Джулия Кэмерон - Золотая жила
ПРИВАЛ
Царство Духовности — внутреннее царство, поэтому оно останется с вами в дальнейшем путешествии. Как и в Образоляндию, войти в него можно с помощью намерения и простейших практик. Утренние страницы, творческие свидания, ежедневные прогулки — все это физические ключи к нему. Давайте также взглянем на приобретенные нами психологические ключи.
Мы прояснили собственное представление о Боге и воплотили его в жизнь, когда придумали Бога творчества и сделали тотем. Расчистили путь для наставлений свыше, выделив для себя время тишины. Вернулись к истории жизни, чтобы найти и описать свои духовные опыты. Создали собственную колоду карт, в которой упоминаются наши личные духовные источники. Сосредоточились на развитии восприимчивости с помощью физических упражнений, которые перенесли нас в духовный мир. И, наконец, мы тренировались благодарно принимать поток вселенской поддержки.
Одним словом, побывав в Царстве Духовности, мы стали гораздо более восприимчивыми к вдохновению, и теперь у нас больше сил, чтобы применить его на деле. (Согласно традиции Грааля, мы очистили чашу.) Теперь мы готовы войти в Царство Возможности.
ЦАРСТВО ВОЗМОЖНОСТИ
Один из парадоксов духовного путешествия заключается в том, что, подходя к концу паломничества, мы оказываемся в его начале. Последователь Юнга Роберт А. Джонсон утверждает: "Чтобы отправиться в Град Небесный, необходимо покинуть Эдемский сад. Это действительно одно и то же место, но без такого путешествия не обойтись".
Повидав множество царств, мы прибыли в самое прекрасное. Переступив порог, мы окажемся в глубине нашей души, в Царстве Возможности. Это место — самое сокровенное, что в нас есть, святая святых, но именно здесь мы начнем осознавать свое истинное величие. Мечты и замыслы, которые когда-то казались безрассудно смелыми и грандиозными, окажутся вполне осуществимыми.
Царство Возможности — это физическое, материальное воплощение Образоляндии. Это внешнее проявление нашего творческого начала. Оно может быть настолько широким и могучим, насколько позволит наше воображение. Вступив в него со знанием своего подлинного духовного дара, мы достигнем самых отдаленных горизонтов бесстрашия и обнаружим, что вернулись домой.
СТРАСТЬ
Убеждение, что нам не будет больно, если мы не позволим себе любить — это самообман. Когда мы любим вполсердца и гонимся за мечтой вполсилы, мы сами себе противоречим. Не принимая всерьез свои желания, мы унижаем себя; отказываясь ясно представить себе свои проекты, мы несправедливы к ним. Чтобы они осуществились, их необходимо визуализировать, а если мы будем бояться рисковать, этого может и не случиться.
Желание — это хорошо. Страсть — тоже хорошо. Страстное желание активизирует силу воли и позволяет энергии сдвинуться с мертвой точки. Воля — как будто электрический провод. Если ей ничего не противостоит, она проводит поток энергии с легкостью, как по мановению волшебной палочки.
Четкое, страстное желание нередко вызывает синхронность. Когда мы отваживаемся на такое желание, Вселенная отзывается. Здесь очень важна точность.
Чтобы поверить во что-то, это что-то нужно ясно увидеть — сначала в воображении. Это ясное видение желаемого заставляет нас стремиться к цели. Вместо того чтобы ощутить это стремление всем сердцем, мы нередко предпочитаем вообще не знать своих желаний. Нам кажется, что так безопаснее. Говорят, невежество — это блаженство, но я не согласна. Быть невежественным — значит жить наполовину, отказываться от своей врожденной проницательности и способности любить разборчиво.
Я гораздо больше уверена в том, что настоящее блаженство — это ясность. Когда нам ясно, чего мы хотим от себя и от мира, это помогает нам уважать себя. А самоуважение позволяет нам с большей готовностью получать дары от Вселенной в ответ на нашу ясность. Другими словами, как чистый музыкальный звук, мы звучим гармоничнее вместе с другими чистыми звуками. И как будто притягиваем их.
Вот вам пример.
Я живу в маленьком городке в штате Нью-Мексико, и один шеф-повар мирового класса недавно открыл тут ресторан. Почти каждый вечер я хожу туда ужинать. Кухня находится прямо в общем зале и окружена деревянной барной стойкой, из-за которой можно наблюдать за шеф-поваром, Рене Меттлером, в его стихии.
