Владимир Лермонтов - Дельфания

Подошли к месту, где скала почти горизонтальными слоями уходит в море. Будто они рукотворные: гладкие, пологие террасы скрываются в синеве морской. По ним можно даже съехать в воду. Под водой справа и слева от террасы будто специально засажены кусты морских растений. Далеко ли ведут эти тротуары и для кого они сделаны? Что там, в морской пучине, за неведомое, древнее царство?

Прогулявшись, мы вернулись в свою лагуну и на очаге, аккуратно сделанном из камней туристами, жарили мидий. Лист железа здесь был кем-то заботливо оставлен. Ассоль глотала маленькие круглые кусочки мяса не разжевывая и постоянно смотрела на меня, как бы говоря, что ничего не почувствовала и что тут кушать? Потом мы пошли по берегу в сторону Большого Утриша и наткнулись на маленький, но такой радостный и живой водопадик, который образовывал ручей; стекающий с горы. Как приятно пить родниковую воду, которая всего-то в пятидесяти метрах от соленой воды. Как благодатно здесь все устроено великим Творцом! Так бы и остался здесь жить навсегда! Живописнее места на Черноморском побережье я не встречал.

Когда солнце начало склоняться к закату, мы поднялись на вершину высокой горы, которая одним свои склоном обрамляла нашу лагуну. Тропинка была еле различима и тонкой змейкой пролегала вдоль крутого обрыва. В некоторых местах подбиралась столь близко к пропасти, что мы шли в обход, продираясь через кусты терновника и держидерева.

Наконец мы стояли на вершине, вниз к морю уходил крутой обрыв, с края которого от ветра и размывов дождей падали вниз огромные камни, угрожая тем, кто мог идти по берегу моря. В этих местах море наступает на сушу, и постепенно мягкая и слабая вода разрушает сильные и твердые камни. Вид нам открылся удивительный и фантастический. Бескрайняя даль моря, поющее и звенящее солнце особенно на закате, когда оно погружается в водную бездну. Много воздуха, много моря, много гор. Так и хотелось оттолкнуться и полететь подобно чайкам, парящим на той же высоте, на которой находились мы. Здесь как бы сходились три стихии природы: воздух, горы и море, каждая из которых достигала своей наибольшей остроты и выражения.

Я долго всматривался в морскую сиреневую даль в надежде увидеть нашу чудную незнакомку, но, насколько хватало обозрения, ничто не нарушало покоя поверхности моря. Потом вдруг стало ветрено, потянулись темные тучи, и мы спустились вниз. Я лег на песок и старался уснуть, но мысли, образы, картины будоражили воображение и не позволяли найти точку покоя.

Ночью начался сильный ветер. На море, слышалось, заходили большие волны и с грохотом обрушивались на берег. В тех местах, где мы ходили днем, сейчас уже не пройдешь, думал я, так как волны докатываются до самых обрывов гор и не оставляют и маленькой тропки, чтобы пройти по берегу. За полночь грохот с моря усилился и наконец превратился в артиллерийскую канонаду. Я не мог даже задремать и около пяти утра поднялся и пошел к морю. А там черная бездна пыталась поглотить берег и разнести вдребезги все, что встретится на пути. Волны вставали как черные стены, поражая воображение и заставляя каждый раз содрогаться все мои внутренности. Порой казалось, что это уже не волны, а древние чудовища проснулись от долгой спячки и восстают из глубины веков и недр моря, чтобы поглотить пришельца. Белая пена покрывала весь берег, и все бурлило, кипело, шевелилось. Я ощущал себя настолько малым и ничтожным перед этой стихией, что мерещилось: сейчас меня, как щепку, вот-вот захватят эти страшные чудовища и унесут во тьму бушующей бездны. Во время ударов волн о берег, казалось, трясется земля и содрогаются горы.

Как только начало светать, я разорвал свою майку на множество узких полосок, и мы отправились в обратный путь. Стало очевидно, что ждать здесь больше нечего и пора возвращаться домой. На душе стало как— то тоскливо и одиноко, может быть, из-за погоды. День был ветреным, сырым и пасмурным. Через каждые пятьдесят — сто шагов на ветках деревьев я завязывал лоскуты своей майки, чтобы потом можно было найти сюда обратно дорогу. Хорошо, что майка была старой, дырявой, а главное, черной, — значит, неприметной.

Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь другой, ориентируясь по моим завязкам, прошел по моей тропе, на которой я столкнулся, может быть, с самой невероятной и удивительной тайной в своей жизни.

Ассоль, молодец, — дорогу запомнила. Днем этот путь выглядел совсем иначе, нежели ночью, порой даже казалось, что я вообще впервые иду здесь и никогда прежде моя нога по этим тропам не ступала.

