Брент Кертис - Священный роман
Даже в вашем хобби, разве нет там какого-то таинственного притяжения для вас, которое, как ни странно, других оставляет равнодушными, — чего-то, что невозможно определить, но оно всегда готово прорваться наружу от запаха деревянной стружки в мастерской или плеска воды у берега моря? Не начинается ли любая дружба на всю жизнь в тот момент, когда вы встречаете другое живое существо, которое немного догадывается (хотя лишь немного, да и не всегда бывает уверено в своих догадках) об этом чем-то, к чему вы стремитесь с рождения и что в постоянном потоке других желаний и в минуты тишины между приступами более сильных страстей день и ночь, год за годом, от первого до последнего дня вы выискиваете, высматриваете и вынюхиваете? У вас никогда не было этого. Все, что когда-либо сильно захватывало вашу душу, было лишь намеком на это — мучительными проблесками, обещаниями, которые никогда не были до конца исполнены, эхом, которое стихало, как только достигало вашего уха. Но если оно по-настоящему проявляло себя — если до вас когда-либо долетало эхо, которое не затихало, а становилось настоящим звуком, — вы узнавали его. Отметая все возможные сомнения, вы говорили: «Вот наконец то, для чего я был рожден». Мы не можем рассказать об этом друг другу. Это тайный росчерк каждой души, непередаваемое и неутолимое желание, то, о чем мы мечтали до того, как встретили наших жен, или завели дружбу, или выбрали профессию, и о чем мы будем мечтать до смертного одра, на котором уже перестанем узнавать жену, или друга, или думать о нашей работе. Пока мы существуем, существует и оно. А если потеряем его, то потеряем все.
В сущности, искусство, литература, музыка — все описывало и изучало Романтику или ее отсутствие в мириадах образов, сцен, звуков, характеров, которые никогда не повторяются. Причина, по которой пьесы Шекспира, несмотря на то, что они написаны на основе сюжетов, характерных для Англии XVI в., по-прежнему актуальны и красноречивы и их по-прежнему играют на театральных подмостках от Токио до Нью-Йорка, — причина эта в их универсальном характере.
Как будто кто-то дал нам романтические переживания, чтобы они часто тревожили наш внутренний мир, оставаясь непонятыми, не позволяющими себя объяснить, разложить по полочкам, никогда не исчезающими. Романтические переживания приходят и уходят по своей воле. И таким образом мы у них в плену.
Какое отношение имеет эта Романтика к Богу? Может ли то буквальное, определенное послание христианства, которое мы передаем друг другу в Апостольском символе веры, быть тем же секретным посланием, которым ночной хор делился друг с другом и со мной той далекой летней ночью моего детства? Неужели это Господь обрек нас на вечное стремление разгадывать сюжет Священного романа, чтобы мы тем самым приближались к Нему?
Если бы эта острая тоска была единственным глубоким опытом нашей души, мы не потеряли бы сердца. Даже если бы мы ни разу не утолили эту тоску, мы бы стремились утолить ее всю жизнь. Есть множество намеков, подсказок и «мучительных проблесков», чтобы мы продолжали искать и наше сердце было всегда открыто и готово к поиску. Но есть и другое послание, которое доходит до всех нас в разных формах и по-разному влияет на нашу жизнь даже в ранние годы. Часто кажется, что оно приходит ни с того ни с сего, без особых причин, которые были бы доступны пониманию. Оно темное, мощное и полное ужаса. Мне оно представляется в виде Жалящей Стрелы.
Глава 3. Жалящие Стрелы
Мое появление на свет сопровождалось криком, и каждый новый день объясняет его причину.
Джордж ГербертКак писала Симона Вейл, лишь две вещи трогают человеческое сердце — красота и несчастье. Но несмотря на то, что мы хотим, чтобы на земле осталась только красота, каждый из нас испытал достаточно боли, чтобы у него зародились серьезные сомнения в справедливом устройстве мира, в котором мы живем. С ранних лет мы получаем еще одно послание, предупреждающее, что у Романтики есть враг.
Псалмопевец сообщает нам об этом враге, но в то же время говорит, что нам не надо бояться его:
Он [Господь] избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…
Пс. 90:3–5
И все же мы не можем отрицать, что всех нас настигали Стрелы, иногда в виде шквального огня, от которого становилось не видно света, а иногда поражая нас настолько незаметно, что лишь годы спустя мы понимали, что ранены, когда рана загнивала и нарыв прорывался наружу.
