Народное - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕТЫРЕХ ДЕРВИШЕЙ
Оказавшись в безвыходном положении, старик пошел вперед, Хатам — за ним. Случилось так, что в долине скопилось много народу, рыщущего по всем уголкам государства в поисках Хатама. Двое из них подбежали и схватили Хатама. И получилось так, что изловили его другие. Пока дошли до шатра Нуфала, собралось почти пятьсот человек, претендовавших на награду за поимку Хатама. Так как Нуфал поклялся, что приведшего Хатама облагодетельствует, он стал в тупик от случившегося.
Тут некий умудренный жизнью человек посоветовал спросить у самого Хатама. Ведь только он сможет сказать правду. Нуфал спросил Хатама. Он ответил:
— Все лгут. Меня привел старик вот такой-то наружности.
Стали искать старика и нашли его в самом конце толпы, плачущего и бьющего себя в грудь. Его подвели к Нуфалу. Нуфал спросил его, как было дело. Старик подробно рассказал о вечернем разговоре и утреннем событии. Нуфал выслушал рассказ и глубоко задумался. «Как казнить человека, который не жалеет своей жизни ради какого-то дервиша? Не будет ли это проявлением злобы?» Он встал со своего места, поклонился в ноги Хатаму, посадил его на трон, а сам, сложив руки, встал перед ним, готовый к услугам.
Вечным ты станешь благими делами своими,
Память людей оживит твое доброе имя.
Владыка, услышав этот рассказ, я сказал себе: «Хатам, владевший лишь седой бородой и несколькими арабскими домами, сумел прославиться; ты же — падишах, осененный золотым щитом, сиятельный и величественный, словно Сулейман, лишен такого имени и славы! Значит ты злой и неспособный на благие дела!» Эта мысль довольно долго не покидала меня. Наконец я велел построить здание, огромное здание с сорока дверями, начеканить для подаяний золотые монеты весом в один мискал[29]. Большую часть дня я сидел в этом здании и в какую бы дверь ни вошел сирота, чужестранец или нищий, я давал ему одну золотую монету и радовался своей затее. Однажды утром, радостный и довольный, я сидел в том доме, как в одну дверь вошел каландар — странствующий дервиш и закричал, прося подаяния. Я подозвал его к себе. Он поднял подол халата. Я бросил ему в подол динар. Он прочитал благодарственную молитву и ушел, но тут же вошел в другую дверь. Я дал еще динар. Он удалился и опять вошел в другую дверь. Таким образом он обошел все двери и каждый раз получал по динару.
Он вновь вошел в первую дверь, держа перед собой подол. Я разозлился на него и сказал:
— Эй, ты, какой же ты дервиш! Это звание и одежда не подходят тебе. Ты, видимо, ни от кого до сих пор не получал головомойки и уж, конечно, никогда не был чьим-нибудь наставником. Что за жадность? Из старых летописей я знаю, что, если у дервиша есть грош и он ему не надобен и не находится нуждающийся в нем, дервиш должен бросить его. У тебя сейчас сорок динаров, но ты опять попрошайничаешь. Я не считаю сейчас себя неправым, и ничего тебе не дам.
Дервиш выслушал упреки, зло взглянул на меня и сказал:
— Ты, раб Аллаха! Если я и не был ничьим наставником, то тебе даже не знаком запах щедрости и великодушия в тебе совсем нет. Если хочешь, чтобы твое имя называли в числе щедрых, иди в Басру и обучись этому у девушки из рода Баромиков, потом сядь и заслужи себе доброе имя. Если эти несколько динаров дороги тебе, то мне они совсем не нужны.
Во всем широкая душа прозренью учит нас,
Хотя рука твоя пуста, но полон света глаз.
После этих слов он высыпал золото, обтер свои руки о подол и вышел вон. Хотя он упрекнул меня превосходством падишаха того государства, но не хотел я терзать раны его сердца ногтями насилия. Я извинился перед ним, встал с места и пошел за ним следом. Но сколько ни просил я его вернуться, он не согласился. Я был готов дать ему все, что он хочет. Наконец он поклялся, что не вернется и тогда, если даже я предложу ему падишахский трон. И ушел.
Владыка! Слова его сильно подействовали на меня. Сколько ни старался избавиться от этих мыслей, ничего не получалось. День и ночь я мучался в пучине мыслей, не мог ни есть, ни спать. Наконец я решил, что должен поехать в Басру и повидать ту девушку, которую так восхвалял дервиш. Я посоветовался со своим везирем.
Он сказал мне:
— Не подобает падишахам совершать подобные неблагоразумные действия из-за слов нищего каландара и доверяться его лжи.
