Владимир Файнберг - Скрижали
Но оказалось, что Артур стоит лицом к нему на другом берегу узкого полноводного канала, внимательно следит за поплавком.
И все‑таки, сбегая с бархана, Борис крикнул:
— Учитель! Привет! Зашел из Москвы попрощаться!
Артур головы не поднял, все так же следя за поплавком, спокойно отозвался:
— Здравствуй, Боря. Там, правее, мостик. Переходи.
Ошарашенный таким приёмом, Борис двинулся вдоль берега, увидел узкий, в две доски мосточек без перил и, балансируя руками, перешёл на другую сторону.
Где‑то кричал, надрывался ишак. Только сейчас Борис обратил внимание: невдалеке за стеной высоких, уже покрытых листвой деревьев проглядывают строения.
За то небольшое время, что они не виделись, лицо Артура покрылось загаром, виски стали совсем седые. Он снова перезакинул удочку. Борису показалось — крючок голый, на нём ничего нет…
Он был в смятении. Да ещё неожиданная мысль, догадка жаром бросилась в голову: «Если «СкрижалиІ здесь и Артур все‑таки даст, отнимут по дороге назад или уже в Москве. Отнимут».
— Не бойся, — Артур наконец поднял голову, посмотрел на него. — Не отнимут. То, за чем ты приехал, у меня дома, на столе.
— Как? Почему? — Борис подумал, что сходит с ума. Он ведь ещё ни о чём не просил.
— Что значит «почему»? Анна незадолго до смерти решила сделать мне подарок. Переплела этот синий еженедельник с записями. У неё была старая сумка из натуральной кожи. Переплела, подклеивала что‑то. Придавила телефоном. Наверное, так и лежит. На тебе лица нет. Пошли в дом. Накормят. — Артур аккуратно наматывал леску вокруг удилища. — Как кстати ты появился! Все на свете кстати. Случайного нет ничего.
— Почему «кстати»? Почему? У меня двое суток осталось. Билет в кармане. В Израиль.
— Улетишь. Поспеешь.
Походка Артура изменилась. Они шли к деревьям по утрамбованной тропке, а он двигался словно по зыбучему болоту, словно заново учился ходить.
— Артур, что с тобой? Мне показалось — ловил на голый крючок…
— А это просто так. Приходится как‑то отвлекать себя, тянуть время. Из людей не с кем посоветоваться. Ты нейрохирург. Скажи, здесь человечек поражён саркомой, что знаешь ты о стадии, когда… — Он рассказывал о какой‑то девочке, течении её болезни, рассказывал с такими подробностями, которые может знать только медик.
Они подходили к длинному дому с такой же длинной открытой верандой. Борис слушал вполуха. Он так и не понял: может он взять «Скрижали» или нет… Уже почти дошли до веранды, куда выходили двери комнат. Артур остановился. Пристально глянул в глаза.
— Так способен ты что‑нибудь сказать, помочь, объяснить?
— Что объяснить? Безнадега, Артур. Валежник.
— Валежник? Что это?
— Ну, в реанимации, когда больной безнадёжен, говорят «валежник», «пошёл на посадку».
— Понял… Понимаю, — прошептали губы Артура. И так же шёпотом произнёс, преграждая удилищем путь к ступеням веранды: — Тебе нельзя входить в этот дом. Не надо. Вернешься — скажешь Толе: Артур разрешил. Возьмешь. Но знай — ничего не получится. Нужен высокий уровень. Духовный. Помнится, говорил. Всем вам.
Он прислонил удилище к столбу, подпирающему навес веранды, и пошёл вдоль неё все той же странной, осторожной походкой. Борис следовал за ним.
За домом у сарайчика какая‑то женщина с косой вынимала из тазика мокрое белье, развешивала на верёвке.
— Оксана! — крикнул Артур.
Она обернулась. И так озарилось её лицо — Борис сроду не видел такой улыбки.
— Оксана, человеку нужно обратно в город. Ведь вечером будет ещё автобус? Как бы подбросить его до автостанции?
— Спрошу Ахмета. Заодно, может, в магазине сахар пошукает. Сахару нема, — вытирая руки о передник, она быстро пошла к дому.
Борис понял, что настали последние минуты. Что больше он Артура не увидит. Никогда. Стоял перед ним маленький. Жалкий.
— Артур, здесь в городе одна женщина сказала — у тебя плохо со здоровьем. Должен представить себе родник…
— Знаю, — перебил Артур. — Клавдия Федоровна.
— Вы разве знакомы?
— Нет. Это не обязательно. Он довезёт.
Заспанный человек в тюбетейке уже выводил из сарайчика мотоцикл с коляской.
«Что я так расстроился? Все потряс. Великолеп, — уговаривал себя Борис Юрзаев. — Осталось два дня. Уеду со «Скрижалями''… Ходит, как клоун, развёл мистику. Никакой Клавдии Федоровны, конечно, не знает. Совсем с ума спятил — ловит рыбу без наживки, в дом даже не впустил. Тоже мне христианин! А вся эта муть насчёт духовного уровня — просто ревность. Сам не пользуется, другим не даёт. Саркому он взялся лечить!»