Одну из первых Стрел я (Брент) получил осенним утром, когда уже не было зеленого летнего хора, так радовавшего меня. Это было связано с моей мамой. Я собирался уходить в школу, а она стояла на кухне у плиты, помешивая овсянку. Было видно, что она плакала, и слезы все еще стояли в ее глазах. Но они не были похожи на слезы обиды или боли, вызванные минутной размолвкой с отцом. Не были они и следствием какого-то недавнего сообщения о смерти или болезни кого-то из близких.
Это были слезы испуганной девочки, несмотря на то, что ей уже было к тридцати, которая не могла привести в соответствие свои обязанности матери и жены с потребностями собственного раненого сердца, никогда не ощущавшего взаимопонимания и любви между матерью и отцом, таких необходимых, чтобы чувствовать себя уверенно и защищенно. Я не смог тогда выразить все это словами, но понял, что главный враг сейчас — это страх, который нужно срочно уничтожить. Если у сердца был такой противник, что с ним не могли справиться даже взрослые, то мой мир был еще более уязвим, чем я думал. Я бросился на помощь маме, чтобы уничтожить врага самым лучшим способом, который я знал.
По-моему, я накрыл ее руку своей и сказал что-то типа: «Все будет хорошо». Помню, что даже тогда я испытал чувство разобщенности, которое удержало меня от обращения «мамочка» или «мамуля». Я не понял, что Стрела уже сидела в нас обоих. Мать посмотрела на меня сердито, оттого что кто-то может верить в такие глупости, и ответила примерно так: «Ничего подобного. Ты еще ребенок и даже не представляешь, о чем говоришь».
Моего отчима не было там, чтобы показать мне, как отражать Стрелы, подобные этой, поэтому они пронзили меня и, как я понял позже, застряли достаточно глубоко. А потом я убедился, что он тоже не знал, как защитить от этого врага себя или меня.
То послание, которое несли Жалящие Стрелы в ту осень и зиму, повлияло на меня так же сильно, и даже еще сильнее, чем послание летних певцов на берегу реки. Помню, как сидел в школьном кафетерии один, пытаясь вытащить Стрелы или хотя бы как-то спрятать их, чтобы так же добродушно подшучивать надо всем, как это с легкостью делали мои друзья.
Помню, как стоял утром в пижаме на кухне нашего старого фермерского дома, мне было тогда лет пять — шесть, когда двое мужчин в фетровых шляпах и длинных плащах пришли узнать, где мои родители. Они задавали какие-то вопросы, на которые я отвечал неизменным «не знаю». Наконец они с отвращением отвернулись и сказали на прощание: «А ты не очень-то много знаешь, приятель».
Были и другие Стрелы за эти годы, которые ранили так же глубоко. Стрелы, которые сообщали, что у меня слишком большие уши и что покинувший нас отец ни разу не позвонил и не написал. Мой отчим, который был ковбоем, говорил моей маме, что я городской ребенок; а еще один отчим как-то исчез и никогда больше не появлялся. Была девочка, в которую я влюбился, а любить не смог (для близких отношений нужно открытое сердце, а мое было сковано неосознанным страхом и горем) и поэтому позволил ей уйти; а также полная неразбериха в том, какую профессию я хочу получить или к чему имею способности. Стрелы летели, и казалось, что все бьют в одно и то же место, давая понять, что я один в этом холодном, безразличном мире. И даже если были те, которые попадали не туда, я оставался уверен в своем безысходном одиночестве. Мне хотелось, чтобы послания были хотя бы последовательны и несли с собой весть о том, что этот мир — совершенно ужасное место.
Помню, как однажды зимним днем, мне было в то время чуть за двадцать, я пришел постоять на том мосту через речку, которая казалась мне такой волшебной, когда я был ребенком. Это было спустя два года, как я вернулся домой из колледжа. Я проучился больше пяти лет и все эти годы пытался уловить Романтику в вечеринках, алкоголе, наркотиках и уверял себя, что вокруг меня происходит что-то стоящее. Я боялся, что если упущу какую-то возможность, то мимо меня пройдет волшебство и я разминусь с ним навсегда. И на какое-то время Стрелы, казалось, оставили меня в покое, так как я находился в постоянном ожидании — «что-то вот-вот произойдет». Так много разочарований скрывалось за иллюзией, что настоящая жизнь еще не началась. Стрелы не тревожили меня до тех пор, пока безразличный административный работник не вложил в мои руки диплом, даже не подняв на меня глаз, и я, стоя за воротами колледжа, не пришел к выводу, что меня здесь больше ничто не держит.