Я сказал:
— Не из-за его слов я хочу сделать это, а считаю слова этого достойного человека справедливыми. Хочу, чтобы ты не удерживал меня...
Везирь сказал:
— Раз задумал ехать в Басру, то возьми с собой нескольких путешественников и доверенных людей в качестве своей свиты.
— Нет, это не отвечает моим намерениям и решениям. Куда бы со свитой я ни прибыл, правители тех мест вышлют людей мне навстречу и подарки, и если одарят меня ста тысячами, будут надеяться получить от меня вдвое больше. Я пойду как каландар, как дервиш. Я хочу, чтобы ты сел полномочным на мое место, был справедлив к подданным. Сколько можешь, делай так, чтобы народ был доволен тобой. Если я умру, держава останется тебе.
Затем под предлогом, что выезжаю на охоту, посадил везиря на свое место, подчинил ему военачальников, сам же с несколькими приближенными направился в степь. На некоторое время я задержался в степи, пока везирь не взял основные бразды правления государством в свои руки и не привел к послушанию и повиновению себе весь народ. После этого, в одну из ночей, поменяв одежду, захватив с собой горсть дирхемов[30] и динаров, а также несколько шахских, крупных жемчужин, в облике каландара отправился в степь. Таким образом, отказавшись от власти и покинув родину, я направился в Басру. В пути ничего особенного со мной не случилось, о чем можно было бы рассказать. Наконец я добрался и вошел в Басру, пошел по его улицам. Посреди одной улицы я увидел шахский дворец, ворота которого были золотые, инкрустированные дорогими каменьями. Немного постояв напротив этого здания и полюбовавшись им, я пошел дальше. Когда я отошел на некоторое расстояние, услышал, как отворились ворота и кто-то, догоняя меня, кричал:
— Эй, мил человек, эй, странствующий дервиш! Эй, гость! Извини, но, пожалуйста, остановись, мне нужно сказать тебе кое-что!
Я остановился и посмотрел на кричавшего. Это был хорошо одетый белобородый человек, с инкрустированным посохом в руке. Подойдя ко мне, он попросил извинения и сказал:
— Послушайте, дорогой друг. Я — служитель дервишей. Этот дворец — гостиница и избранное место их пребывания. У меня просьба — потрудитесь пройти в этот дом, облагодетельствуите мою душу и не срамите меня перед моей благородной госпожой.
Он так долго и упорно приглашал, упрашивал и умолял меня, что я согласился и вошел с ним в этот дом. Я увидел просторный сад, где цвели разнообразные цветы, поспевали различные плоды, текли речки и ручейки.
Свежая зелень ласкала усталое зренье,
Слух услаждало немолчное птичее пенье.
В середине сада возвышалось величественное здание, один вид которого радовал взор. Он отвел меня в то здание, выказал большое внимание. Когда я сел, тут же подали сладкий шербет и настойку в китайских фарфоровых кубках. Тот человек с полным уважением и доброжелательством напоил меня. Через некоторое время расстелили дастархан и принесли сласти, халву, сдобные кулчи и изысканные фрукты. Все это было в фарфоровой и хрустальной посуде и ставилось на парчовую скатерть. Хозяин усадил меня во главу комнаты, сел сам и приветливо предложил мне отведать эти вкусные кушанья. Когда трапеза закончилась, посуду помыли и отставили в сторону. Тот человек до самого вечера развлекал меня рассказами. Вечером опять раскинули дастархан и принесли несколько блюд с кушаньями. Вся посуда была из серебра. После еды посуду вынесли из дома. Настала ночь и раскинули аристократическую постель. Человек предложил мне лечь спать.
Я сказал:
— О человек! Пусть Аллах возместит тебе добром. Дервишам такая постель не подходит.
Он ответил:
— Дорогой мой, как бы ни было, это предоставлено тебе, поступай, как хочешь.
Он велел двум слугам не спать и прислуживать гостю, а сам ушел к себе в опочивальню.
Я утопал в море размышлений и все задавал себе вопрос: кто этот человек? В чем причина такого гостеприимства к чужестранцам? Добрый и смышленый слуга понял мои мысли. Он подошел ко мне, сел и сказал:
— Эй, дервиш! Хозяин этого дома славен добрым нравом, щедростью и великодушием. Таков его обычай. А этот человек его слуга и исполнитель его воли.
Услышав это, я вспомнил слова того дервиша и, успокоившись, лег спать. Когда рассвело и распорядитель лазурного купола водрузил на краю неба круглую солнечную лепешку, вошел ко мне тот гостеприимный человек. Тут же он расстелил дастархан и выказал мне уважение и приветливость. Сколько я ни просил отпустить меня, он не соглашался и сказал:
