Гопи Кришна - Кундалини. Эволюционная энергия в человеке.

Ей, родившейся в деревне в семье богобоязненных кресть­ян-тружеников, было предназначено судьбой стать подругой чело­века значительно старше ее, родившегося в Амритсаре, располо­женном в шести днях езды на поезде (тех времен) от ее родных мест. Беззаконье, царившее тогда в стране, заставило одного из мо­их предков сказать «прощай» своим родным краям с прохладным климатом и отправиться на поиски пристанища на безводные за­сушливые территории далекого Пенджаба. Здесь, сменив одежду и язык, мои прадед и дед жили в добре и мире, как и другие, подоб­ные им, беженцы, изменившие все привычки и уклад жизни, но не религиозные обряды и легко узнаваемые лица кашмирских брами­нов. Мой отец, с его глубокой склонностью к мистике, будучи уже немолодым человеком, решил возвратиться на землю предков, что­бы жениться и обосноваться там. Даже в период своей наиболее ак­тивной мирской жизни он проявлял неизменный интерес к йогам и аскетам, славившимся своими оккультными способностями и, не зная устали, прислуживал им, чтобы узнать секрет их чудесного дара.

Он свято верил в традиционную школу религиозной дисципли­ны и в Йогу, сохранившуюся в Индии с глубокой древности, — Йогу, которая (наряду со многими факторами, помогающими доби­ться успеха) оставляет почетное место для добровольного отказа от мирских богатств и устремлений, отказа, необходимого, чтобы по­мочь уму, сбросившему цепи, удерживающие его на земле, нырнуть в собственные неизмеримые глубины, не потревоженные желанием и страстью. Подобное поведение прославлялось еще в Ведах. Его примером служили сами вдохновенные авторы ведических гимнов и

прославленные провидцы Упанишад, продолжившие традицию древнего индоарийского общества оставлять суетную жизнь в зре­лом возрасте пятидесяти лет и старше и отправляться в леса (ино­гда в сопровождении супруги), чтобы жить в затворничестве, посвя­тив остаток жизни беспрерывной медитации и молитве — прелю­дии великого и мирного исхода.

Подобные примеры всегда вызывали в Индии глубокое восхи­щение бесчисленных мистически настроенных последователей и по­следовательниц, и даже сейчас сотни отцов семейств (весьма благо­получных и преуспевающих с мирской точки зрения), достигнув преклонного возраста и простившись со своими уютными домами и почтительными потомками, отправляются в отдаленные места от­шельничества, чтобы провести остаток дней в умиротворенном ду­ховном поиске вдалеке от суетного и беспокойного мира. Мой отец, горячий поклонник этого идеала древности, после двенадцати лет семейной жизни принял решение провести остаток жизни в отше­льничестве. Это решение было отчасти вызвано трагической смер­тью его первенца в пятилетнем возрасте. Добровольно оставив пра­вительственный пост, приносивший немалый доход, он удалился от мира, чтобы уединиться с книгами, когда ему еще не было пятиде­сяти лет, и вся ответственность за дом и семью легла на плечи его молодой малоопытной жены.

Она ужасно страдала — отец удалился от мира, когда ей еще не было двадцати восьми лет и на руках у нее оставалось трое малень­ких детей — две дочери и сын. То, как она вырастила нас, с какой преданностью и самозабвением она ухаживала за отцом (не об­молвившимся с тех пор ни единым словом ни с кем из нас), умуд­рившись сохранить при этом доброе имя семьи, можно воспеть как образец беспримерного героизма, неуклонной преданности долгу и кристальной чистоты полного самоотречения.

Я чувствовал себя убитым. Как смогу я взглянуть ей в глаза, признаться в своей слабости? Сознавая, что из-за отсутствия само­контроля, я не оправдал возлагаемых на меня надежд, я решил оправдать себя в материнских глазах иным способом. Но, чтобы ис­коренить в себе пагубные наклонности и научиться контролировать поведение, мне необходимо было научиться подчинять собственный ум,

Приняв это решение, я стал искать способы его реализации.

Чтобы добиться успеха, необходимо было, по крайней мере, обла­дать хоть какими-то знаниями о способах подчинить свою бунтар­скую натуру. И я прочел несколько книг по развитию личности и контролю ума. Из всей массы сведений, собранных в этих трудах, я обратил внимание лишь на две вещи: концентрацию ума и воспита­ние воли. Я начал практиковать и то, и другое с юношеским энтузи­азмом, отдавая этому все свои силы и подчиняя все желания, чтобы достичь цели в кратчайшие сроки. Зная, что неспособность к само­ограничению привела меня к тому, что я, пассивно поддавшись же­ланию, стал читать художественную литературу вместо сухих и сложных школьных учебников, я решил закалить свою волю, начав с малого, а затем ставя перед собой все более крупные задачи. Я ло­мал себя, выполняя неприятные и тяжелые задания, против кото­рых восставала моя свободолюбивая натура, пока не начал ощу­щать себя ее полным хозяином, неспособным вновь пасть легкой жертвой соблазнов.

