Кора Антарова - Две Жизни
Воспользовавшись минутой, Жанна сказала, что вечером у неё состоится свидание с другом турка, который предоставит ей магазин с приличной квартирой на одной из главных улиц, чтобы открыть шляпное дело. Она снова и снова говорила, что приходит в ужас от одиночества и страшится за судьбу свою и детей.
Я успел только сказать, что И. никогда её не оставит, что мы – её друзья навсегда, где бы мы ни находились. Но я мало успел, утешая её, потому что боялся сказать что-нибудь неловкое.
Возвратившийся капитан принёс нам чудесные апельсины, вскоре появился и знаменитый кофе. Но Жанна сидела как в воду опущенная и ушла, отказавшись от фруктов. Я упросил её отнести детям по апельсину, но предложенные капитаном цветы она оставила на столе.
Проводив Жанну и возвратясь на балкон, он взял обе розы, вдохнул их аромат и, рассмеявшись, сказал:
– Нечасто мне приходилось терпеть поражения на дамском фронте. Но сегодня не только я, но и мои цветы потерпели фиаско.
– Я совсем расстроился, – ответил я ему. – Даже голова разболелась. Почему-то я думаю, что бедняжка теперь плачет. И право, мне очень жаль, что я бессилен ей помочь.
– Не в твоём бессилии дело, а в отсутствии образования и воспитания, которые могли бы помочь женщине в тяжкий час испытаний. Ей бы стать женщиной-героиней, а она пока только жена, только мать обывательница. Её борьба за собственное счастье, за личную жизнь будет ужасна. Пока она не откажется от любви для себя и не начнёт жить для детей, – она пройдёт ад. Вот этому-то её страданью я и поклонился так низко сегодня, – задумчиво сказал капитан.
– Неужели тот, кто любил однажды, любил до самозабвения и потерял рай сердца, должен вновь искать его? Мне почему-то думается, что, любя однажды всем существом, я не мог бы больше приблизиться ни к одной женщине, – возразил я.
– Не мне судить. Я прожил уже половину жизни, быть может большую. И я не знал ещё такой минуты, когда мне захотелось бы воскликнуть: "Мгновенье, остановись!" Я слишком наблюдал людей, одержимых страстями, неспособных владеть собой – и всюду одни только страдания.
Речь капитана была прервана стуком в дверь, и на приглашение войти в комнате появилась высокая фигура князя.
Пользуясь правом больного, я лежал на кушетке под спущенной маркизой на балконе, и капитану пришлось встретить гостя и усадить его подле меня с радушной улыбкой.
Князь объяснил, что ищет капитана, чтобы поблагодарить за помощь его больной жене, а также за отличный, нанятый по его указанию дом. Нас он хотел просить навестить больную.
Выглядел князь неважно. Одет он был элегантно, но его жёлтое лицо, воспалённые глаза и вся фигура говорили о большом истощении и нервном расстройстве.
Капитан, улыбаясь, сказал, что очень сожалеет, что он не доктор, а то наверняка предписал бы постельный режим не жене, а мужу. Я уверил князя, что И. непременно зайдёт, но вряд ли это может случиться сегодня, так как и вечером у него дела.
Посидев с нами около часа, князь попросил разрешения зайти завтра утром, чтобы узнать, в какое время И. мог бы навестить его жену.
Не успели мы обменяться впечатлениями, как снова раздался стук в дверь и две синьоры Гальдони с букетами роз вошли к нам. Обе сияли радостью. Последовало приглашение навестить их в прекрасном посольском особняке. Капитан сказал, что состоит при мне сиделкой, заменяя верзилу, потому что И. уверяет, будто мне ещё пару дней нужно полежать, но что потом он обещает доставить меня к ним.
От итальянок повеяло хорошим тоном, хорошим обществом. А прелестные, бездонные глаза молодой барышни будили в сердце лучшие чувства, проникая в самую его глубину очарованием женственности.
– Вот чего не хватает бедной милой Жанне, – сказал я. – Она лучше многих и многих; а только не умеет владеть собой, так же как и я. Именно потому, что я так плохо воспитан, что я почти постоянно чем-нибудь раздражён, я понимаю Жанну.
– Нет, друг. Ничего общего у вас с ней нет. Ты только неопытен и ещё не умеешь владеть ни своим темпераментом, ни своими мыслями. Но твои желания, идеи, мир высоких стремлений, в котором ты живёшь, – вводят тебя в круг тех счастливых единиц, кто достигает на земле уменья принести пользу собратьям. Рано или поздно ты найдёшь свой, индивидуальный, неповторимый и невозможный для другого путь и внесёшь в жизнь что-то новое, – я уверен, – большое и значительное. Что же касается Жанны, то дай-то Бог, чтобы её беспредельное личное страдание раскрепостило в ней хотя бы материнскую любовь и помогло бы ей стать матерью-помощницей и защитницей своих детей, а не тираном. Есть много случаев, где выстраданное матерью горе обращается в тиранию и деспотизм по отношению к детям! При этом женщина убеждена, что любовь её – высочайший подвиг.
