Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание
Каким образом могло родиться такое представление? Если задуматься об этом, то оно оказывается чрезвычайно значимым. Судите сами. Ни сейчас, ни тем более до 60-х годов прошлого века Наука не знала, что такое сознание вообще. Соответственно, она не могла определить и некую научную норму для сознания. Но при этом любые отклонения от нормы, именуемые ее изменениями или измененными состояниями, резко порицались, объявляясь патологиями. Это может означать только одно: Наука использовала для определения нормы и отклонений от нее ненаучное понятие о сознании. А какое?
Скажем так: научно-политическое. То есть соответствующее не явно заявленной цели Науки искать истину, а скрытой цели научного сообщества захватить власть над миром. Ярче всего эта цель проявляется в той части Науки, которая относится к Медицине, где чаще всего и используется понятие нормы. Особенно это заметно на примере Психиатрии, которая и одарила мир понятиями психопатии, неврастении и вообще «нервный человек».
Как вы понимаете, «нервничать» не относится к неврологии и не относится к нервам. Это первый шаг по обработке сознания обычных людей, предпринятый когда-то очень давно психиатрами. Нервность или нервозность — исключительно «психологические» болезни. Но Психиатрия — не наука. Я уже писал об этом и повторюсь еще раз.
Психиатрия — часть «репрессивной системы государства», как сейчас говорят. Хотя вернее было бы сказать, что это тюремно-успокоительная служба, занявшая высокое положение в государстве не научными достижениями, а тем, что предоставляет Власти вполне определенную услугу. Она убирает из общества те помехи покою, с которыми не могут справиться судебные и правоохранительные органы.
Слово «органы», как вы понимаете, перекочевало в государственный язык из Медицины, а точнее, через Медицину из Физиологии. Это проявление все того же стремления Физиологии стать царицей Наук о человеке — его Механической физикой. Государство — большой организм, в котором все части подобны органам человека. А «человеческий организм» — маленькое клеточное государство, перерабатывающее мир в дерьмо.
Психиатрия захватила свой надел потому, что делает нужное дело — обеспечивает государственный покой. Но при этом, чтобы ее действия были оправданы, она должна была выглядеть Наукой. Просто тюрьмы в государстве были и без нее. Для нового, научного общества нужны были научные тюрьмы. Психиатрия должна была хотя бы выглядеть Наукой. И поскольку исследовать «психику», а точнее, сознание, Психиатрии было недосуг, она изобрела несколько действенных приемов, убеждающих обывателей в ее научности. Один из них — жесткая привязка к Царице Наук о человеке — Физиологии. Физиология изучает нервную систему и утверждает, что психика — это работа нервной системы. Следовательно, ни для одного человека научного склада ума не может быть сомнительным, что психические заболевания связаны с расстройствами нервной системы. Они просто не могут быть не связаны! И поэтому мы вполне можем назвать их неврозами или нервозностью и вообще использовать слово нервы.
Уже после, по мере проявления действительных исследований, стало ясно, что нервные болезни и нервность или нервозность вещи разные. Но понятие вводилось в самом начале победоносного шествия Физиологии.
Другим проявлением хитрости и приспособленчества является жесткая привязанность современной Психиатрии к медикаментозным средствам лечения, то есть, попросту говоря, к лекарствам или химии. Никто, кажется, даже не задавался вопросом, а в состоянии ли химия воздействовать на психику, душу или дух. Все ведь изначально знали, что обманывают и воздействуют на то, что воздействию химии доступно, — на тело. А при чем тут лечение психики? А, не мешайте! Видите, люди делом заняты.
Между тем, вопрос о возможности проследить воздействие химических веществ на сознание человека невольно должен был возникнуть, потому что одним из средств лечения в Психиатрии являются наркотики. Они, кстати сказать, вызывают изменение состояний сознания, и большая часть путешественников «в иные реальности» до сих пор простенько глушат себя этой химией. Вероятно, это измененное состояние сознания и было первым, которое наблюдали медики. И наблюдали с предельным осуждением, которое и закрепилось за понятием измененного состояния сознания вообще. Наркоман не полезен в государственной машине, он грязь, мусор, мешающий ее работе, и должен быть из нее вычищен. Вот суть психиатрического очищения.