…Впервые ехал Борис в коляске мотоцикла. Так низко. Всё было рядом: земля, ветви кустов, берега многочисленных каналов, индюки и куры, разбегающиеся по сторонам.
— Что у вас тут, оазис?
— Оазис, оазис, — кивнул Ахмет. — Рыбное хозяйство. Канал прошёл, много прудов сделали. Рыбу разводим. Жирный рыба. Автобус пойдёт в пять. Что будешь на автостанции три часа делать? Друг Артура — мой друг. Чайхана хочешь?
«Вот тебе и чучмек», — с благодарностью подумал Борис.
…В тени плакучих ив на покрытом ковром помосте, перекинутом через арык, восседал Борис. Ахмет и его приятели, неисповедимым путём узнавшие об их приезде, сидели вокруг. Чайханщик подносил водку, плов, шашлыки. Борису начинала нравиться Средняя Азия.
— Друг Артура — мой друг, — не уставал повторять Ахмет. — А Бобо — собака. Привез человека из Москвы, его дочь спасает, а сам уехал в город. Знаешь, как меня зовёт? — обратился он к Борису. — Мы с Бобо сразу родились. В один день. Я сначала, он потом. Всем говорит — я его черновик. Он красавец, я — нет, он народный артист, я два раза в тюрьме был, кладовщиком на автобазе работаю. Выпьем за Артура!
Борис чуть пригубил из гранёной стопки.
— Не пьёшь, не куришь! — обиделся Ахмет, перемигнулся с одним из сотрапезников — усатым, аскетически худым человеком, запахнутым в засаленный халат с розовыми полосами. — У нас свой табак, такой нигде не попробуешь, даже в Багдаде. Абдулла, давай, делай!
Абдулла развёл на берегу арыка костерок, в то время как Ахмет разрезал ножом на прямоугольные кусочки неизвестно откуда взявшуюся старую газету, свернул их в трубочки, раздал всем. Абдулла вытащил из‑за подкладки халата крохотный целлофановый пакетик и обыкновенную канцелярскую скрепку. Наполовину разогнул её, присел на корточки, подцепил из пакетика кусочек какой‑то смолы, поднёс к пламени костерка. От смолы повалил белый слоистый дым.
— Это что, опиум? — спросил Борис.
— Не знаем опиум, — сурово произнёс Абдулла, поднося скрепку с дымящейся смолой к его бумажной трубочке. — Терьяк. Мы зовём — терьяк. Один грамм много тысяч стоит…
Борис понимал, что компания оказывает ему большую честь. Он потянул дым через трубочку, ощутил вкус чего‑то копчёного, будто ему коптят глотку. «Что я делаю? — подумал он. — Сижу над арыком. Курю опиум. Да, сижу! Да, курю!» С опаской потянул второй раз. И решительно отнял трубку от губ. Почему‑то вдруг показалось, что все это видит Артур, наблюдает, как его, Артура, именем его поят, кормят…
Он расстегнул ворот рубашки, показал на горле.
— Нельзя. Нельзя мне. Больной. Спасибо. Пора на автобус.
Но пока ещё зелье дымилось, скрепку бережно передавали из рук в руки, компания благоговейно вдыхала…
«Сброд», — думал Борис, надевая свою курточку и как бы невзначай ощупывая, на месте ли бумажник, где были все его деньги, билет в Израиль…
Он не без труда поднялся с ковра на затёкшие ноги.
— Ахмет, половина пятого. Пора!
…Автобус уже стоял у крохотной автостанции — помятый, ободранный «Икарус» со следами пуль.
Так или иначе это была единственная связь с городом, аэродромом, Москвой, с Израилем. Среди пассажиров, постепенно наполнивших его, оказалось три русских солдата с автоматами. Один сел рядом с водителем, двое других — у задней двери. «Как в зоне, под конвоем, — подумал Борис, умащиваясь в продранное кресло возле окна. — Что они находят в этих наркотиках? Вроде нисколько не подействовало. Везет мне с этими наркотиками… Наверное, слишком мало вдохнул».
Едва отъехали от автостанции, миновали несколько зелёных улочек, расположенных вдоль канала, как началась пустыня. В автобусе стало жарко, душно.
«Как же это я не посмотрел под телефоном? Как? — думал Борис. — Первым делом прилететь, забрать «СкрижалиІ. Что ещё? Оформить машину для Сашки, для этого зануды… Хорошо, что заранее сдал весь багаж, за все уплатил. Могу вылетать хоть сейчас… Перерыл всю квартиру — под телефоном не посмотрел! Не надо было бы тащиться сюда, посвящать Юрку… Артур даже в дом не впустил, плохо простились, ну и черт с ним! Сидит в пустыне, лечит саркому. Вокруг наркоманы. Бред. Чесать, драть из этой страны…»
Становилось все жарче. Борис хотел стянуть с себя куртку, заодно вынуть бумажник, проверить, все ли на месте, но рядом возвышался широкоплечий амбал в новеньком джинсовом костюме, всё время меланхолично жевал жвачку и, когда автобус кренился на поворотах, придавливал Бориса к стенке.
