Карлос Кастанеда - Рассказы о силе (Истории силы)

— Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание — это бабочка? — спросил я.

— Я ничего другого не имею в виду, — ответил он. — Бабочка есть бабочка. Я думал, что к настоящему времени у тебя со всеми твоими достижениями будет достаточно силы, чтобы видеть. Вместо этого ты заметил человека, а это не было истинным видением.

В самом начале моего ученичества дон Хуан ввел концепцию видения как особой способности, которая позволяет воспринимать первичную природу вещей и которую можно развить.

За годы нашего общения у меня сложилось впечатление, что так, называемое «видение» является интуитивным схватыванием вещей или же способностью понимать что-то целиком и мгновенно, или, возможно, способностью насквозь видеть человеческие поступки и выявлять скрытые значения и мотивы.

— Сегодня вечером, когда ты впервые встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, — сказал дон Хуан. — В этом состоянии, хотя ты и не был обычным самим собой, но, тем не менее, был вполне способен совершенно осознанно управлять своим знанием мира.

Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.

— Как я управлял своим знанием мира? — спросил я наконец.

— Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль, и, естественно, должен был найти способы заставить мир соответствовать этой мысли.

— Но я вообще не думал, дон Хуан.

— Тогда не будем называть это думаньем. Скорее, это привычка видеть мир соответствующим нашему представлению о нем. Когда это не так, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человеком.

То же самое случилось с койотом. Твои старые привычки определили природу и этой встречи. Что-то произошло между тобой и койотом, но это был не разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, как однажды говорил с оленем. Но ни ты, ни я никогда уже не узнаем, что происходило в этих случаях на самом деле.

— О чем ты говоришь, дон Хуан?

— Когда мне стало понятным объяснение магов, было уже слишком поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами состоялась беседа, — лишь способ расставить все по местам так, чтобы я мог рассказать об этом. Олень и я что-то делали, но в это время мне нужно было заставить мир соответствовать моим идеям совершенно так же, как это сделал ты. Как и ты, я всю жизнь разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя. Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, я был вынужден понимать это как разговор.

— Это объяснение магов?

— Нет, это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов.

Его объяснение вызвало у меня состояние огромного умственного возбуждения. На некоторое время я не только забыл о крадущейся бабочке, но даже перестал записывать. Я попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинные рассуждения относительно рефлексивной природы нашего мира. Мир, по словам дона Хуана, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает само себя.

Еще одним аспектом его объяснения была идея, что мы научились устанавливать связь между нами и нашим описание мира в соответствии с тем, что он называл «привычками». Я привел более обширный термин «намеренность» — как свойство человеческого осознания, посредством которого объект истолковывают или от объекта ожидается что-либо.

В ходе разговора мы пришли к интересному выводу. После объяснений дона Хуана наш «разговор» с койотом приобретал новые черты. Я действительно намеренно вызвал диалог, поскольку никогда не знал другого пути намеренного общения. Я также добился успеха в соответствии описания тому, что общение происходит путем диалога. Таким образом я заставил описание отразить его самого.

Я чувствовал огромный подъем. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами — это другой аспект моей глупости. Он забавными жестами изобразил немой разговор.

— Мы все проходим через одни и те же сложности, — сказал он после длительной паузы. — Единственный способ преодолеть ее — это продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и через себя самого.

— А что остальное, дон Хуан?

— Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. Но как они их приобрели, не сможет сказать никто. Единственное, что можно утверждать, — они неуклонно действовали как воины, и в какой-то момент все изменилось.

Он посмотрел на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он встал и сказал, что у меня нет иного выхода, как только продолжить свое свидание со знанием.

Я ощутил озноб. Сердце начало колотиться. Я поднялся. Дон Хуан обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело под всеми возможными углами. Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.

— Если будешь слишком испуган, ты не сможешь провести свое свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не должен терять своей хватки.

— Я действительно испуган, — сказал я. — Бабочка или не бабочка, но что-то бродит вокруг там в кустах.

— Конечно! — воскликнул он. — Я возражаю против того, что ты настаиваешь на думании о том, что это человек, точно так же, как ты настаивал на думании, что ты говорил с койотом.

Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Но был и другой аспект меня, который не желал отступить и, вопреки очевидному, накрепко вцепился в рассудок.

Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства, хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.

— В этом слабая сторона слов, — сказал он ободряюще. — Они заставляют нас чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления. Поэтому маг предпочитает действовать, а не говорить. В результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны, а новые поступки имеют новые отражения.

Он сел рядом, посмотрел мне в глаза и попросил рассказать о том, что я действительно «видел» в чапарале.

На секунду меня охватило чувство полной неопределенности. Я видел темную фигуру человека, но видел и то, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образом я видел больше, чем мой разум позволял мне считать вероятным. Но что-то во мне, вместо того, чтобы полностью отбросить разум, выбирало отдельные детали моего опыта, такие как размеры и общие очертания темной фигуры, и, удерживало их как разумную возможность, в то же время отбрасывая другие. Например, то, что темная фигура превратилась в птицу. Таким образом я убедил себя, что видел человека.

Когда я рассказал о своем затруднении, дон Хуан расхохотался. Он сказал, что рано или поздно объяснение магов придет мне на помощь. И тогда все станет совершенно ясным без необходимости быть разумным или неразумным.

— А пока все, что я могу для тебя сделать, — это гарантировать, что это был не человек.

Взгляд дона Хуана стал очень беспокоящим. Мое тело непроизвольно задрожало. Я почувствовал себя неуютно и занервничал.

— Я ищу отметки на твоем теле, — объяснил он. — Может, ты этого и не сознаешь, но сегодня вечером ты побывал в хорошей переделке.

— Что за отметки ты ищешь?

— Не физические отметки, а знаки, указания на твоих светящихся волокнах, области особого свечения. Мы — светящиеся существа, и все, что мы делаем и чувствуем, бывает видно в наших волокнах. У людей есть яркость, свойственная только им. Это единственный способ отличить их от других светящихся существ.

Если бы ты видел сегодня вечером, то заметил бы, что фигура в кустах не была светящимся живым существом.

Я хотел продолжить расспросы, но он приложил руку к моим губам и прошептал, чтобы я прислушался и попытался услышать тихое шуршание, мягкие приглушенные шаги бабочки по сухим листьям и веткам на земле.

Я ничего не слышал. Дон Хуан резко встал, взял лампу и сказал, что мы перейдем под рамаду. Он вывел меня через черный ход и обвел вокруг дома по краю чапараля вместо того, чтобы просто пройти через комнату и выйти через переднюю дверь. Он объяснил, что нам важно дать знать о своем присутствии. Мы наполовину обошли дом с левой стороны. Дон Хуан шел очень медленно, с трудом передвигая ноги. Трясущимися руками он держал лампу, освещая путь.

Я спросил, что с ним случилось. Подмигнув мне, он прошептал, что большая бабочка, рыскающая вокруг, ожидает свидания с молодым человеком, и что шаркающая походка немощного старика была явным способом показать, с кем из нас она должна встретиться.