Государственный орган не может не осуждать то, что делает винтик госмашины неуправляемым. Наука, когда у нее была такая возможность, предпочитала не изучать, а запрещать и осуждать все, что нарушало общественный покой и требовало от нее какой-то работы. Держать и не пущать! В этом суть научного очищения.
Но с 60-х годов двадцатого века отношение к измененным состояниям сознания меняется. Это, безусловно, связано с тем, что после победы в 20-х годах научной революции власть и значение Церкви во всем западном мире резко упали. С ними упало и значение религии или веры. Начался отход от привычного состояния сознания, которое управляемо обычаем. Вот это и было действительным отклонением от нормы.
Normaпереводится с латыни как правило, образец, закон или законоустановление. Если учесть, что само слово рождается до появления римского права в народе, то оно означает обычай, образец для подражания в поведении.
Вот это и есть собственно психиатрическое понятие о норме, точнее, психической норме.
До сих пор психиатр судит о здоровье больного не так, как механик судит о машине. Механик исходит из внутреннего устройства. Если в устройстве все верно, то машина исправна, независимо от того, как «ведут себя» окружающие машины. Физиология хотела добиться того же самого в отношении человека, превращая его в неврологическую машину. Но Психиатрия — не наука не только в смысле поиска истины. Она и не Наука в семье Наук, а всего лишь прикрывается наукообразностью, являясь орудием управления поведением людей. Значит, она — часть государственной машины, которая тоже является сообществом божественных сущностей.
Поэтому, крича о своей научности, она далеко не всегда применяет то, что выдумывают Науки. Так не приняла она и физиолого-медицинский подход к норме, поскольку это пустышка, а сохранила тот, что обеспечивал действенную работу. Подход этот — бытовой или обычный. Его применяют все правоохранительные органы, но закрепив в законодательстве. Психиатрия не может закреплять свой предмет законодательно потому, что тогда она ограничит себе возможность пресекать новые отклонения. Поэтому психиатрам приходится быть гораздо гибче юристов. Они должны исходить из своего чутья. Чутья на обычность и необычность поведения.
Норма психиатрии — это всегда норма поведения, что означает способность человека соответствовать обычаям народа, вести себя как все, не выделяясь из общего стада. Уже одного этого достаточно, чтобы человека оставили в покое, даже если он совершенно невменяем. Если его сумасшествие таково, что у него нет ни искорки смысла в глазах, но ведет он себя как машина, запрограммированная на «правильное поведение», его поставят на учет, но отпустят. Он — не социально опасный.
Если же человек покажет, что он в состоянии осознанно исполнять правила поведения, то это просто здоровый человек. Его даже судить можно, то есть передать из ведомства Психиатрии в ведомство правоохранительных органов.
Однако любое сообщество нуждается в науке и научности, когда ему приходится решать сложные жизненные задачи. Там, где Психиатрия создает свою науку, — эта наука не механическая и не физиологическая. Там, где надо действительно работать, а не изображать из себя одну из сестер-победительниц, наука-психиатрия действительно наука о духе. Хотя бы о народном духе, проявляющемся в обычаях. Хотя Бога психиатры в свое ведомство не допускают — это было бы уже слишком. Между тем, если вспомнить слова Рам Дасса, игры в измененные состояния сознания появились в 60-х годах именно как попытка вернуть изгнанных наукой Богов.
«В конце 60-х — начале 70-х годов в наших поисках пути был период фанатизма и путаницы. Мы импортировали модели Востока с огромной скоростью и очень старались обратиться, но в согласии с нашей традицией продвигаться от периферии к центру, — хотя мы и приняли множество символов и всякого снаряжения и могли снаружи выглядеть, как Будда, — внутренне мы были просто кем-то, кто старался выглядеть Буддой. Мы были озабочены всякими обетами и обязательствами, отношением к учителям, всей концепцией Гуру и тем, что такое Путь.
В 60-х годах слово «Бог» все еще было табу, и мы говорили об "измененных состояниях сознания"» (Рам Дасс, Зерно на мельницу, с. 201).
