Владимир Файнберг - Скрижали
Вспомнив на свою беду о том, что Борис учился на нейрохирурга, Артур решил посоветоваться, показать ему Аю, может быть, услышать что‑то обнадёживающее. Он был совсем один здесь в сражении за жизнь девочки…
Но едва услышав слово «валежник», Артур понял: не то что показывать Аю, в дом впускать ни в коем случае нельзя, рядом терпеть нельзя. Этот человек опасен. Может сбросить с каната.
И он поспешил отделаться от Бориса Юрзаева.
А на другое утро Оксана сказала, что у Аи зашевелились пальчики ног.
ЭПИЛОГ
Бобо вернулся через двенадцать дней, вечером. И первым, кого он увидел, подъезжая к навесу, под которым всегда ставил свой автомобиль, была идущая Ая. Она держалась за руку Артура.
Бобо выскочил из машины, кинулся к девочке, схватил, обнял. Гипсовый обруч–воротник ещё стягивал её шею.
— Почему это не убрали? — спросил он, осторожно ставя девочку на землю.
— Я не врач, — ответил Артур, — это должны сделать врачи. Придется везти её в больницу. Нужен рентген. Пока не будет снимка, заключения врачей, я не уеду.
Пошли к дому. Бобо отметил, что за это время Артур сильно поседел. Был хмур.
А девочку переполняло счастье возвращения к жизни. Она помогала матери у плиты, приносила и ставила на стол тарелки. Бобо придирчиво смотрел — руки, ноги, всё двигалось.
— Помалу, кровиночка моя, помалу, — не уставала повторять Оксана. — Вот дядя Артур заругает, вот заругает.
Сразу после ужина Артур настоял, чтобы Ая отправилась спать. И та послушно встала из‑за стола. Оксана ушла вместе с ней.
— Что же, теперь‑то можете выпить со мной за вашу удачу? — спросил Бобо, доставая из буфета бутылку виски и рюмки.
— Это не я. Бог, — ответил Артур.
Бобо взорвался:
— Что ты мне тычешь своим Богом! Думаешь, я сразу не понял? Да это был просто неверный диагноз! Вот и все.
— Какая разница… — Артур поднялся из‑за стола, пошёл на веранду.
Но Бобо не отставал.
— Просто неверный диагноз. Пудрите мозги таким, как Оксана. Крест нацепил на ребёнка! Думаешь, я не заметил? Мракобесие в моём доме… Что сделал твой Христос? Перестали люди убивать друг друга? Грабить? Подсиживать? Не можешь ответить! Просто неверный диагноз!
— Откуда в вас такая злоба? — обернулся Артур.
Он вошёл в свою комнату, запер дверь на крючок.
«Неверный диагноз? Пусть. Так ему удобнее. Но откуда все‑таки такая злоба? — продолжал думать Артур, расхаживая между кроватью и столиком. — С другой стороны, эти вопросы могли задать сотни тысяч людей. Еще хорошо, не предъявил счёт за инквизицию, за крестовые походы, за то, что церковь сотрудничала с КГБ …»
Он знал ответы. Но не мог позволить себе ввязываться в спор с озлобленным, не желающим никого слушать человеком. Никого, кроме самого себя. Закрытым наглухо. По опыту Артур знал: подобные споры кончаются для него сильнейшим гипертоническим кризом. Вот и сейчас загудел затылок — поднималось давление.
Он сел к столу, растёр ладонями голову.
«Может быть, эту книгу и надо написать для таких, как Бобо? Чтобы поняли, что людям дарована свобода воли. Что за их безобразия отвечают они сами, только они. И отвечают именно перед Богом. Церковь — те же люди. За все извращения истины, которую принёс Иисус Христос из невидимого отсюда мира, Он не в ответе. Уже принял казнь на Голгофе. Хотите ещё? — Артур сам не заметил, как все‑таки ввязался в мысленный спор. — Горды своей независимостью? Свободой от религии? А что это значит? Это значит — перекрыт контакт с Богом. Человек, полный собой, не может ничего вместить. Большинство хочет как можно больше взять, хапнуть. Не отдать. Не понимаете: только когда отдаёшь, в тебя вливается вполне ощутимое Нечто… Требуете доказательств существования Бога и сами мешаете проявиться тайне Господней. Потому что инстинктивно боитесь, смертельно боитесь этого. Ибо пробуждается то, что называется совестью. И наступает время жить иначе. Не по тем правилам, что навязал сатана. Его правила — конвейер, уводящий вниз, в преисподнюю. Да, быть среди людей, живущих по этим правилам, трудно. А Христу было легко? А Яношу Корчаку легко было добровольно идти с детьми в газовую камеру? А бедный мой батюшка Александр, что чувствовал он, отдавший всю свою любовь людям, когда, получив удар топором в голову, делал последние шаги к дому? В этом мире законы сатаны. За все хорошее — расплата. Христос, между прочим, никакого христианства не проповедует. Всё, что он говорит, — любить Бога и друг друга. Как самого себя. За то, что натворили другие, считающие себя Его последователями, не отвечает. А я, Артур Крамер, выходит, должен отвечать?»
