Народное - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕТЫРЕХ ДЕРВИШЕЙ
Придя домой, я постучал в дверь. Дверь открыла моя красавица, взяла из моих рук узел с одеждой. Все вещи ей понравились, и она спросила о моих делах и как отнеслись ко мне. Я рассказал ей, как вежлив и обходителен был со мной юноша, как он приглашал меня в гости, и какую я выдумал причину, сумел отделаться от него и прийти домой.
Она сказала мне:
— Эй, такой-то, если тебе дорого мое душевное спокойствие, то ты должен вернуться и сдержать обещание.
Я ответил:
— Мне ничего не нужно, кроме бесед с тобой и возможности прислуживать тебе.
Она сказала:
— Если хочешь, чтобы я была довольна тобой, ты должен вернуться и сдержать свое слово. Не беспокойся о том, что я остаюсь одна. Это не беда.
Таким образом она уговаривала и увещевала меня почти до заката солнца, но я никак не хотел оставлять ее одну. Дело дошло до того, что она поклялась обидеться, если я не пойду туда. Дервиши! Если любишь, необходимо угождать возлюбленным. Я с тревожным чувством отправился в лавку юноши. Когда я подошел к лавке, двери ее уже были заперты, а юноша сидел на стуле и ждал меня. Как только он увидел меня, лицо его засветилось радостью, он вступил со мной в беседу, встал с места и повел меня к себе домой.
Войдя во двор, я увидел райский сад, великолепное здание с раскинутыми в нем царскими коврами. У хауза были сооружены беседки, где было приготовлено все для пиршества и веселья. Были расставлены сласти, куры, вино и множество вкусной закуски. На почетном месте возвышалось ложе с расстеленными бархатными расшитыми курпачами[8].
Юноша тут же скинул с себя верхнюю одежду, предложил мне сделать то же самое и мы расположились на ложе. Юноша наполнил бокал вином и выпил, а затем стал настойчиво пот-чивать и меня. Я выпил. Когда мы опустошили третий бокал, настроение у нас поднялось. Тут появились четыре музыкантши, сладкоголосые, изящные певицы, похитительницы разума с сазами[9] в руках и расположились вокруг ложа. Юноша поднялся с места и подал им несколько бокалов вина и таким образом тоже поднял им настроение. Эти четверо сладкозвучные певицы, чьи приятные голоса могли остановить течение реки и полет птиц, при каждом настрое инструмента мастерски и ко времени исполняли напев на двенадцать ладов в двадцати четырех звучаниях и сорока восьми вариациях и так искусно музицировали, что грустными напевами ная[10] ввергали сердца в пучину печали, а целебными мелодиями шашмакома — ушшока и хиджоза иракских — на певучем мусикоре ласкали и успокаивали душу. А затем услаждающими слух голосами, успокаивая сердечный огонь, исполнили двенадцатой мелодией второго макома эту газель:
Что лучше веселья и сада, весны и бесед,
Неси нам вино, виночерпий, терпения нет.
Отшельник ждет райский напиток, Хафиз — пиалу,
А что сам создатель желает в небесном углу?
Дервиши! От гостеприимства и учтивости друга, успокаивающего сердце и умиротворяющего душу вина, от мелодий и песен певиц я, потеряв над собой власть, постепенно пьянел и совсем забыл о той красавице, что была источником моей радости и бесценным кладом моей жизни. В разгар веселья и бесед я заметил, что юноша плачет. Я ласково обнял его и как преданный и верный друг отер ему слезы, по-братски поцеловал его в лоб и спросил о причине его печали.
Дервиши!
Робкий стыд лицо красотки без вина не покидает,
О вина пьянящих свойствах хорошо соперник знает.
Юноша, помолчав немного, сказал:
— Ну что ж, сокрытие от братьев сердечной тайны — признак раздора между ними.
