Робин Шарма - Большая книга лидера от монаха, который продал свой «феррари» (сборник)

– Пустите! – вскрикнула я, надеясь, что медсестры на посту встрепенутся.

– Ладно-ладно, – незнакомец развел руками. – Тогда отдай мою бабочку, и я уйду.

– Какую еще бабочку? Что за чушь вы несете? Нет, вы точно псих! – Так я возмущалась, пока не увидела, что же он сунул мне в ладонь.

– Откуда вы это взяли? – спросила я, слегка успокоившись. – Папа мне такую подарил в детстве, – добавила я совсем тихо. – Она сделана на заказ – папа заказал две таких, для меня и моего брата Джулиана. Это авторская работа, они существуют всего в двух экземплярах. Я больше таких не встречала… раньше, пока вы не показали мне эту. Значит, ювелир сделал еще несколько…

– Нет, их только две на всем белом свете, – мягко сказал монах.

Я озадаченно молчала. Если золотых бабочек всего две и моя лежит дома, а вторая у Джулиана, то откуда такая бабочка у странного посетителя? Не стряслось ли чего с Джулианом?

– Вы знаете моего брата, Джулиана? – с надеждой спросила я.

– Куда лучше, чем ты думаешь. Пожалуй, можно сказать, что мы с ним очень близкие люди, – с многозначительной усмешкой ответил монах.

– Где он, что с ним? – настойчиво спросила я.

– Да здесь он, в этой больнице, – ответил монах.

Сердце у меня бешено заколотилось, голова пошла кругом.

– Вы шутите, – выдавила я. Мой брат, адвокат высшего класса, переживший трагедию, депрессию, перелом всей жизни, уехавший в Индию много лет назад, чтобы обрести смысл жизни и спасти свою душу, – мой брат вернулся и сейчас здесь, в той же больнице, что и я, под одной со мной крышей! Немыслимое совпадение.

– Где он? – из последних сил спросила я. Этот незнакомец измотал меня своими играми.

– Прямо перед тобой, глупышка. Джулиан вернулся. И теперь он еще лучше, чем прежде, – жизнерадостно ответил молодой монах и даже совершил какое-то танцевальное па.

– Простите, – с чувством сказала я. – Понимаю, вы хотите как лучше, а чутье подсказывает мне, что вы не желаете мне дурного. Но я решительно не понимаю, кто вы и почему здесь. Если вы знаете, где Джулиан, то отчего просто не сказать, как мне его отыскать?

Монах отступил на шаг и воздел руки, сложив их словно в молитве, – я видела, как в Индии местные жители приветствуют друг друга подобным жестом. Он стоял неподвижно и смотрел на меня в упор. Молча, так что я слышала его дыхание. По щеке его скатилась слезинка. Потом он утер глаза широким рукавом своего шафранового одеяния, глубоко вздохнул и наконец ответил:

– Потому что, милая моя сестричка Кэтрин, я и есть Джулиан.

Он шагул в сторону, свет из палаты упал на его лицо, и я наконец-то разглядела таинственного незнакомца как следует. Сомнений не было – передо мной стоял Джулиан. Правда, внешне он сильно изменился, но я все равно узнала его. Братик, милый мой братик, наконец-то вернулся ко мне из дикой гималайской глуши!

Чудесное путешествие великого Джулиана Мэнтла

Кто хочет достигнуть малого, от того и жертвы требуются маленькие; кто хочет добиться большего, от того и жертвы требуются покрупнее; а кто хочет достигнуть великого, тот должен пойти на великие жертвы.

Меня захлестнула буря чувств. Сердце мое затопила радость: я столько лет пробыла в разлуке со своим единственным братом, и вот он наконец-то вернулся! Я не могла сдержать слез радости и плакала в три ручья, так, как не плакала, наверное, последние лет десять. Что за чудесная встреча! Мы обнялись, поцеловались, я внимательнее вгляделась в Джулиана и не поверила своим глазам: до того разительно он переменился. Что же за испытания выпали на его долю за эти десять лет, и как он достиг таких перемен? Джулиану сейчас было к шестидесяти, и, прямо скажем, выглядел он на добрых двадцать лет старше, чем при нашей последней встрече. Старше, но бодрее, свежее, сильнее. Когда мы виделись с ним последний раз, весь облик его кричал об усталости, душевных муках, работе на износ и пристрастии к спиртному. Тогда Джулиан выглядел неряшливо, одутловато, видно было, как он располнел, опустился. Он кашлял, как заядлый курильщик, и к тому же страдал одышкой. Ясно было, что он намерен угробить себя как можно скорее. А ныне передо мной стоял совершенно обновленный, иной Джулиан – в расцвете сил и здоровья, поджарый, подтянутый. Лицо его сияло, как у юноши, полного энергии, он весь лучился радостью жизни. Глаза Джулиана, некогда потухшие, теперь снова сверкали, а взгляд их говорил, что у этого моложавого человека душа мудрого старца и что повидал и перенес он больше, чем мы можем представить. Джулиан источал благородство, доброту и необъятный жизненный опыт.