Тупая боль в затылке нарастала, пульсировала. В глазах рябило. Он с трудом разглядел стрелки на циферблате. Шел второй час ночи.
Артур погасил свет. Лег. Лежать оказалось ещё хуже. Начала кружиться голова. Он снова встал. Попытался помочь сам себе, снизить давление крови. И это ему удалось. Тотчас. Но едва перевёл дыхание — боль ударила с новой силой. Так случалось всегда. Он мог помогать кому угодно, но только не себе. Не умел закрепить результат. Не умел.
— Господи Иисусе Христе, помоги мне, — шептал он. — То спина, то голова… Что со мной происходит?
На рассвете в дверь кто‑то постучал. Тихо. Осторожно. Откидывая крючок, Артур был уверен, что это Ая.
Действительно, перед ним в белом платьице с букетом красных маков стояла девочка. Вид у неё был встревоженный. Артуру показалось, что поперёк колена её левой ноги что‑то чернеет. Он пригнулся, увидел глубокую ранку с ещё не засохшей кровью.
— За цветами куда‑то лазила? Упала? Больно? — Он погрозил пальцем. — Я тебе что говорил? Не спеши. Успеешь. Иди в комнату. Остановлю кровь.
— Не надо, Артур, — голос Аи прервался. — Дядя Бобо — дурак. Я слышала, как он маме кричал — неверный диагноз. Кричал — ты ничего не вылечил. Слышала ночью. Не спала. И ты не спал, да?
— Да, — признался Артур.
— Иди сюда, — она потащила его на веранду.
— А букет кому?
— Тебе. Конечно, тебе, — она протянула цветы.
Артур положил их на край стола, пошёл вслед за девочкой. Ая взяла его за руку.
— А ну, сожми мою ладонь. Можешь? А сильней?
— Могу. Не буду. Не хочу делать тебе больно. Ты больной. Что болит? Голова?
Он кивнул. Понуро подумал: «Я на нуле. Даже ребёнку видно. Бобо с Оксаной ругались. Из‑за меня. Что с ней будет? Еще одно потрясение — все начнётся опять …»
Ая вела мимо овощных грядок, вдоль старого забора. Пригревало утреннее солнце. Где‑то совсем рядом ворковала горлица.
— Лезь сюда. Сможешь пролезть? — Девочка отодвинула трухлявую доску, юркнула в щель. Артур протиснулся вслед. И оказался там, где до сих пор ещё не был. В заброшенном ореховом саду.
— Что ты встал? — обернулась Ая. — Идем!
Она снова взяла его за руку. Повела по траве среди корявых мощных деревьев, брызнувших первой листвой. От ряби стволов, блеска воды в широком арыке, пересекавшем сад, у Артура ещё сильней закружилась голова, загудел затылок.
Она подвела его к стволу, лежащему у берега арыка, усадила. И сама села рядом на сухой пригорок.
— Обиделся, — сказала Ая. — Бобо обидел тебя.
— Ну, что ты, девочка, — произнёс Артур и в тот же момент понял: обиделся. Конечно же, обиделся на людскую неблагодарность. От этого внезапного удара — головная боль, давление, всё! Опустился до обиды, оскорблённого самолюбия. А думал, что давно уже изжил его, это проклятое самолюбие, любовь к себе. Он был потрясён проницательностью Аи.
Она стала взрослой. Умницей. Теперь за её здоровье, её будущее можно было не беспокоиться.
— Нагни голову! — приказала вдруг Ая.
Он пригнулся навстречу к ней. Аина рука надела на шею цепочку с кипарисовым крестом.
— А ты? — спросил Артур. Ему стало неприятно, что она, выздоровев, поспешила избавиться от креста.
— Смотри! — Она потянула вниз вырез своего платьица, и он увидел поверх гипсового ошейника чёрный шнурок, на котором висел крест, сделанный из двух палочек. — Сама! Отколола ножиком от бабушкиного дерева. Она всегда здесь отдыхала. Поранилась щепкой. А ты думал, упала, да?
— Давай меняться крестиками? — предложил Артур.
Но девочка словно не слышала его слов. Она смотрела на Артура, не решаясь что‑то сказать. Наконец спросила:
— Знаешь что?
— Что?
— Можно, теперь я тебя буду лечить? — и, подражая Артуру, протянула руки к его голове, начала делать круговые движения.
Аины губы что‑то шептали, шептали. Он не мог разобрать что. Ему казалось, она разговаривает, умоляет того, кто «золотист».
И боль постепенно ушла.
— Прошло, — сказал Артур. — Совсем.
Девочка пристально смотрела на него, сложив вместе приподнятые ладони. Как крылья бабочки.
1992–1993