Юноша сказал это и покинул собрание. Когда он вернулся, следом за ним вошла очаровательная девушка, красота которой осветила все вокруг. По знаку юноши красавица взяла пиалу, налила вино и протянула мне. Я выпил. Юноша сам подал мне закуску, я взял ее и поцеловал ему руку. Так сидели мы и беседовали.
Вдруг юноша сказал:
— О сердце вселенной, что если ради моего брата ты сыграешь на чанге[11]?
Девушка согласилась. Ей тут же принесли инструмент. Эта благословенная звезда вселенной села у чанга и сыграла так, что, как говорится, мы растаяли от удовольствия. Затем нежным, пленительным голосом спела эти бейты:
Если дарует веселье вино, каждая чаша вскипает цветами,
Только под музыку чанга не пей: глаз мухтасиба[12] витает над нами.
Если же чанг и бутыль заодно станут трезвонить и властвовать всеми,—
Сдайся веселью и выпей вино, ибо на это толкает нас время.
Приятные звуки саза и чарующий голос красавицы привели присутствующих в восхищение, я же совсем опьянел. Юноша, увидев, в каком я состоянии, встал с места, взял меня за руку, уложил на резной кат — широкую кровать,— на котором была раскинута удобная постель. Утром, придя в себя, я увидел того юношу и красавицу, сидящими на конце ката, возле них стояли вино, бокалы и закуска. Я посчитал неудобным и невоспитанностью продолжать спать, поднялся с постели и подсел к ним. Они были очень внимательны ко мне. Красавица подала кубок с вином. Я не отказался от вина, выпил его и присоединился к беседе. К наступлению дня мы были уже в таком состоянии, что не разбирали, где верх, а где низ. Короче, тот день, ночь, следующий день и ночь мы были мертвецки пьяны...
На четвертую ночь я опомнился, и сон покинул меня: я вспомнил свою красавицу и чуть не потерял рассудок. Она же в доме осталась одна. Я корил себя, ворочался с боку на бок. Утром они оба опять уселись на моем кате и стали уговаривать меня подняться и сесть с ними за беседу, но я не встал. Потеряв надежду заставить меня подняться, они ушли.
Я воспользовался этим моментом, встал с места, умылся, натянул одежду и отправился домой. По дороге я ругал и упрекал себя за то, что одним недостойным поступком пустил по ветру все свои мечты и надежды. Добравшись до дома, я постучал в дверь. Красавица тут же открыла ее и, увидав мое расстроенное лицо, улыбнулась. Я упал к ее ногам и стал молить о прощении.
Она сказала:
— Эх ты, недотепа, что случилось и к чему такое волнение? Ведь всем понятно, что в дом к людям входят по своей воле, а покидают его лишь с разрешения хозяина.
Она весело и добродушно утешала меня, поэтому сердце мое успокоилось и я перестал терзаться. После этого она стала расспрашивать меня о гостеприимстве и обстоятельствах в том доме. Я все подробно рассказал ей.
После этого моя рассудительная разумница, свечка в ночной тьме, источая мед, сказала мне:
— Такой-то, знаешь ли, что порядочные гуляки считают своим долгом ответить на хлеб-соль человека.
Я в смущении опустил голову и сказал про себя: «Ну теперь упреками отхлестает меня. Скажет: «Раз не можешь на гостеприимство ответить таким же гостеприимством, почему пошел туда?» Поэтому я сказал ей:
— Любимая, с меня достаточно моего позора, к чему еще эти упреки?
Она сказала:
— Такой-то, не принимай мои слова как укор и не считай, что я упрекаю тебя, но я хочу, чтобы ты не сидел с поникшей головой, а в ответ на его гостеприимство устроил угощение.
Я заплакал и сказал ей:
— Как я приглашу гостей, если в нашем доме, кроме стен, потолка и двери ничего нет?
Она засмеялась и сказала:
— Не думай об этом... вставай и иди, пригласи юношу в гости.