От контроля ума до Йоги и оккультизма — один шаг. Переход от чтения книг, посвященных первому предмету, до изучения ду­ховной литературы (включая беглое ознакомление с некоторыми оригинальными текстами), произошел почти незаметно. Страдая от своей первой жизненной неудачи, мучаясь угрызениями совести, я чувствовал все возрастающее отвращение к миру с его запутанны­ми отношениями, приведшими к этому унижению. Постепенно же­лание отказа от мира стало разрастаться во мне, и я стал искать путь с честью уйти от неурядиц жизни, найдя уголок для тихого и замкнутого существования. Во время этого острого внутреннего кон­фликта тихое послание «Вхагавадгиты» оказало на меня глубокое и благотворное воздействие, умерив жар воспаленного ума картиной вечной и мирной жизни в гармонии с Бесконечной Реальностью, стоящей за миром явлений, где перемешались радость и боль. Та­ким образом, желая достичь успеха в мирской жизни, исключив возможность провала из-за недостаточной решимости, я совершен­но неожиданно ударился в другую крайность: очень скоро я стал упражнять свою волю и практиковать медитацию не для достиже­ния сиюминутных целей, а для продвижения в Йоге, даже если это потребует принесения в жертву всех моих мирских планов.

Мои мирские амбиции угасли. В этом юном возрасте, когда че­ловек склонен попадать под влияние грез и идеалов, а не руководствоваться практическими рассуждениями; когда он смотрит на мир сквозь розовые очки, боль и несчастье, встречающиеся на каждом шагу, подчеркивая контраст между тем, как все есть на самом деле, и тем, как должно быть в идеале, способны изменить направление мысли самых чувствительных натур. Все это оказало на меня двоя­кое воздействие: сделало меня большим реалистом, грубо стряхнув с меня розовый оптимизм, основанный на мечте о безболезненном, легком существовании, и в то же время сделало несгибаемым мое намерение во что бы то ни стало отыскать подлинное, а не приобре­тенное за счет других счастье. Часто, уединившись в тихом месте на лоне природы или в своей комнате, я вел сам с собой беседы о преимуществах и недостатках открывшихся передо мной перспек­тив. Всего несколько месяцев назад в мои честолюбивые планы вхо­дила подготовка к карьере, позволяющей жить безбедно, наслажда­ясь удобствами, открытыми представителям высших классов. Сей­час же я решил вести умиротворенную жизнь, не знающую мир­ской суеты и беспрерывной борьбы. «Зачем, — говорил я себе,— привязываться к вещам, которые все равно должен буду оставить, возможно, с большой неохотой и болью, когда смерть вонзит в меня свой меч? Почему бы не жить, довольствуясь немногим, посвятив время и сбереженные силы обретению нетленных ценностей, кото­рые останутся со мной навсегда?».

Чем больше я думал над этой перспективой, тем больше притя­гивала меня простая незаметная жизнь, не знающая жажды славы и мирского величия, которое я не раз рисовал в своем воображении. Единственная трудность в осуществлении этих планов заключалась в необходимости получить согласие моей матери. Ее надежды не­когда были разбиты затворничеством отца, и сейчас все ее помыслы были сосредоточены на мне. Она мечтала видеть меня процветаю­щим, твердо стоящим на ногах человеком, способным вытащить се­мью из нищеты, в которую она впала, после того как отец отказался от своей должности и стал раздавать направо и налево деньги, не­когда выкроенные моей бережливой матерью из семейного бюджета и отложенные на черный день. Я знал, что известие о моих планах причинит ей боль, и хотел уберечь ее от этого любой ценой. С дру­гой стороны, я не мог подавить в себе желание отправиться на по­иск реальности — оно было слишком сильно. Меня разрывали два чувства: сыновний долг и естественное желание восстановить благосостояние семьи — с одной стороны, и отвращение к миру — с другой.

Но мысль оставить дом и семью на произвол судьбы никогда не приходила мне в голову. Я мог отказаться от всего, даже от избран­ного мной пути, но ни за что не согласился бы на разлуку с родите­лями и на отказ от выполнения своих обязательств. Кроме того, все мое существо восставало против идеи стать бездомным аскетом, чье существование полностью зависело бы от труда других. «Если Бог являет собой воплощение благородства, добра и чистоты, — говорил я себе, — как может Он допустить, чтобы те, кто питает к Нему са­мую горячую любовь, подчинив себя Его воле, оставляли своих род­ных и близких (обязательства перед которыми Он сам вложил в их сердца) и пускались бродить по миру, возлагая надежду лишь на тех, кто чтит семейные связи?». Сама мысль о подобной жизни вы­зывала во мне дрожь. Я никогда не смирился бы с жизнью, которая прямо или косвенно бросала бы тень на мое человеческое достоин­ство или мешала бы мне, используя свои таланты и силу рук, про­кормить тех, кого я должен содержать, — с жизнью, которая стави­ла бы меня на одну доску с калеками и паралитиками, причиняю­щими близким лишь неудобства.