К вечеру мы были в Горном мокрые до нитки, потому что попали под проливной дождь.

Глава 3. ИЛЮША

С Илюшей я впервые встретился, когда возвращался на машине из Новороссийска в Горный. Мальчик лет девяти, сухощавый, загорелый, стоял с пустым ведерком на перевале «Волчьи ворота» там, где обычно жители ближних поселков торгуют грибами и ягодами.

— Тебе куда? — спросил я, приоткрыв дверь.

— До Нижней Баканки подбросите?

Нижняя Баканка — поселок, находящийся на трассе Новороссийск — Краснодар, за Горным в девяти километрах.

— Я до Горного, — ответил я.

Мальчик встрепенулся:

— Ну, довезите хотя бы до Горного, а дальше я как-нибудь доберусь.

Мальчик сидел на заднем сидении, ведро держал на коленях, я посматривал на него через зеркало заднего вида.

— Грибы продавал? — спросил я.

— Опята, — пояснил он.

— Сколько сейчас ведро стоит?

— Тридцать рублей.

— А в школу ты ходишь? — спросил я, вспомнив, что сегодня рабочий день.

Мальчик застеснялся и, помедлив, неуверенно произнес:

— Некогда мне ходить, работать нужно.

Я понял, что мой вопрос поставил его в неловкое положение. И стал внимательнее присматриваться к нему. Лицо его было открытым, и мне показалось, искренним, только весь он как-то двигался, озирался, будто ждал откуда-то подвоха, удара или еще какой-нибудь неприятности.

— Родители есть?

Мальчик кивнул головой.

— Пьют? — спросил я и понял, что попал в цель, так как он вновь утвердительно кивнул головой.

— И бьют?

— Да нет, — возразил он, а потом добавил. — Ну, иногда бывает. Да мне-то ничего.

У меня на сердце стало сразу скверно и гадко. Когда мы проехали Горный, мальчик встрепенулся, озираясь по сторонам, воскликнул:

— Дядя, мы Горный проехали!

— Я тебя до Баканки довезу.

Когда он собрался перед выходом заплатить мне за подвоз, я достал пятидесятирублевку и дал ему. Это настолько ошарашило его, что он потерял дар речи:

— Это мне? За что?

— Да бери, говорю, — настаивал я.

— Но я же ничего не сделал, это я вам должен заплатить! — сопротивлялся мальчишка.

— Бери и не спорь.

Я смотрел, как он скоро идет по переулку, исполненный восторга и удивления. Я завел машину и подкатил к нему, и он, увидев меня, будто испугался того, что я передумал и сейчас заберу у него свои деньги. Я открыл окно и жестом подозвал его к себе.

— Тебя зовут-то как?

— Меня — Илья, — ответил он, находясь еще в недоумении от полученных денег и в ожидании того, чего же я еще от него хочу.

— А меня Владимиром, — представился я.

— Дядя Вова, — подтвердил он.

— Ты вот что, Илья, я живу в Горном. Там на горе есть два больших тополя, как раз около них мой дом.

Он стоял и силился представить, где же это.

— Ну, знаешь, где раньше часовни были, такие деревянные на горе? Их еще с трассы было видно.

— Которые спалили? — оживился мальчик.

— Да, которые сожгли, — сказал я.

— Так это вы их построили?

Я утвердительно качнул головой.

— Я слышал о вас, у вас фамилия, кажется, знаменитая такая. И он назвал.

— Верно. В общем, познакомились, теперь заходите ко мне в гости, будет время. Или когда помощь нужна будет. Не стесняйся.

Мальчик смотрел мне вслед, и, мне кажется, он был еще больше удивлен, только вот чем, не знаю. А мне все так же было скверно на душе от того, что вот таких детей по России неведомо сколько и никому они не нужны: ни родителям, ни государству, никому. Растут сами по себе. А мы еще пророчествуем о возрождении России, о ее расцвете. Чудес не бывает, вернее чудеса — это результат труда человека, его любви, доброты его сердца, излитые и проявленные в мир и прежде всего на детей.

Илюша стал ко мне изредка приезжать, мы познакомились ближе. Он рассказал, что живет с не родными родителями, а где его настоящие, он не знает. Откуда он, как попал в эти края, тоже не может объяснить. Причем мои расспросы о его прошлом настолько смущали Илью, что я перестал говорить об этом, чтобы лишний раз не расстраивать мальчика. Его подобрала одна бездетная семья, в которой пили и жена, и муж. Порой у них были запои, когда они беспробудно пили, ругались и спали. Тогда Илюша приходил ко мне жить. Но через неделю возвращался домой, говоря, что все-таки беспокоится о родителях, хотя они и не родные.