Вижу — делать нечего. Ради моей красавицы я решился выйти из дома и пойти к тому юноше и попросить прощение за то, что без его разрешения и ничего не объяснив, покинул его дом. Ей же я сказал:
— Я исполню все, что ты велишь. Она сказала мне:
— Не вздумай, опасаясь позора, вернуться, не пригласив ]3ш - его. Я жду вас.
Дервиши! Сколько я ни думал, не мог понять, почему так говорит моя красавица. Я вышел из дома и сказал себе: «Ну что ж, пойду к нему и исполню повеление красавицы: приглашу его в гости, какой бы прием она ему ни устроила...»
Когда я дошел до лавки того юноши, он поднялся и приветливо встретил меня, провел вперед, усадил рядом с собой и спросил о моем состоянии. Я попросил прощения за свою неучтивость и извинился за то, что без предупреждения и разрешения ушел из его дома. Затем мы стали беседовать. Юноша поднес мне шербет. Я выпил и он пришелся мне по вкусу. Юноша сказал:
— Этот шербет очень хорош с похмелья.
Так как шербет показался мне очень приятным на вкус, я попросил и выпил еще. После трех-четырех пиалок я опьянел и в таком состоянии пригласил юношу к себе в гости. Юноша не стал отказываться и принял мое приглашение. До вечера мы сидели и беседовали, а затем он закрыл лавку, и мы пошли ко мне домой. Шли мы обнявшись, сильно пьяные. Когда почти дошли до двора, я немного пришел в себя и вспомнил о неустроенности моего дома. Я тут же протрезвел, ноги мои подкосились. Юноша решил, что меня разбирает хмель. Я же еле передвигал ноги и думал, как мне избавиться от него, уже хотел вырваться и бежать от него. Но мы дошли до такого места, где бежать было некуда. Я огляделся вокруг, продолжая идти, и вдруг очутился перед своим домом. Смотрю, двор полит и подметен, суетится и хлопочет народ. Я подумал, что спьяна заблудился. Внимательно приглядевшись, понял, что улица и двор те же. Когда мы подошли, люди, почтительно приложив руку к сердцу, пропустили нас, а некоторые из них, прислуживая, пошли за нами следом. Когда достигли ворот, два мальчика-раба в красивой одежде поднесли нам вино и закуску. Я был и так пьян, поэтому не обратил внимания на вино. Юноша же взял бокал и выпил. Мы вошли в дом... От свеч и светильников во дворе и дома было уютно и светло как днем. На ветвях деревьев висели клетки с соловьями и горлинками, и птицы, возбужденные ярким светом и запахом благовоний, заливались на разные голоса. Я вошел в дом. На полу были разостланы прекрасные ковры и паласы, раскинуты атласные и шитые золотом дастарханы, уставленные всем необходимым для пиршества: разнообразными сластями, закуской и винами. Тут и там сверкали серебряные и хрустальные чаши. В светильниках горели стеариновые свечи. Сидели на своих местах стройные, сладкоголосые певицы, сновали проворные, всегда готовые к услугам, кравчие в нарядной одежде. Юноша, оказавшись на таком богатом и пышном пиршестве, был удивлен и в то же время смущен устроенным им самим угощением. Я же был изумлен больше его, ибо, когда я уходил из дома, даже признаков всего этого не было. Я поспешно усадил юношу, а сам побежал искать мою возлюбленную, предмет моих желаний. На обычном месте ее не было. Я, удивляясь всему этому, говорил про себя: все эти чудеса снятся мне или это мерещится мне, пьяному. Я обошел шарбатхона[13], кухню, и везде было полно хлопочущих людей, прошел в пекарню и увидел мою красавицу, которая стояла у танура — печи, отдавала распоряжения и следила, как жарят кабоб. Я подбежал к ней, поцеловал ей руку и попросил объяснить, что происходит. Она прикрикнула на меня и сказала:
