И зачем только созданы дамы, – комически разводя руками, говорил он.
– Вот бы посмотрел на вас, если б не было дам. Ваши жёлтые глаза никогда не становились бы глазами тигра, и вам было бы адски скучно командовать одними мужчинами.
– Лёвушка, вы уже второй раз всаживаете мне пулю прямо в сердце. Хорошо, что сердце у меня крепкое и ехать уже недолго. Знаете ли, доктор И., если бы вы отпустили этого молодца со мною в Англию, он бы, чего доброго, прибрал меня к рукам.
И. улыбнулся и принялся рассказывать, как хорошо всё сложилось в судьбе Жанны. Капитан внимательно слушал и долго молчал, когда И. окончил свой рассказ.
– Нет, знаете ли, я, конечно, только морской волк. Но чтобы Анна вязалась в моём представлении со шляпами! Никак не пойму, – Анна – богиня... и шляпы! – всё повторял капитан.
– Но ведь для шляп нужна толпа людей, – сказал я.
– Ах, Лёвушка, ну какие это люди. Это дамы, а не женщины. Но вот мы скоро и приедем. Обратите внимание на эту панораму. Тут все дамы сразу из головы выскочат.
И действительно, было на что посмотреть, и нельзя было решить, с какой стороны город казался красивее.
Но рассматривать долго не пришлось; мы остановились у массивных ворот высокого, глухого забора. Капитан позвонил в колокольчик, и юноша-турок сейчас же открыл калитку.
Переговорив с ним о чём-то, капитан повёл нас в глубь сада. Вдоль дорожек росли всевозможные цветы. Много было таких, каких я ещё никогда не видел. По дороге капитан сорвал небольшой белый благоухающий цветок и подал его мне.
– Все джентльмены в Англии, одеваясь к обеду, вдевают в петлицу такой цветок. Он называется гардения. Когда будете сегодня обедать, возьмите, в память обо мне, этот цветок. И подарите его той, которая вам больше всех понравится, – сказал он, беря меня под руку.
– В вашу честь приколоть цветок могу. Но обед, куда я пойду, не будет восточным пиром. И для меня там не будет ни одной женщины, как бы они все ни были красивы. В моём сердце живёт только мой друг Флорентиец, и ваш цветок я положу к его портрету, – ответил я.
Капитан пожал плечами, но ответить ничего не успел. Навстречу нам шёл огромный, грузный турок, такой широкоплечий, что, казалось, он сможет поднять весь земной шар. Это и был хозяин оранжерей, приветствовавший капитана как сердечного друга. Опять я подумал, что если судить по внешности, я бы поостерёгся этого малого, а вечером обязательно обошёл бы его подальше.
У хозяина оказались чудесные орхидеи, были и пармские фиалки. И. вместе с капитаном заказал какие-то причудливые, фантастические корзинки из белых орхидей, розовых гардений и роз. Фиалки мы должны были преподнести Анне, а розы её матери и Жанне.
Нагруженные лёгкими плетёными корзинками, где в сырой траве лежали цветы, мы вернулись втроём в отель. Времени только и оставалось, чтобы переодеться и ехать к Строгановым. Капитан сидел на балконе, и до меня долетали обрывки его разговора с И. И. говорил, что вскоре приедет Ананда, с которым он обещал его познакомить. Кроме того, он пообещал капитану ввести его в дом Строгановых, чтобы тот мог послушать прекрасную игру и пение Анны.
– Я буду вам более чем благодарен, доктор И. Вечер, проведённый с вами в обществе красавицы-музыкантши, даст мне, быть может, силу отнестись к таланту по-иному; чем талантам сценических деятелей, выступающих за плату. Однажды каверзный Лёвушка царапнул меня по сердцу, спросив, как бы я отнёсся к жене, играющей для широкой публики. И я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос, – задумчиво говорил капитан.
– Наш Лёвушка недаром обладает глазами, как шила. Просверлил в вашей душе дырку, а пластырь покоя не приложил, – засмеялся И.
