Поль Брайтон - Путешествие в тайную Индию
— Аруначала! Священная Красная гора! — восклицает мой компаньон, перехватывая мой взгляд. Пылкий восторг написан на его лице. Он на мгновение впадает в экстаз, подобно средневековому святому.
Я спрашиваю его:
— Что означает это название?
— Я как раз и сказал его смысл, — отвечает он с улыбкой. — Название состоит из двух слов «Аруна» и «Ачала», что означает — красная гора, такое же имя главного божества храма, а его полный перевод — «священная красная скала».
— В таком случае, где священный огонь?
— А! Раз в году храмовые жрецы отправляют службу главного празднества. С началом его внутри храма и на вершине горы разжигается гигантский огонь, его пламя поддерживается огромным количеством масла и камфары. Этот огонь горит в течение многих дней и виден на множество миль вокруг. Кто бы ни увидел его, сразу простираются перед ним ниц, поскольку он является символом того, что священная земля горы находится под защитой великого Божества.
Теперь холм башней возвышается у нас над головами. Он не лишен сурового великолепия, этот одинокий пик, украшенный красными, коричневыми и серыми валунами, вонзающий плоскую главу на тысячи футов в небо жемчужного цвета. То ли слова святого человека повлияли на меня или по другой необъяснимой причине, во мне возникает странное чувство благоговейного страха, когда я пристально смотрю, изумляясь, на крутые склоны Аруначалы, размышляя о живописности священной горы.
— Знаете, — шепчет мой спутник, — эта гора не просто почитается священной землей, но местные традиции утверждают, что боги поставили ее обозначить духовный центр мира!
Этот кусочек легенды заставляет меня улыбнуться. Как это наивно!
Наконец мы приближаемся к жилищу Махарши. Мы сворачиваем с дороги и по неровной тропе спускаемся к густой рощице кокосовых и манговых деревьев. За рощей тропа неожиданно обрывается перед незапертыми воротами. Возница спускается, открывает ворота, а затем заезжает на большой немощеный двор. Я вытягиваю сведенные судорогой конечности, спускаюсь на землю и оглядываюсь. Уединенное владение Махарши впереди окружает густая чаща деревьев и непроходимый сад; сзади и по бокам его защищает живая изгородь кустов и кактусов, которые тянутся на запад кустарником и переходят в джунгли, которые производят впечатление густого леса. Это самое живописное место на нижнем отроге холма. Уединенное и в стороне, оно является подходящим для тех, кто, следуя по намеченному пути, стремится к размышлениям на глубокие темы.
Два небольших строения с соломенными крышами занимают левую часть двора. К ним примыкает длинное современное здание, и его крыша из красной черепицы резко переходит по традиции в нависающие карнизы. Маленькая веранда увеличивает в ширину часть фасада.
Центр двора обозначен большим колодцем. Я слежу, как обнаженный по пояс мальчик с темной, почти черной, кожей медленно вытаскивает ведро воды с помощью сломанной ручки лебедки.
На шум нашей повозки во двор выходят из построек несколько человек. Их одежда крайне разнообразна. На одном — только набедренная повязка, зато другой одет в роскошный костюм из белого шелка. Они вопросительно смотрят на нас. Мой проводник широко ухмыляется, очевидно, наслаждаясь их изумлением. Он проходит мимо них и что-то говорит на тамильском. Выражение их лиц мгновенно меняется, они начинают улыбаться в унисон и выражать мне свое удовольствие. Мне нравятся и их лица, и их отношение.
— Мы сейчас пойдем в приемную Махарши, — объявляет мой проводник и просит меня пройти за ним. Я останавливаюсь перед открытой каменной верандой и снимаю обувь. Затем достаю немного фруктов, которые я принес как подношение, и прохожу в открытую дверь.
* * *Двадцать коричневых и черных лиц обращаются в нашу сторону и, поблескивая глазами, взирают на нас. Их владельцы полукругом сидят напротив двери на полу, выложенном красной плиткой, на почтительном расстоянии от дальнего правого угла. По-видимому, до нашего прихода все были обращены лицами к этому углу. Я бросаю туда быстрый взгляд и различаю сидящую фигуру на длинном белом диване и понимаю — передо мной Махарши.
Мой проводник приближается к дивану, простирается ниц на полу и закрывает глаза ладонями.
Диван стоит всего в нескольких шагах от широкого высокого окна в конце стены. Яркий свет падает на Махарши, и я рассматриваю в деталях его профиль, пока он, не отрываясь, смотрит в окно в том направлении, откуда мы пришли этим утром. Его голова неподвижна. С намерением встретить его взгляд и поприветствовать, я тихо иду к окну, кладу перед ним дары и отступаю на шаг или два.