«Глубочайшее поражение, какое только способен потерпеть человек, коренится в огромной разнице между тем, кем ты мог бы стать, и кем ты в итоге стал», – заметил Эшли Монтегю. Человек, который стоял передо мной, казался одновременно и сильным, и исполненным смирения, и по нему было сразу видно – он полностью реализовал свой потенциал. Не могу объяснить словами, почему я почувствовала это. Просто в тот миг у меня возникло ощущение, что рядом со мной человек, который достиг пика своего величия – на свой лад.

– Знаю, тебе с трудом верится, Кэтрин, но это и правда я, – сказал Джулиан. – Ух, как я рад тебя видеть, сестренка! Ты бы только знала, как я по тебе скучал и как часто тебя вспоминал! – Джулиан снова заключил меня в крепкие объятия и ласково чмокнул в лоб.

– Ты бы хоть позвонил разок или написал нам! – пожурила его я. – Десять лет ни слуху ни духу!

Джулиан молчал, и в глазах его промелькнула тень былой боли. Наконец он сказал:

– Прости, что я так исчез, но после гибели Алли я был совершенно сломлен душевно, и сердце мое было разбито, – объяснил он терпеливо. – Я в жизни не испытывал такой боли. Порой я просыпался и чувствовал себя настолько обессиленным утратой, что не мог даже встать с постели. Я не хотел ни с кем видеться, ни с кем разговаривать, никому не хотел открывать душу и целиком отдался работе. Работа – вот единственное, что заставляло меня забыть о горе.

– Но мы могли бы тебе помочь! – воскликнула я.

– Вряд ли, Кэти. Я был ранен слишком глубоко, и мне надо было уехать. Ты ведь знала тогда про мой инфаркт?

– Да, – сочувственно ответила я.

Джулиан обнял меня за плечи и бережно повел обратно в палату, потому что я уже с трудом держалась на ногах – от усталости и пережитого потрясения.

– Я тогда чуть не умер. Врачи сказали – я выжил лишь чудом, потому что у меня отважная душа и могучая воля к жизни. После инфаркта я осознал, что никакая сила не заставит меня вернуться к работе юриста. Я утратил всякий интерес к адвокатской деятельности, к этой гонке и жаждал чего-то совершенно иного.

– Но чего именно?

– Я хотел отыскать настоящий смысл жизни. В наш век многие задумываются о смысле жизни, многие задают себя главные вопросы: зачем я живу, в чем смысл моего существования на этой планете?

– Да, Джулиан, я заметила – это многих волнует.

– Ого! Наконец-то ты назвала меня по имени! Значит, все-таки веришь, что я – это я.

– Верю-верю. Но ты так изменился – не узнать. – Я поцеловала Джулиана в загорелую щеку и ласково потрепала по плечу, а он в ответ снова поцеловал меня в лоб. Мы обнялись и некоторое время сидели голова к голове, как два голубка, ощущая ту неповторимую связь, какую испытывают лишь братья и сестры. Джулиана пробрала дрожь. Я заглянула ему в лицо и увидела, что по щекам у снова заструились слезы, – и сама заплакала. Вскоре Джулиан успокоился, но я заметила, что плакал он без малейшего смущения. Прежний Джулиан бы сгорел со стыда, случись ему прослезиться или как-то еще показать свою уязвимость.

– Ты никогда за всю мою взрослую жизнь не видела, чтобы я плакал? – проницательно спросил брат.

– Именно.

– За годы, проведенные вдали от дома, я уяснил много важного, и среди прочего – как важно быть настоящим.

– То есть как – настоящим? – не поняла я.

– А вот так, Кэти. В большинстве своем мы проживаем всю жизнь, скрываясь под социальной маской, маской, навязанной нам моралью общества. Она прячет наше подлинное «я». Мы никогда не бываем собой. Вместо того чтобы сделать видимыми для окружающих все грани своей личности и всю свою человечность, мы изо всех сил прикидываемся такими, какими нас хочет видеть общество. Говорим то, чего от нас ждут, носим то, что полагается носить по кем-то придуманным правилам, делаем то, чего от нас ожидают. А в результате? Мы проживаем не свою, а какую-то чужую жизнь, не выполнив своего предназначения в мире. Мы медленно убиваем себя. «Смерть – лишь один из способов умереть», – сказал как-то исследователь-путешественник Альва Саймон – и был прав.

Поэтому теперь я живу в точности так, как велит сердце. Если хочется плакать – плачу, как вот сейчас, потому что счастлив вновь обрести тебя. Если я сам не свой от радости – я пою. Если чувствую к кому-то приязнь и любовь, то выражаю эти чувства. Наверное, ты скажешь, что теперь у меня душа нараспашку. Я живу сегодняшним днем и радуюсь каждому мигу этого величайшего подарка – жизни.