Я смотрел во все глаза на капитана. Лицо его было прекрасно. На нём лежала печать той глубокой сосредоточенности, которую я видел только на лицах И., Флорентийца, Али.
Моё молчание заставило его повернуться.
– Что ты так смотришь на меня, мой мальчик, мой "брудершафт"? Что нового увидел ты во мне? – сказал он, мягко и нежно касаясь моего плеча.
– Я не только что-то новое увидел в вас, но и понял, что вам необходимо познакомиться с моим другом Флорентийцем. Это самый великий человек, которого я до сих пор видел. Даже И., которого вы выделяете среди прочих, не может быть с ним сравним. Хотя И., – я признаю всем сердцем, – для меня недосягаемый идеал высоты и доброты. Не зная моего друга Флорентийца, вы произнесли уже дважды те слова, которые я слышал от него. О, как бы я был счастлив привести вас к нему.
Незаметно для нас на балкон вошёл И.
– Ну, кажется, вы не скучаете в обществе друг друга. Но почему я не вижу здесь Жанны? Мы условились, что она подождёт тут, и я расскажу, где и как состоится её свиданье в связи со шляпным делом. Неужели такие элегантные кавалеры были не в состоянии рассеять тоску одной-единственной дамы? – спросил он, пожимая нам руки и улыбаясь.
– Нет, – ответил капитан. – Дама вынудила меня вспомнить о смирении. Даже цветы мои отвергла. А хитро обдуманное меню и вовсе не имело успеха. Думаю, что я-то и лишил даму аппетита и хорошего настроения. Если бы не ваше распоряжение не покидать Лёвушку, – я бы, пожалуй, сбежал с поля брани.
– Жанна очень огорчила меня, И. Я снова не сумел проявить такт и расстроил её, вместо того чтобы принести ей мир. Должно быть, только чёрным женщинам может улыбаться перспектива радостных и простых отношений с таким ротозеем, – иронически заметил я.
– Это ещё что за чёрные женщины? – вскричал капитан.
– Первая, очень памятная встреча Лёвушки с темнокожей женщиной в Б., – сказал И. – Он впервые увидел элегантную и образованную негритянку не на картинке, а в семье моего друга и был потрясён, – ответил ему И. – Ты что-то бледен, Лёвушка? Я очень хотел бы, чтобы ты осторожно сошёл с капитаном в сад подышать в тени. Как мне тебя ни жаль, но при разговоре моём с Жанной – до прихода купца – тебе надо присутствовать. Я бы и вас просил побыть с нами, капитан, так как предвижу, что Жанне будет очень тяжело перестраиваться для жизни одинокой работающей женщины. К сожалению, о её дяде пока ничего не узнал. Есть, правда, сведения, что он заболел и уехал к родственникам в провинцию. Но дальше никаких следов.
Капитан с радостью согласился посидеть со мною в саду. И. спросил, как мы смотрим на то, чтобы пропустить обед и поужинать поздно вечером. Мы согласились и, спускаясь в сад, встретили обоих турок. Молодого мы захватили с собой, а старший прошёл к И.
Ибрагим ходил ещё плохо, опирался на палку, но сильной боли в ноге и спине не испытывал. Он составил для нас целый план ознакомления с Константинополем. Я пришёл в восторг от названий ряда исторических мест, но подумал, что и половины этого, вероятно, осмотреть не успею.
Мне очень хотелось услышать о брате, узнать, как будет складываться паша судьба, но... не в первый раз за эти дни я проходил урок терпения и самообладания.
Приближался вечер, когда слуга от имени И. пришёл звать нас пить чай. Чай был сервирован с не меньшей тщательностью, чем завтрак, заказанный капитаном. В большой комнате И. стол сиял серебром и всевозможными восточными сластями.
Как только мы вошли, И. отправился за Жанной. Он не возвращался довольно долго, я начинал уже беспокоиться и раздражаться, когда, наконец, они вошли, продолжая начатый разговор, очевидно, не очень для Жанны радостный.
Она теперь была в скромном синем платье, выделявшем особенно резко её бледность. Кивнув мне и капитану, она поздоровалась с обоими турками и села на указанное ей место. Сам И. сел рядом, мы с капитаном напротив, турки по краям стола, а место по левую руку от Жанны было пусто.
Не успели мы усесться, как раздался лёгкий стук в дверь и в комнату вошёл высокий старик, совершенно седой, худой, красивый, с довольно резкими чертами лица.