Маленькая медная жаровня перед его ложем наполнена горящими углями, и приятный запах говорит мне, что некоторое количество ароматического порошка брошено на тлеющую горячую золу. Рядом с нею курильница с пахучими палочками. Нити голубовато-серого дыма поднимаются и плывут по воздуху, но их пикантный аромат совсем другой.
Я раскладываю на полу тонкое хлопковое одеяло и сажусь, выжидающе глядя на молчаливую фигуру, застывшую в такой неподвижной позе. Тело Махарши почти обнажено, лишь на бедрах тонкая узкая повязка, обычная для этих краев. Кожа легкого медного оттенка намного светлее по сравнению с кожей среднего жителя Южной Индии. Я предполагаю, что он — высок ростом, и лет ему около пятидесяти. Его голова с аккуратно подстриженными седыми волосами — хорошей формы, высокий и широкий лоб свидетельствует о высокой интеллектуальности его личности. Причем черты лица скорее европейские, нежели индийские. Таково мое первое впечатление.
Диван покрыт белыми подушками, а ноги Махарши покоятся на великолепной тигровой шкуре.
Глубокое молчание властвует над всем длинным залом. Мудрец все так же спокоен и неподвижен, наш приход совсем не взволновал его. Смуглый ученик сидит на полу сбоку от дивана. Он нарушает покой, дергая веревочку опахала, сделанного из бамбуковой циновки. Опахало закреплено на деревянной перекладине и подвешено прямо над головой мудреца. Я слушаю ритмичное хлопанье и неотрывно смотрю в глаза сидящего человека, надеясь уловить их реакцию, ибо темно-карие, среднего размера глаза широко открыты.
Если он и сознает мое присутствие, то не выдает этого ни намеком, ни знаком. Его тело сверхъестественно спокойно и неподвижно как статуя. Ни разу он не ответил на мой взгляд, продолжая смотреть в отдаленное пространство, и кажется оно бесконечно далеким. Эта сцена мне что-то странно напоминает. Где я видел подобное? Я роюсь в портретной галерее памяти и вспоминаю Мудреца, Который Никогда Не Говорит. Этого отшельника я посетил в изолированном домике близ Мадраса, и неподвижность его тела так же напоминала каменную статую. Любопытное подобие этой непривычной неподвижности тела я теперь вижу у Махарши.
В источниках существует древняя теория, что можно составить представление о душе человека по его глазам. Но перед глазами Махарши я смущаюсь, озадаченный и сбитый с толку.
Минуты текут невыразимо медленно. Сначала они отмеряют полчаса на часах, которые висят на стене хижины отшельника; проходят и они, становясь целым часом. Однако никто из собравшихся не двигается; и, конечно, никто не осмеливается заговорить. Я достигаю точки визуальной концентрации, когда забываю о существовании всего, кроме этой молчаливой фигуры на диване. Принесенные мною фрукты остаются нетронутыми на маленьком резном столике перед ним.
Мой проводник не предупреждал меня, что его Мастер примет меня так же, как и Мудрец, Который Никогда Не Говорит. Внезапно приходит мысль, что такой странный прием показывает полное равнодушие. Первое, что пришло бы на ум любому европейцу: «Может быть этот человек просто позирует для своих приверженцев?» — дважды или трижды мелькает и у меня в голове, но вскоре я отказываюсь от этой мысли. Он определенно в состоянии транса, хотя мой проводник не сообщал о пребывании в трансе его Мастера. Следующий вопрос, который возникает: «Это состояние мистического созерцания не просто ли бессмысленная безучастность?», — он держится дольше потому, что я просто не могу ответить на него.
Что-то в этом человеке удерживает мое внимание, как магнит — стальные опилки. Я не в силах отвести от него взгляд. Мое первоначальное замешательство, растерянность человека, которого не замечают вовсе, постепенно исчезает, и странное очарование все настойчивее охватывает меня. К концу второго часа удивительной сцены я начинаю осознавать необъяснимые, неотвратимые изменения, которые произошли в моем сознании. Один за другим исчезают вопросы, которые я готовил так тщательно и дотошно. Уже неважно, получу ли я ответы, и неважными кажутся проблемы, которые доселе тревожили меня. Я знаю только, что устойчивый поток спокойствия, по-видимому, течет ко мне, что великое умиротворение проникает в мое существо и что мой измученный мыслями мозг начинает приходить в состояние некоторого покоя.