Не сомневайтесь, Меттлер — мастер своего дела. Его блюда изысканны, а кухней он распоряжается так же безупречно, сосредоточенно и лихо, как матадор — рингом. Да и сам он похож на тореро — прилизанные, собранные в тугую косичку волосы, горделивая осанка и меткое владение ножом, как у пикадора.
Я хожу в его ресторан за едой и за страстью. Я обожаю наблюдать, как он занимается любимым делом. Однажды я пришла туда пораньше и села у барной стойки. Я тогда как раз писала о страсти, так что, наверное, и сама излучала довольно сильные вибрации.
— Можно вам кое-что показать? — неожиданно предложил Меттлер. — У меня есть альбом, я редко его показываю, но…
И он принес огромный фотоальбом, который я просто пожирала глазами, вприкуску с черничным пирогом. Одна за другой там сменялись фотографии его искусных блюд — аппетитных и необыкновенно красивых. Фантасмагорическая коллекция паштетов, закусок, дичи и морепродуктов заполняла страницу за страницей. Я знала, что он в совершенстве владеет кулинарным искусством, но совершенно не понимала, насколько буквальна эта фраза. Его скульптуры из марципана и льда были ничуть не хуже работ любого скульптора. На одном снимке сам Меттлер улыбался в объектив около ледяной шхуны на всемирном снежно-ледовом фестивале в Японии. Но больше всего бросалась в глаза его страсть к жизни.
— Еда — мое искусство, — подтвердил Меттлер. — Я очень люблю свою работу.
Он вернулся на кухню, а со мной заговорил мужчина, сидевший рядом:
— Я прекрасно его понимаю, — сказал он. — Я тоже люблю свою работу.
Я посмотрела на него. Живой, беглый взгляд, орлиный нос, гибкое, крепкое тело и сухие руки рабочего с узловатыми пальцами.
— Вы строитель? — спросила я.
— Да. Я строю из необожженного кирпича. С четырех лет я любил что-то мастерить и очень рад, что теперь мне за это еще и платят.
Еще час мы проговорили о глинобитных и саманных домах и о том, что привело его, Клода Хейворда, из Нью-Йорка в эту уединенную долину в Нью-Мексико. Я рассказала ему, что пишу, и мы шутили, что оба любим создавать что-то своими руками. Тем временем в двух метрах от нас Меттлер поджаривал форель, сбрызгивал чесночным маслом виноградных улиток и нарезал мясо на отбивные со страстью и точностью самурая.
Убеждение, будто мы защищаем себя, если не поддаемся страсти, — это миф. Вместо этого мы увечим себя. Мудрая подруга Джулианна Маккарти однажды посоветовала мне: "Если уж любишь — люби всем сердцем. Если ничего не получится, будет одинаково больно в любом случае".
Я не раз отваживалась искренне любить кого-то или что-то, и мне никогда не приходилось жалеть об этом. Моя страсть не сделала их лучше, а только позволила мне лучше увидеть, как прекрасны они были, как в старой песне: "Этого им у меня не отнять". Никто не сможет отнять у меня воспоминания — такие же яркие, как фотографии Уокера Эванса.
У меня есть девятнадцатилетняя дочь — достаточно взрослая, чтобы рассказать ей кое-что из того, что для меня важно, — а страсть настолько важна, что предопределяет и объясняет очень многое в моей жизни. В этом году на Рождество, на девятнадцатую годовщину ее зачатия, я поделилась с Доменикой, как страстно любила ее отца. Сидя с ней за кухонным столом, думая о том, как она похожа на него, я рассказала ей, что ступни его ног — прототипы ее ступней — эротически возбуждали меня. Этих ступней уже столько лет нет рядом со мной, но я никогда не переставала их любить — и это хорошо. Я желаю своей дочери тоже любить всем сердцем и дорожить каждой клеточкой возлюбленного.
Когда мы ценим все вокруг, или хотя бы пытаемся, перед нами открываются двери в мир искусства. И хотя нам хочется верить (да и с детства нас учили), что эта дверь — интеллектуальна, мой собственный опыт подсказывает, что она находится в сердце.
Мы часто говорим о женщинах, которые служат мужчинам музой, но я должна сказать, что мужчины в моей жизни также были моими музами. Их присутствие приносило мне успех и вдохновение. Иногда мои отношения с другими творческими людьми помогали нам обоим вынашивать новые замыслы и делали наше творчество более богатым и плодородным. Иногда мои возлюбленные помогали мне зачать моих творческих детищ.
Закрытое и защищенное сердце порождает приглушенное и осторожное искусство. А я, как творческий человек, верю в любовь.
Поэт-мистик Руми говорит прямо:
