Бхагаван Раджниш - О понимании

Но в жизни есть все; в ней есть и нестерпимая боль, и огромное наслаждение. Боль и наслаждение — это две стороны одной медали. Если ты убираешь одну сторону, то тебе придется убрать и другую. На протяжении веков одной из самых фундаментальных ошибок было представление о том, что можно избавиться от боли и сохранить для себя удовольствие, можно избежать ада и попасть в рай, можно уберечься от всего негативного и наслаждаться позитивом.

Это большое заблуждение. Сама природа вещей не допускает такой возможности. Позитивное и негативное идут вместе, неизбежно и неразделимо вместе. Они — это два проявления одной и той же энергии. Мы должны принять и то, и другое.

Впусти в себя все, будь всем. Если ты находишься на левой стороне, не пропусти ничего — получай от этого удовольствие! На левой стороне есть своя прелесть, которую ты не найдешь справа. Там все будет совсем по-другому. О да, конечно, пребывать посередине — значит наслаждаться тишиной и спокойствием, которых ты не найдешь ни в одной из крайностей. Поэтому наслаждайся всем. Наполняй свою жизнь.

Разве вы не видишь, как прекрасна печаль? Помедитируй в этом состоянии. В следующий раз, когда ты будешь печален, не борись с этим чувством. Не трать время на борьбу — прими его, приветствуй его, разреши ему быть желанным гостем. Загляни в это чувство поглубже, с любовью и заботой... будь настоящим хозяином! И ты будешь удивлен — удивлен сверх всякой меры — у печали есть много прекрасных качеств, которых не найдешь у счастья. Печаль — глубока, а счастье — поверхностно. У печали есть слезы, а слезы проникают гораздо глубже, чем любой смех. У печали есть своя собственная тишина, мелодия, которой никогда не бывает у счастья. У счастья есть своя песня, но она более шумная, не такая глубокая.

Я не предлагаю выбрать печаль. Я просто говорю о том, чтобы ты и от нее получал удовольствие. Когда ты счастлив, наслаждайся счастьем. Плавай по поверхности, а иногда ныряй поглубже в реку. Это та же самая река! На поверхности — рябь и волны, светит солнце и дует ветерок — здесь своя красота. Погружение вглубь имеет свои прелести, у него свои опасности и приключения.

И ни к чему не привязывайся. Есть люди, которые привязались к печали, психологи знают таких. Их называют мазохистами. Они неустанно создают ситуации, благодаря которым могут всегда оставаться несчастными. Страдания — это единственное, от чего они получают удовольствие. Они боятся счастья. В страданиях они чувствуют себя как дома. Многие мазохисты становятся религиозными, поскольку религия дает прекрасную защиту для разума мазохиста. Религия дает прекрасное рациональное обоснование состоянию мазохизма.

Если быть просто мазохистом и не быть при этом религиозным человеком, то ты будешь чувствовать себя обреченным и нездоровым, тебе будет не по себе и ты будешь знать, что твое состояние — ненормально. Ты будешь испытывать чувство вины за то, что ты делаешь со своей жизнью, и будешь пытаться скрыть это. Но если мазохист становится религиозен, он может с гордостью демонстрировать свой мазохизм, ведь теперь он больше не мазохист — он аскет. Это просто «самодисциплина», это не пытка. Изменились только названия — но теперь никто не назовет такого человека ненормальным, он же святой! Никто не скажет, что у него патология; он благочестив и свят. Мазохисты всегда приходили к религии, она весьма для них притягательна. В сущности, за многие века к религии обратилось столько мазохистов — и это движение было совершенно естественно, — что в конце концов мазохисты стали в ней преобладать. Вот почему большая часть религии настаивает на отречении от жизни, на ее разрушении. Это делается не ради жизни, не для любви и не для радости — но религия настаивает, что жизнь — это страдание. Утверждая, что жизнь — страдание, она обосновывает свою собственную склонность к страданию.

Я как-то слышал прекрасную историю. Не знаю, насколько она верна, ручаться не берусь.

Однажды утром в раю, в самом лучшем кафе сидели Лао-цзы, Конфуций и Будда. Подходит к ним официант с подносом. На нем стоят три стакана с напитком под названием «Жизнь». Официант предлагает попробовать напиток. Будда закрывает глаза и сразу отказывается; он говорит: «Жизнь — это страдание».

Конфуций закрывает глаза лишь наполовину. Он — приверженец срединного пути и всегда проповедовал золотую середину. Он просит официанта подать ему стакан.

Он хотел бы сделать глоток, но лишь глоток, ведь как же можно сказать, что жизнь — это страдание, даже не попробовав ее?

У Конфуция — научный склад ума; он не был великим мистиком, но обладал прагматичным и приземленным разумом.

Он был первым бихевиористом, которого знала история, и рассуждал очень логично. То, что он говорит, звучит очень здраво: «Сначала я сделаю глоток, а потом скажу свое мнение». Он делает глоток и говорит: «Будда прав: жизнь — это страдание».

Лао-цзы берет все три стакана и говорит: «Как можно говорить о чем-то, пока не выпьешь все?» Он выпивает все три стакана и пускается в пляс!

Будда и Конфуций спрашивают его: «Ты что, не собираешься ничего говорить?» А Лао-цзы отвечает: «Так я уже говорю — мой танец и моя песня говорят за меня». Пока ты не попробовал все, ты не можешь говорить. А когда ты попробовал все, ты по-прежнему не можешь говорить, ведь то, что ты знаешь, невозможно выразить словами.

Будда — это одна крайность, Конфуций — посередине. Лао-цзы выпил все три стакана: один, предназначавшийся для Будды, другой — для Конфуция, и третий, который был для него самого. Он выпил все и прожил жизнь в ее трех измерениях.

Тут я согласен с Лао-цзы. Проживи жизнь всеми возможными способами, не выбирай что-то одно в противовес другому, не пытайся найти середину. Не пытайся найти для себя равновесие — это не то, чем стоит заниматься. Равновесие приходит после переживания всех сторон жизни. Равновесие — это то, что случается, его нельзя достичь через какие-то твои усилия. Если ты будешь прикладывать усилия, чтобы его достичь, оно будет ненастоящим, притворным. А внутри тебя сохранится напряжение, тебе не удастся расслабиться. Как может быть расслаблен человек, который пытается удержать равновесие? Ты всегда будешь бояться, что если ты расслабишься, то начнешь двигаться или вправо, или влево. Ты вынужден оставаться в напряжении, а быть в напряжении — значит упустить всё, все возможности и все дары, посылаемые жизнью.

Не напрягайся. Не живи согласно принципам. Проживай жизнь во всей ее полноте, пей ее до дна! Да, иногда она горька на вкус — ну и что? Вкус горечи научит тебя различать и сладкий вкус.

Ты сможешь оценить сладость, только если ты знаешь вкус горечи. Тот, кто не умеет плакать, не узнает и как смеяться. У того, кто не способен смеяться и даже хохотать, и слезы будут крокодильи. Такие слезы не могут быть настоящими, непритворными.

Я не учу придерживаться середины, я учу идти до конца. Тогда само по себе возникает равновесие, и тогда оно прекрасно и грациозно. Ты не принуждал его, оно просто пришло. Ты изящно двигаешься направо, налево, на середину, и медленно-медленно к тебе приходит ощущение равновесия, ведь ты не привязываешься ни к чему. Когда приходит печаль, ты знаешь, что она пройдет, а когда тебя охватывает ощущение счастья, ты знаешь, что закончится и оно. Ничего не остается; все проходит. Единственное, что всегда пребывает рядом с тобой, — это твоя внимательность. Она приносит равновесие. Она и есть равновесие.

Религия прошла много этапов развития. Вначале она была магической, и этот этап не закончился и до сих пор. Многие племена аборигенов во всем мире все еще живут в этой первой фазе развития религии. В ее основе лежат колдовские ритуалы жертвоприношений богам. Это что-то вроде взятки, которую ты даешь богам, чтобы они помогли и защитили тебя. Ты приносишь богам все, что представляет для тебя ценность, — еду, одежду, украшения, да все что угодно. Конечно, не Бог принимает жертву, ее принимает священнослужитель — он выступает между вами посредником и имеет при этом свою долю. И самое удивительное, что такая магическая обрядовая религия властвует над человеческим разумом по меньшей мере десять тысяч лет.

Было так много неудач — в 99 % случаев ничего не получалось. К примеру, если долго не выпадал дождь, колдуны приносили ритуальное жертвоприношение и верили, что уж теперь, когда богов умилостивили, дождь пойдет. Через некоторое время дождь и вправду шел — но шел он и для тех людей, которые не молились богам и не проводили никаких обрядов. Дождь шел даже для врагов тех людей, которые за него молились.

Этот дождь не имел к обряду никакого отношения, но дождь пошел — и это было доказательством, что обряд достиг цели. Обряд не помогал в девяноста девяти случаях из ста; он обречен на неудачу, так как никакого отношения к погоде не имеет. Между обрядами, всеми этими огненными церемониями и заклинаниями, и тучами с дождем не существует никакой причинно-следственной связи.