– Нет, никто не может научить меня покою. Мне любезны только бури, неважно на море или на суше, – но всегда со мной и вокруг меня – только бури.
Тут я вышел, переодевшись в белый костюм из тонкого шёлка, заказанный для меня И., в чёрном галстуке бантом, в чёрном поясе-жилетке и с гарденией в петлице. Волосы мои уже отросли и лежали кольцами по всей голове.
– Батюшки, да вы красавец сегодня, Лёвушка. Помилосердствуйте, Жанна окончательно очаруется, – вскричал капитан.
Но ни его ирония, ни внимательный взгляд И. меня не смутили. Я был полон мыслями о Флорентийце и брате и твердо решил ни разу не превращаться сегодня в "Лёвушку-лови ворон".
Мы спустились вниз, простились с капитаном и, бережно держа корзиночки с цветами, сели в коляску.
У подъезда дома Строгановых стояло несколько экипажей. Я понял, что обед будет не очень семейным, есть и другие гости; но ещё раз дал себе слово быть достойным Флорентийца и собрать всё своё внимание, думая не о себе, а о каждом из тех, с кем буду говорить.
В просторной светлой передней Строгановых, где по двум стенам стояли высокие деревянные вешалки, висело много летних плащей и лежали кучей всевозможные шляпы.
Слуги взяли у нас шляпы, помогли вынуть цветы. Я был поражён, какое чудо искусства – две бутоньерки из фиалок – оказалось в моей корзиночке; тогда как у И. три букета роз на длинных стеблях, каждый из которых был связан прекрасной восточной лентой. И. подал мне букет розовых роз, взял у меня одну бутоньерку из фиалок и сказал :
– Иди за мной, Лёвушка. Я подам букеты старой хозяйке и Анне. Ты подашь фиалки Анне, а розы Жанне. Не робей, держись просто и вспоминай, как держит себя Флорентиец.
Сопоставление высоченной и величественной фигуры моего обожаемого друга с моею фигурой среднего роста и хрупкого сложения, его манер – простых, но величавых – с моей юркостью, мысль, как хорош бы я был, величественно выступая в подражание ему, показалась мне такой комичной, что я едва удержался от смеха; но улыбки удержать не смог и с нею вошёл в гостиную.
Здесь были только одни мужчины, и гостиная скорей походила на курительную комнату, так в ней было накурено.
– Ну вот и вы, – услышал я голос Строганова, идущего нам навстречу. – Я думаю, мои дамы начинают беспокоиться, как бы не перестоялись изобретённые ими кушанья, и настроение их уже портится. Мы ждали вас по-семейному, раньше; а вы, столичные франты, прибыли по этикету, за четверть часа, – смеялся он, пожимая нам руки. – Пойдёмте, я познакомлю вас с моей старухой. А с остальными и знакомить не буду. Всё равно перепутаете всех оглы и паши, – взяв И. под руку, продолжал он.
Он подвёл нас к величавой пожилой, но ещё нестарой женщине в чёрном шёлковом платье, очень простом, но прекрасно сидевшем на её стройной, несколько полноватой фигуре.
Увидев лицо дамы, я был поражён. Косы на голове её лежали тяжёлой короной и, к моему удивлению, были пепельного цвета. Глаза чёрные, овал лица продолговатый, цвет кожи смуглый, почти оливковый, руки прелестные. Передо мной стояла Анна, но... Всё в матери напоминало дочь, но какая пропасть лежала между этими двумя несомненными красавицами.
– Я очень рада видеть вас у себя, – сказала она И., принимая цветы. – Муж мой говорил так много о вас.
Голос её тоже был низкий, как у Анны, но и здесь ощущалась огромная разница. Он был хрипловатый, и в нём звучали нотки избалованной красавицы, привыкшей побеждать и поражать своей красотой. Мне она только едва улыбнулась, сейчас же переведя глаза на высокого турка в феске и европейском платье и продолжая начатый с ним разговор. У меня не было времени размышлять о жене Строганова, так как нам навстречу шла Анна; но какая-то ледяная струйка пробежала к моему сердцу и я пожалел Строганова.
